Светлана Борминская - Цыганочка с выходом
— Не торопись!
На первом этаже пахло собачатиной. Мы жили в 36 квартире, а в 34 жила вместе с тремя собаками — Князева, уже вышедшая на пенсию дама, очень старая. Без мужа, без детей, с тремя собаками дворянских кровей, которые провоняли всю площадку первого этажа.
Я свернула за угол и обомлела. Дверь в 36 квартиру была не просто закрыта, на месте личинки замка белела полоска бумаги со штампом «ОПЕЧАТАНО»…
Сама дверь, неделю назад прошитая аккуратными стежками по красному кожзаму, сияющая шляпками медных гвоздей, выглядела неважно, словно ее выламывали, а для придания устойчивости кое-как отремонтировали…
— Чего стоишь? — с лестницы спросил меня спокойный голос. Я оглянулась и увидела в темноте странную фигуру.
— Их посадили всем кварталом! — с уверенной интонацией давно сумасшедшего человека сказала Атаманова с 8-го этажа и потрясла пустой кошелкой, в руках ее были спички.
— Каким кварталом? — повторила я, прижимая к груди свою ношу.
— Всех квартирантов загребли, — не слушая меня, продолжила Атаманова, староста подъезда.
«Видали мы таких старост», — покосилась я на красную повязку на рукаве…
— А кто ж еще убил? Кому она, к черту, нужна? С дебилом своим? А? — громогласно заявила «староста подъезда».
— Что-о-о? — пересохшим ртом спросила я, но Атаманова торжественно прошла мимо и вышла из дома, хлопнув дверью так, что мне на голову посыпалась штукатурка.
— Сумасшедшая бабушка, ой, ой, — сказала я, боясь подходить к опечатанной двери, пакет с вещами снова упал, а дверь квартиры напротив открылась внезапно и из нее на меня прыгнули три собаки с мокрыми слюнявыми мордами.
* * *— Я не верю, — утерев слезы и разжав зубы, повторила я, — не верю.
Слабость навалилась на меня, как мешок с мукой на бродячую кошку. Низ живота болел, ног я не чувствовала. Глаша лежала на подушке в центре дивана и одна из собак положив черные лапы рядом с головой ребенка с мерцающим удивлением в глазах смотрела на спящую Глашу и шевелила своими собачьими бровями.
— Я не верю, скажите, что вы пошутили, — попросила я и посмотрела на бесцветную старушонку в желтом халате, которая сутулясь сидела напротив, поддерживая рукой подушку с Глашей.
— Я точно знаю, — подбирая слова, тихо, с интонацией «врач-больной», очень вежливо сказала Князева и отвела взгляд. Ей было уже за 80, но умозрительно она казалась моложе — этакая куколка из сундука. Обычно такое бывает с людьми, сохранившими ум, и еще, если тело не превращается от старости в мешок костей или гору жира. Некоторые люди умудряются пристойно стареть…
Глафира проснулась и быстро открыла глазки, черная собака заволновалась, высунула язык и восхищенно замахала хвостом, производя им ветер.
— Ав, — тихо сказала она и взглянула на нас, — ав, ав!
— Проснулась, — не своим голосом пропела Анна Львовна, — попочка сладкая! Люблю, не могу!
Я улыбнулась и, погладив руку старушки, не спрашивая, охнув, пошла в ванную мыть руки. Глафиру надо было кормить.
ОКАЗЫВАЕТСЯ…Все вещи, небольшая сумма денег, пеленки и все, что купили для ребенка — осталось лежать в тридцать шестой квартире, как раз за стеной, на которую я сейчас смотрела. Все это было абсолютно недоступно для меня, за опечатанной милицией дверью. Да черт с ними, с вещами…
Но в среду, ровно пять дней назад, Нину Ивановну с сыном убили. Ночью… Подожгли…
Анна Львовна на мои возгласы только прижимала руку к губам и моргала глазами. Наконец, подождав пока я уложу Глафиру на подушку, рассказала все, что знала сама.
Половина первого ночи сестры Фонариковы с 7 этажа вызвали пожарных. Им показалось, что кто-то надумал их поджечь — из вентиляции и снизу из окна валил дым, и они слышали два или три крика…
Милицейский наряд прибыл на удивление быстро — через час (пожарные вообще не приехали ввиду того, что сестры Фонариковы перепутали телефоны и позвонили вместо 01 по 02 ) и обнаружили за дверью 56 квартиры трупы мамы и сына. Мальчик лежал в прихожей, мама в своей комнате на кровати, на кухне дымился выгоревший бак с бельем. В квартире на милиционеров бросился мой Дима с топором… и ранил первого милиционера…
— Кричал, как раненый зверь, — повторила, крестясь, Анна Львовна. — А милиционера потом несли, из него крови по всей лестнице натекло…
— Что вы такое говорите? — спросила не я, не я, не я…
— Я видела, — еще раз твердо повторила Анна Львовна. — Тебе лучше знать правду.
— Но зачем? Для чего? Он ведь не дурак? У него я, и он не бандит, вот и Глафира у нас, — я не знала, что еще добавить. — Этого не может быть! Не может!
— Я видела, как его вели, — поежилась Анна Львовна.— Он не шел! Кричал, и его тащили!
— Я не верю! Что мне делать?..
* * *Я соскучилась, Дима, я по тебе соскучилась!
В тот первый вечер и ночь, когда вернулась в «сталинку» из роддома, плакала я.
Что ты натворил??!
За пять дней я передумала ВСЕ. Куда он пропал? Как он мог запропаститься, если я рожаю? Только несчастье, больше ничего не могло его удержать… или даже… Нет, только не это!
И вот, оказывается, мой муж — убийца. Он убил Ниночку Ивановну, дауна Октября и ранил смертельно… милиционера?..
Абсурд!!!
Дантист, менеджер, субтильный Димка 1,61, в очочках, и с маленькими ножками 36 размера, с высшим медицинским образованием, муж беременной жены, отец грудного ребенка — убил трех человек или двух и одного ранил…
Я легла на пол в углу комнаты, закрыла рот сжатым кулаком и рыдала, пока пол не стал таким же мокрым, как и мое лицо.
— Я по нему скучаю!
Когда я была школьницей, нет, даже раньше, нет, все не так, в общем, я пыталась угадать, как ОН со мной познакомится? Он — мой будущий муж. Нет, не муж, а любимый. А после, может и муж. Так вот, я не угадала, черт!
Я представляла красивого, высокого, загорелого, с глазами, в которых льды перемешались с небом в равных пропорциях, выгоревшими до цвета белого вина волосами и с голосом Ника Кейва, когда он душит утопленницу Миногу.
Но никто не знает, кого выберет сердце. И я тоже.
Дима…………………….
За два месяца я успела привыкнуть к этим двум людям — маме и ее дауненку. Нина Ивановна и ее Октябрик, наверное, одни из самых светлых людей, которых я встретила за всю жизнь.
Бывают же такие тихие и ласковые женщины…
МИЛИЦИЯУбийства в городе происходили с завидной регулярностью.
Я не оговорилась, хотя понимаю, что написала явную абракадабру и нонсенс. Но никто не кричал об этом на улицах, и в прокуратуре тихо шушукались прокуроры над папками с делами, папок был «миллион», но никакого ажиотажа в раскрытии преступлений не наблюдалось.
