Светлана Борминская - Цыганочка с выходом
Я помню, как назвала то место, название фирмы и телефон, в которой работал муж в Москве. Солодкина записала, начала звонить, проверяя, и, так и не сказав, когда я смогу увидеть Диму, и не решив, могу ли я войти с участковым, дознавателем или с ней в 36 квартиру за вещами, игнорируя мои просьбы, подписала повестку и сказала, что я могу идти.
— Но что же мне делать? Мне же не на что жить? И негде!
— Устройтесь на работу или езжайте по месту прописки в свой Сапог. У нас к вам претензий нет — в ночь убийства вы были в роддоме, — посмотрев на свои острые ногти, сказала Солодкина, будто я сама не знала, где я была в ту ночь.
На ее календаре стояло черное число — 26 июня, среда… В прошлую среду все как раз и произошло.
— Я не могу устроиться с ребенком и без прописки, мне не на что ехать в Сапог, — начала в тоске бубнить я, но Ольга Леонардовна перебила меня поучительным тоном:
— Обратитесь к друзьям мужа на работу, позвоните туда, — уже более спокойно закончила она.
Я подумала, глядя в угол, поднялась и вышла на улицу. Собирался дождь, но так и не пошел. Дождем только пахло.
* * *— Анна Львовна, спасибо вам, — вернувшись из прокуратуры, первым делом поклонилась я.
— Не выдумывай, — усаживаясь на диван с собаками в ногах, с любопытством посмотрела на меня пожилая женщина.
«Неужели я тоже стану такой же старой, если доживу? Нет, этого не может быть! — подумала я и ужаснулась. Благодарность к чужой доброте не сделала меня слепой, и я с тоской улыбнулась тяжело дышащей бывшей учительнице и трем ее собакам, которые, казалось, угадали мои мысли, по крайней мере, одна из них, самая драная, вдруг начала показывать клыки и бледного вида язык.
— Ну, виделась с мужем? Рассказывай, — поправив „домино“ на голове, спросила старушка; когда я уходила Анна Львовна как раз начала себя стричь, щелкая ножницами, как сумасшедший портной.
— Нет, и за пеленками не пускают!
— А я что говорила! — поджала губы Анна Львовна. — Да-а…
— Если не выгоните, сейчас Глафиру выкупаю, а потом… — я быстро взглянула на нее.
— Оставайся, — быстро сказала Анна Львовна, — Ты мне не мешаешь, живи.
— Давайте я вам полы вымою и кухню могу побелить? — зачастила я.
— Ну-у, — протянула Князева, оглядывая чистенький потолок. — По мне, хоть все тут перебели! Ну, рассказывай, что там еще было-то? Что тебя спрашивали?
Я рассказывала уже в ванной, одновременно наливая воду в тазик, Анна Львовна держала Глафиру, а я тихонько обливала ее теплой водой из кружки, душ был старинный и торчал под самым потолком.
— Анна Львовна, я не понимаю, что я ей сделала? Что? — я повернулась, стараясь встретиться с прозрачными глазами бывшей женщины, а теперь старухи.
— Ну-у… — подумав, сказала она. — Хамила, конечно, тебе, но я думаю, Ольга считает: вот, мол, приехали, а ей теперь разбирайся с убийством.
— Но… — начала я, пораженная логикой, в которой, на мой взгляд, не было никакой логики. — Но как вы рассуждаете! У нее же работа такая, сама ее выбрала! Шла бы в фотомодели! С убийством ей разбираться? Такая разберется, как же!..
— Выходит так, если по-житейски рассудить, — погримасничала Анна Львовна. — Вот в Сапожке твоем приезжие убили бы мать с сыном? Ну, разве ты не стала б их ненавидеть?
— Но я же не убивала, и Дима не мог их убить! — я чуть не выпустила из рук скользкую и теплую Глафиру, и сердце у меня екнуло. В старой с пожелтевшими плитками ванной лампочка мигала, и пахло чистым паром и присыпкой.
— Но он там был! — убежденно сказала Анна Львовна и вышла из ванной. — Зачем он зашел туда? Зачем в его руках был топор? Зачем он кинулся на милиционера? Иди, я подотру!
— Я сама…
— Глашу уложи, — наступив на тряпку ногой, не дала старушка.
Мои 19 лет на тот момент были плохими советчиками в той ситуации, в которую я попала. Звонить бабушке я не хотела категорически — еще помрет, думала я, что же с коровой тогда будет? Такие фортеля судьбы, к сожалению, не по уму моей бабули, мудрость не коснулась ее чела своим крылом, зато одарила таким криком, что лучше ей ничего не знать и пребывать в неведенье. К тому же, моя простая и бесхитростная бабка — совершенно безденежная и вряд ли могла мне помочь. Вот так.
ЕСЛИ БЫ НЕ ГЛАФИРАЕсли бы не Глафира Дмитриевна, я была бы в ту ночь дома, и ничего не произошло!
Если бы не Глафира Дмитриевна, что было бы со мной? Осталась бы я жива?
Я ни на минуту не сомневалась — все было не так, как пытаются мне растолковать. Дьявольское совпадение. Топор у него в руках… но, может, он защищался?
Причина! Ведь нет причины — убить женщину, которая нас приютила, разрешив заплатить, когда будут деньги. А ее слабоумного сына? Его-то за что? Косноязычный замкнутый подросток с открытым мокрым ртом и остановившимся взглядом. При этом он выглядел — абсолютно неопасным мальчиком. Конечно, незнакомец мог его испугаться, но присмотревшись — нет, нет и нет.
Нина говорила, что у него бывают приступы злобы, когда он ломал вещи, рвал на тряпки одежду, кидал из окна железки, но я этого ни разу не видела. За два месяца я только в последние дни видела, как он ругался с матерью…
За окном помалкивала ночь. Уже третья ночь, как я вышла из роддома, и вдруг мне пришло на ум…
Таня Дубинина… Ну, почему Таня ни разу не навестила меня? Мы так нежно, действительно нежно подружились! Я ничего не понимаю…
— Не спишь? — появилась за моей спиной Анна Львовна в длинной, как у привидения, рубашке с двумя пуговицами величиной с тарелки. — Наташа, я знаешь, что придумала, послушай бабку, и согласись!
Я повернулась.
— Давай влезем в 36 квартиру и заберем твои вещи? А то у тебя даже тапок нет — вон, босиком шлепаешь третий день…
— Да, — кивнула я и не двинулась с места.
— Да! Пошли! Пошли! У тебя ключ есть?
— Есть, — эхом ответила я. — А пломба?
— Прислюним обратно! — беспечно махнула рукой старушка и побежала к двери.
В подъезде гулко шуршало какое-то невидимое чудовище… Это ветер залетал в разбитое окно и гонял пакет по парадному. Я подняла и, расправив, повесила его на ручку двери 33 квартиры. Ни души и ни звука приободрили нас настолько, что мы, взглянув друг другу в глаза, быстро побежали к опечатанной квартире, и я попыталась открыть верхний замок, потом нижний, повернула ключ, дернула дверь, она даже не шелохнулась, едва только скрипнула.
— Дай я! — задышала мне в ухо Анна Львовна и, наступая на подол своей рубашки, начала прокручивать ключом оба замка и толкать дверь коленкой. Мы так старались, что замерли на месте и тихо вскрикнули, на прозвучавший сзади вопрос:
