Светлана Борминская - Цыганочка с выходом
— А чего это вы тут околачиваетесь?! — рявкнул на всю лестницу голосище.
— Ай-ай! — было очень страшно.
— Соседки мои!.. — голосом, которым обычно говорят „убью!“ спросил пьяный в лоскутики Винников из 33 квартиры. — Ну, што, поймал я вас? Теперь вы у меня — во где! — и помахал кулаком у нас перед носом, сперва перед князевским, потом обернулся ко мне. И едва не упал, мне пришлось его поддержать, так его немилосердно штормило и качало.
— Без меня теперь и воровать не можете? — без перехода завопил он и со всей дури шваркнул кулаком по двери.
— Хрясть! — скрипнула и упала вовнутрь дверь, а Винников, потеряв точку опоры, влетел туда же и с воплем:
— Наливай хозяйка щей, я привел товарищей, — упал, подобрал под себя ноги в грязных бахилах и затих на коврике.
— Хорошо, хоть собак закрыли, с собой не взяли, — держась двумя руками за сердце, тихо сказала мне Анна Львовна, и я поразилась ее спокойному дыханию — меня-то всю трясло!
— Тшшш, — прижала палец к губам старушка, — тшшш…
Но из 33 квартиры ни жена, ни дочь Винникова не вышли и даже не поинтересовались, кто тут упал; наверное, спали.
Мы опасливо переступили через клянущего во сне какого-то Леву из Могилева Льва Винникова.
— А дверь?
Дверь и правда представляла собой печальное зрелище и висела лишь на одной нижней петле.
— Давай, Наташ, мы ее приставим чуть-чуть? Ты берись за край, и я за край.
У меня после родов болело все, чем я воспользовалась, чтобы выносить и подарить этому миру такую замечательную девочку, но оставлять дверь в таком состоянии было просто непростительно: мало ли кто мог пройти наверх, пусть и в третьем часу ночи.
— Две калеки, ты да я, — пошутила Анна Львовна, когда мы, наконец, обливаясь потом, поставили дверное полотно на место. — Включай свет!
— А как же? — опешила я.
— Так без света ничего не видно! — махнула рукой Анна Львовна. — Включай!
И я включила.
Длинный обшарпанный коридор, обои, которых теперь уж не печатают, стоптанная обувь в углу, и на вешалке чужие вещи от съехавших жильцов, тряпки, которые не жаль было забыть.
— Ну што, б… ! — вдруг поднял голову и обвел нас злющими глазами Винников. — Што-о-о?! Давай, чоль, штаны снимай!
Я вздрогнула, а Анна Львовна вздохнула и, накрыв половиком Льва Винникова, погладила его по лысой башке.
— Спасибо, мать! — поблагодарил за половик шофер-ас, закутался и задышал, как во сне.
— До времени, — поморщилась Анна Львовна, и мы сделали по шагу.
— Посадили твоего, а те-то куда делись — Мазут с Саркисом? И бабы? Наташа? Я их и не видела больше, всю неделю в окно гляжу. Может их тоже?..
— Что-что? — я зашла в комнату и встала у порога — все наши нехитрые вещички валялись по полу.
— Кто же это все тут порвал? — поднимая разорванные и сваленные в кучу памперсы, смятые пеленки, распашонки в пакете, дошла до окна Анна Львовна. Майки, трусики, носки под ногами, мой единственный шелковый платок — нежно-синий с белыми гиацинтами под столом, словно об него кто-то вытер ноги.
— Да-а…
— Вот — видите?..
Сваленная на пол одежда, распоротая подушка, разрубленный диван и мягкая его в цветочках плоть с пружинами, выдвинутые ящики в комоде, разбитое зеркало на полу, вывернутые карманы всех наших вещей, не осталось ничего целого и нетронутого. Ничего. Все было кем-то схвачено, прощупано, рассмотрено и потом кинуто, как мусор в общую кучу.
— Что-то я не пойму…
— И я…
— Не он! — показала, как дирижер на оркестр, на кучу рваных вещей Князева.
— Если ему что-то было нужно, он и так знал, где искать, — кивнула я.
Все, не порванное и целое — белье и обувь — поместились в две простыни.
— Все забирай! Чтобы больше сюда ни ногой! — убирая с лица растрепанные волосы, командовала Князева, — Что-то я утомилась. Платок не бери, все равно не отстирается!.. В другие комнаты не пойдем? — деловито спросила она.
— Там ничего нашего нет, — быстро сказала я, меня замутило при мысли о чужих комнатах. — Пойдемте отсюда быстрей!
— Ну, пойдем!
Мы схватили по узлу и потащили их в прихожую — там храпел сквозь половик шофер Винников, около него образовалась лужица, и пришлось поднять узлы повыше, когда мы перешагивали через него. Дверь снова упала, и когда мы вернулись ее закрыть, были ошеломлены здоровущим задом, который надвигался на нас из 36 квартиры.
— Здравствуйте! — сказал зад, мы попятились, на нас вывернув шею, смотрела Тамара Винникова, которая тащила за шкирку из чужой квартиры своего храпящего супруга. Домой, в семью.
— Он вас разбудил, да? — поправляя растрепавшуюся копну на голове, заулыбалась Тамара — она всегда улыбается, дай Бог ей здоровья. — Жучила чертов! Дверь выломал и залег спать! Ах, ты подарок мой! — и, ухватив Льва покрепче, потащила к своей квартире. Только что была здесь — и нету!
— Бабы, дорогие, прикройте дверку, а? — звонко щелкнул замок-собачка и — тишина.
— Слушай, нас прямо ангел хранит, — мы выключили везде свет, и не разбирая узлов, легли спать. Дверь перед этим мы кое-как поставили, даже закрыли на один оборот ключа, а пломбу прислюнили обратно, и бумажку с печатью разгладили кулаком.
ИСТИНА РЯДОМУтром следующего дня, разбирая узлы, Анна Львовна ворчала про жизнь:
— У мужчин вечный страх — не дай Бог придется жениться, не дай-то Бог! Наташк, всю жизнь мужик боится, вдруг он какой дуре нужен станет. Дураки!.. Жизнь такая короткая, а они боятся ерунды. Да никто никому не нужен— на фиг! Если по-любви-то. Это же редкость редкая, если кто тебя полюбит и захочет разделить с тобой жизнь…
Я молчала, как рыба. Мне было так плохо, и к чему затеяла весь этот разговор Анна Львовна? Какое мне до каких-то мужиков дело?
— А у баб другой ужас!..
Я насторожилась против воли. Ведь чужой ужас, как известно, очень помогает пережить свой.
— А каждая баба, — Анна Львовна послюнила палец и пригладила свое домино на голове, — боится…
— Чего боится? — не выдержала я, чтобы побыстрей узнать, чего боится каждая баба, ведь я тоже баба, баб — миллион, целое море баб, просто океан баб и… каждая боится! Господи, какое счастье, что не я одна!.. Чего?!! Ну, не томите, тетя Ань!
— А того — баба, вся до одной — боится — без мужика остаться! — сказала, как отрезала Князева.
— Вся до одной? — предел моего удивления зашкалило, и началось задымление.
— Вся! — топнула ногой Анна Львовна.
— Да, — согласилась я. — Точно. Вот нету Димки, и меня словно нет.
— Верю.
Мне было 19 лет, сейчас мне больше, но я думаю также до сих пор. Люди — парные существа. Они не могут в одиночку танцевать фокстрот.
