Соседи (СИ) - "Drugogomira"

И только собственный надрывный крик продолжал рваться из глубины вон. Надя обезумела.

— Моя! Моя девочка! Что с ней?! Говорите! Покажите мне её! Уля! Улечка…

«Господи, пожалуйста… Пожалуйста! Умоляю!»

— Женщина, тише. Тише… — кисть вновь с усилием сжала плечо, не давая встать на ноги. — Она… В порядке, если можно так сказать. Жива, её не задело. Успокойтесь.

«Не задело… В порядке… Не задело…»

Обратившийся в желе мозг не верил сказанному. Мозг слышал плач, гул и галдёж на все голоса, раздраженные автомобильные гудки со всех сторон сразу. На периферии зрения отпечатывалось, как мимо, притормаживая, ползут машины.

Там ведь нечто страшное. Как же «в порядке»?

— Где она?! — вновь попытавшись подняться, взмолилась Надежда. — Покажите мне её!

— Там… Но… — мужчина сдался и помог Наде сесть. — Вам лучше не смотреть. Сейчас просто на слово нам поверьте. Она жива. Не пострадала.

«Жива… Тогда от чего вы пытаетесь уберечь?..»

Слышно, скольких усилий этому человеку стоило заставить себя звучать спокойно. Лжец! Он недоговаривал! Он совершенно точно что-то недоговаривал!

— Парня жаль… — раздался за спиной дрожащий женский голос. — И её жаль. Всех…

«Что?..»

— Гондоны! Нажрутся всякой швали, а потом за руль! — тут же подхватил кто-то в обступившей Надежду массе тел. — А потом жертвы вон…

Надя захлёбывалась в отовсюду зазвучавших голосах. Последние запечатлённые в памяти кадры постепенно всплывали перед глазами, прорисовывая картину произошедшего. И топили. Вновь слышала скрежет шин и лязг металла, видела голубей и пятна, пятна… Плыло и мерцало всполохами красных и белых мушек перед глазами.

— Так не пахнет же от него…

Рыхлое сознание червём буравила догадка. Там Егор. А Ульяна жива.

— Да ты зрачки его видал? — негодующе возразил голос, только что рассуждавший про гондонов и жертв. — Торчок{?}[наркоман], к бабке не ходи! Ща менты приедут и разберутся. Лет на двадцать сядет, сучара! Еще и на лысой резине{?}[на летней резине]. Все нормальные люди поменяли уж дав…

Взорвавший кружащееся пространство вопль скальпелем вспорол грудную клетку, лёгкие и сердце. Достиг души, опалил дотла и обратил всё Надино существо в пепел.

— Егор! Егор!!!

«Улечка… Уля…»

— Слыхал? Пиздец… — раздался над макушкой удручённый вздох. — То включается, то отключается, по ходу… Скорее бы скорая добралась, может, хоть вколют ей что. Парень, конечно… Видел же, на какой скорости летит… Я бы так не смог…

«Улечка…»

Вмиг отказавшееся подчиняться окаменевшее тело пригвоздило к земле. Душой понимала, что случилось и чему только предстоит случиться, а головой ещё нет. Уши улавливали обрывки доносящейся отовсюду речи и посылали сигналы в заплывший мозг, что продолжал по крупицам воссоздавать жуткую картину. Если бы умереть можно было силой желания, Надежда умерла бы на месте. Но сердце продолжало гулко отстукивать ритм: наверху хотели её жизни.

— Да оттормаживался водятел этот… — вступил молодой голос.

— Нихуя! — с жаром возразил мужчина. — Своими глазами видел! Какой «оттормаживался»? Со стороны заброшек на поворот нёсся! — перед глазами, указывая правее, на уходящую под углом к главной улице дорогу, взмахнула рука. — Там, блядь, через день светофор не работает! Этот мудила гашёный сто пудов в дырку хотел успеть проскочить, пока эти еще не поехали! Сечёшь? А она на его траектории очутилась! Долбоёб!

— Я тоже видел! — стоял на своём молодой. — Оттормаживался, говорю. Иначе мотик бы вон до той остановки пропахал. И она бы одним испугом не отделалась, точно бы задело. Слыхал, как у этого «корыта» тормоза визжали? Думал, ща на тротуар вылетит. Прямо на людей.

— Это ж сколько могло быть жертв… — всплеснула руками какая-то пожилая женщина.

— Во-во!

— Егор!!!

Каждый исступлённый Улин крик становился миной, на которой, подрываясь, взлетало на воздух материнское сердце. Каждый разрывался угодившей в душу гранатой. Осознание оседало в голове преступно медленно – просто не желал мозг понимать. Неужели нет больше человека? Неужели – всё? Вот так, в тридцать лет?.. Не может этого быть.

Нетрезвый рассудок сообщал в ответ, что быть может абсолютно всё.

Над налитой чугуном головой раздался прерывистый всхлип:

— Жизнь девчонке спас, а сам на тот свет… И её так жалко… Такие молодые оба…

«Спас… Мою девочку… Егор…»

Всё внутри Нади отказывалось признавать, что к страшной трагедии она причастна напрямую. И, несмотря на категорический внутренний протест, волей-неволей признавало. Понимание приходило мучительно, продираясь через отчаянные вопли несогласия. Это ведь с правдой о сотворённом матерью Уля не справилась, впав в состояние невменяемости, в один момент лишившись слуха, зрения, разума и способности реагировать. Это Улин тугой ступор вынудил его… Подобная ситуация вряд ли сложилась бы, не вмешайся Надежда так грубо в их отношения. Не разведи их принудительно и не лги потом в глаза дочери. Не предай её чувства… Одно потянуло за собой другое, наросло снежным комом, и…

Мучительное чувство вины, поднявшись из глубин, обхватило горло мерзкими холодными лапами и начало с кровожадным упоением душить.

А Егор… Глядя в упор на вершину айсберга, она не узрела всей его массы под толщей воды. В уверенности, что знает как облупленного, не захотела заглянуть глубже, не разглядела…

— Да что вы за нелюди такие? Хоро́ните раньше времени! — не выдержав, всхлипнула за спиной какая-то женщина. — Говорят же, что пульс слышен… Господи, скорей бы скорая! Да где же они?!

— Не знаю, чё там слышно. Парень – труп, — с мрачной решимостью возразил мужчина. — Всё. Мотик как покорёжило, видала? В утиль. Жесть, конечно. Жить бы и жить человеку… На вид и тридцатки нет.

— Егор!!! Пожалуйста!!!

Неудержимые, душераздирающие рыдания дочери разорвались над улицей, всем районом, всей Москвой, став выведшим из состояния сопора ледяным душем.

— Пустите меня! — в отчаянии всем телом дернулась Надежда, стряхивая с себя ладони, что придерживали её за плечи. — Пустите к дочке!

— Женщина, послу…

— Нет, это вы послушайте! — закричала она во всю мощь, на какую нашла в себе сил. — Там моя дочь! Это её… Её… — «Господи!» — Я знаю этого мальчика! Пустите немедленно!

— Да отпусти ты, — угрюмо буркнул кто-то, — пусть идёт…

В следующее мгновение пара мужских рук подхватила под локти и помогла подняться с земли. Глаза вперились в картину, что открылась ей, стоило смениться ракурсу, и Надя ощутила, как вновь теряет только-только начавшую устанавливаться связь со своей новой беспросветной реальностью.

Обзор частично загораживали спины повысыпавших на проезжую часть людей. Автомобилисты аккуратно огибали место аварии, притормаживая, чтобы поглазеть на происшествие. В центре перекрёстка по диагонали развернуло древнюю иномарку. За людскими фигурами мало что удавалось рассмотреть, но внушительная вмятина на попадавшем в поле зрения крыле говорила сама за себя… А ещё, кажется, бампер болтался буквально на соплях. Сам же водитель заперся внутри: к этой мысли приводила толпа разъяренных матерящихся мужчин, что обступила машину со всех сторон. Они там собирались чинить самосуд…

Чуть ближе к пешеходному переходу, на котором Надя видела Ульяну за мгновения до провала во тьму, валялся мотоцикл. Переднее колесо развороченной «Ямахи» смотрело ввысь, а от задней части толком не осталось ничего – задняя напоминала искорёженный кусок металла, крошево из пластика и железа в луже какой-то выделяющейся тоном даже на фоне мокрого асфальта жидкости. Что это? Бензин?.. Или… кровь?.. Мятая серебристая выхлопная труба, отлетев, сиротливо поблескивала у тротуара. Дорогу усеивали осколки и обломки, а чуть поодаль валялось нечто похожее на чёрный шар. Прищурившись, Надя осознала: шлем. Егор то ли не успел вернуть его на голову перед тем, как… как рвануть наперерез, то ли защита слетела уже во время столкновения.

Еле удержалась на ногах-нитках. С каждой секундой становилось дурнее и дурнее. Трясущаяся ладонь дотянулась до рта и его зажала, глаза жмурились, отказываясь видеть и верить увиденному. Голову мотало из стороны в сторону в упрямом отрицании, а мозг не желал принимать.