Мистер Октябрь (ЛП) - Гудин Николь С.

Она наклоняет голову, ее длинные темные волосы рассыпаются по плечам, закрывая половину лица.

Какая же она охуенная.

— Я закончил песню, — говорю я, даже не успев додумать мысль до конца.

Она замирает, ее глаза расширяются.

— Закончил? — нерешительно спрашивает она.

Я знаю, почему она осторожничает — это первая крупица информации о моей музыке, которую я добровольно предоставляю ей за все это время.

Я киваю.

— Держу пари, это потрясающе, — шепчет она, и тот факт, что она не настаивает на большем, только заставляет меня хотеть дать ей это.

Тишина окутывает нас. На улице темно, лунный свет отражается на поверхности бассейна. Я отпустил Морриса этим вечером, чтобы мы с Билли могли побыть наедине в не самых укромных уголках этого дома.

Она провожает меня взглядом через большие открытые стеклянные двери и удовлетворенно вздыхает.

— Я поработал с твоей мелодией.

Ее взгляд возвращается к моему.

— Ты серьезно?

— Я когда-нибудь шучу?

Она качает головой, и, черт возьми, мне очень приятно, что на этот раз она чувствует, что может ответить на этот вопрос.

— Нет. Хотя, думаю, ты мог бы.

Я наклоняю голову, с любопытством изучая ее лицо.

— Шутить, я имею в виду... — настаивает она. — Я не думаю, что ты хочешь быть таким серьезным все время. И вижу этот изгиб твоих губ, когда ты не думаешь, что я смотрю. Я слышу твой смех, когда ты думаешь, что никто тебя не слышит. Ты не одурачишь меня, Мэйс.

Я одновременно ненавижу и люблю то, как хорошо она, кажется, знает меня после столь короткого времени. Это подозрительно и похоже на то, что я позволил кому-то приблизиться ко мне, а этого я не хочу допускать.

— Мэйс? — спрашиваю я, подмечая, как небрежно она использует это прозвище.

Она пожимает плечом.

— Я думаю, что, если ты все время называешь меня «сладкой», то меньшее, что я могу сделать, это убрать пару букв из твоего имени.

Я откидываю голову назад и закрываю глаза. Черт. Прозвища. Дальше у нас появится гребаное имя для пары — если общественность еще не дала нам его, и люди будут шипперить нас, или что они там, блядь, делают в наши дни.

Я должен обратить на это внимание. Чак прав на сто процентов — ничем хорошим это не закончится.

Она вплетает пальцы в мои волосы и наклоняет голову вперед.

— Не убегай, — просит она, мольба отражается в ее глазах. — Только не от меня.

Я хочу. Я хочу закрыться и бежать дальше и быстрее, чем когда-либо, но есть одна вещь, которая мешает мне это сделать, и это женщина в моих объятиях...

Я не могу оставить ее. Я не могу отгородиться от нее. Физически и морально я не могу заставить себя сделать это. Во всяком случае, пока не могу.

— Мэйсон, — шепчет она.

Я ни за что не смогу сбежать от нее сейчас, когда мое имя срывается с ее губ.

Поэтому я делаю то, что умею лучше всего, и прижимаюсь к ее губам в поцелуе.

ГЛАВА 16

Билли

Я выхожу из ванной и проскальзываю обратно в постель, прежде чем он успевает сделать какую-нибудь глупость, например, предложить мне вернуться в свою комнату.

Я не могу. И не буду.

Не после того, что только что произошло между нами, сначала на диване внизу, а потом снова, в его постели.

Мы соединились.

Это не похоже на «просто секс», скорее на занятие любовью. Глупая мысль. Парни вроде Мэйсона Леннокса не занимаются любовью, они трахаются, но я не знаю, как еще объяснить выражение обожания в его глазах или то, как он обращался со мной с абсолютной нежностью.

Я прижимаюсь к нему, обхватывая руками его подтянутый живот.

Он замирает и, как раз в тот момент, когда я думаю, что меня вот-вот выгонят, он поднимает руку, подпуская меня ближе, а затем обнимает.

— Ты боишься? — спрашиваю я, пока он накручивает прядь моих волос на палец.

— Чего? — спрашивает он, его голос хриплый — такой, как я люблю.

— Завтрашней премьеры... увидеть всех после того, что случилось в прошлый раз?

Технически она уже сегодня, но суть не в этом.

Я чувствую, как он качает головой, и поворачиваюсь, положив голову ему на плечо, чтобы видеть его лицо.

— Они просто люди, сладкая, у всех есть свои маленькие грязные секреты. Большинство из них просто лучше меня умеют их скрывать.

— Я действительно горжусь тем, что ты взял на себя ответственность за свои проблемы, Мэйсон. Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы признать, что облажался.

Теперь его очередь поворачиваться, так что мы лежим бок о бок, лицом друг к другу.

Я еще никогда не видела его таким открытым, незащищенным и уязвимым — он как будто разрушил стену, и мне почти страшно дышать, вдруг он осознает это и поднимет ее обратно.

— Ты гордишься мной?

Я киваю, моя рука скользит вверх, чтобы провести по линии его челюсти.

— А ты собой гордишься?

Он хмыкает, это не «да» и не «нет».

— Держу пари, есть много людей, которые гордятся тобой.

Он издает недоверчивый смешок.

— Перестань, — утешаю я, — а как же твоя семья?

Я наблюдаю за тем, как дергается его челюсть, когда он медленно сглатывает.

— У меня нет семьи.

Я слышу свой резкий вздох.

— Что?

— Я приемный ребенок, сладкая. Моя мать была наркоманкой и даже не знала, кто мой отец. Я болтался от одной приемной семьи к другой, нигде толком не задержавшись.

Это разбивает мне сердце. Черт возьми, это практически разрывает меня надвое.

Я не могу представить, что у меня не будет поддержки родителей. Пусть они живут на другом конце страны, но сделают для меня все, что угодно, в том числе не будут задавать вопросов, когда я скажу им, что встречаюсь с недавно вышедшей из рехаба суперзвездой-алкоголиком.

Его темные глаза пристально смотрят на меня, желая, чтобы я выразила ему сочувствие, которого, я уверена, он ожидает.

— У тебя есть семья, Мэйсон. Может быть, не по крови, но у тебя есть семья.

Он выдыхает — так же, как и всегда, когда я смотрю, как он курит сигарету.

— Ну и где же они, блядь, тогда были? Потому что я никого не видел.

— Я их вижу... вижу, как Чак делает для тебя то, что выходит за рамки его рабочих обязанностей... Я вижу, что Джош здесь практически каждый день, спит на твоем диване или в твоем домике у бассейна, когда у него есть отличный собственный дом, куда он может пойти.

Он издает еще один смешок, но жесткость в глазах исчезает.

— Только не говори мне, что ты всерьез думаешь, что он так часто приходит сюда, потому что ему нечем заняться? Он здесь ради тебя, Мэйсон, потому что он беспокоится о тебе — потому что ты его семья... он любит тебя.

Думаю, что, возможно, и я тоже. Я так думаю, но у меня не хватает смелости высказать это вслух.

Он не говорит ни слова, просто смотрит мне в глаза, его мысли лихорадочно крутятся.

Внутри него есть мягкость, которую он не часто, если вообще когда-либо, выпускает наружу. Она покрыта подозрительностью и похоронена в высокомерии, но я вижу ее, просто мельком взглянув на него.

Он хочет, чтобы мир — и я в том числе — видел его определенным образом, но это не настоящий он. Настоящий Мэйсон — нежный, теплый, добрый и заботливый. Настоящий он — это мужчина, который стоит передо мной, хоть и не желающий показывать эту свою сторону.

Настоящий он — это человек, который не позволяет мне и шагу ступить за порог этого дома без огромного, гигантского телохранителя. Настоящему ему не все равно.

— Нам нужно поспать, — говорит он, его голос звучит низко и хрипло.

Я киваю, наклоняюсь вперед и прижимаюсь мягким поцелуем к уголку его рта.

— Спокойной ночи, Мэйс.

Кажется, я вижу проблеск его улыбки, но она очень быстро исчезает.

— Спокойной ночи, сладкая.