Салли Боумен - Темный ангел
– Хорошо. Там тебе будет позволено уронить несколько слезинок. Но только несколько. И больше ни одной вплоть до…
– Вплоть до чего?
– Предполагаю, что до ее свадьбы. Там, кажется, и плачут матери – на свадьбе дочери?
– Это будет не раньше чем через двадцать лет… а может, и позже.
– Это верно.
– Столь долгое время без слез…
– Двадцать лет? Двадцать лет – всего ничего. Подумай о том времени, которое имеется в нашем распоряжении. Тридцать лет. Сорок. Дай мне руку.
Окленд поцеловал ее в раскрытую ладонь. И сомкнул ее пальцы над местом поцелуя. Он поднял глаза.
– Ты знаешь, о чем я думал, когда она родилась?
– Нет, Окленд.
– Я думал… – Он помолчал. – Я думал обо всем, чего я не успел сделать, что у меня не получилось, обо всем, чего ждала от меня семья. Я думал о своей матери и как я разочаровал ее…
– Окленд, ты никогда ее не разочаровывал…
– О, и еще как. Но все это не важно – разве ты не видишь? Все это несущественно. Какие бы неудачи ни были у меня в прошлом, я сделал две толковые вещи. Я женился на тебе, и мы создали ее. – Он показал на колыбельку. – Вроде не так уж много. Дети есть и у других. Но для меня это огромное достижение. Я создал нечто… что будет длиться. Понимаешь, я предпочитаю иметь ее рядом, чем выстроить город, написать картину, править королевством. Да, я отдам любую из поэм Векстона – как бы ни были они хороши, они сравниться с ней не могут. Для нас. Что меня более чем устраивает, потому что я не хочу ни писать, ни править, ни потрясать мир великими свершениями – отныне не хочу. – Его рука сжала пальцы Джейн. – Надеюсь, ты не против. Да? Может, я ошибаюсь. Может, ты предпочитаешь мужа с большими амбициями?
– Никакого иного мужа я не могу себе и представить. И никогда не могла. Ты это знаешь.
Джейн сжала его руку. Окленд, увидев давно знакомое выражение ее лица, полное силы и настойчивости, которыми, как ему порой казалось, сам он больше не обладал, склонил голову. Он опустил ее Джейн на грудь. Джейн стала гладить его волосы. Угли в камине догорали. Окленд подумал: я обрел мир.
Спустя какое-то время он выпрямился и поцеловал жену.
– Наверное, мне лучше идти. Фредди и Стини уже заждались. Мы отправимся на долгую прогулку – на самый верх поля Галлея. Пообещай мне, что ты попытаешься заснуть. Попросить Дженну, чтобы она зашла и посидела рядом с тобой?
– Да. Я люблю, когда она здесь. Она вяжет. И я слушаю, как пощелкивают ее спицы.
– Ты и она… вы очень близки. – Окленд удивленно посмотрел на Джейн.
– Она мой друг, Окленд. Я это чувствую. Я рада, что теперь она здесь. Мне было очень тяжело, когда она была вынуждена жить в том коттедже.
– Ну что ж… может, ты и права. – Он помолчал. – Значит, по пути я попрошу ее.
– Спасибо. Ох, меня клонит в сон. Смотри – у меня глаза закрываются.
– Я люблю тебя. – Окленд еще раз поцеловал жену. – Я люблю тебя, – повторил он, – и ненавижу, когда мы ссоримся.
* * *Из трех братьев Окленд ходил быстрее всех. Несколько опередив их, когда они миновали лес и прошли мостик, он оставил их далеко за собой, когда они достигли подножия возвышенности. Он шел впереди; разрыв между ними все увеличивался. Стини торопился за ним, умоляюще глядя в спину брата; Фредди, который к тому времени погрузнел, замыкал шествие. Он тяжело дышал.
На Стини было нелепое мешковатое пальто, два шелковых кашне и перчатки свиной кожи, очень смахивающие на те, что так не понравились в свое время Мальчику. Он только что прилетел из Парижа, где в очередной раз поссорился с Конрадом Виккерсом. Он изливался в многословных жалобах сначала на характер Виккерса, а затем стал рассказывать о ссоре.
Фредди пытался определить, как лучше описать походку Стини – он семенит или скользит? Похоже, что и то, и то. Фредди нахмурился, увидев желтые перчатки, – он не оправдывал их почти так же, как и Мальчик. Тем не менее критическое отношение к брату носило у него мягкий и сдержанный характер. Фредди нравились семейные сборища; он с удовольствием приезжал в Винтеркомб при первой же возможности.
Добравшись до самого верха, Окленд остановился. Он подождал, пока братья добрались до него. Он выглядит, подумал Фредди, и счастливым, и беззаботным, куда лучше, чем за все предыдущие годы. Лицо его было покрыто загаром от работы на свежем воздухе; шагал он размашисто и уверенно. Полный воодушевления, он приступил к обсуждению проблемы коров.
Фредди был совершенно уверен, что два года назад предметом разговора были овцы. И он также не сомневался, что начинание с овцами не увенчалось большим успехом. Фредди ничего не имел против. Ему были понятны вспышки внезапного энтузиазма, обреченные на краткое существование: он сам только недавно покончил с одним таким начинанием. Когда Окленд заговорил о коровах, Фредди только кивал с умным видом. Он чувствовал, что они с братом люди одной крови.
Стини же так не считал. Стини был вполне счастлив получать средства к существованию – его собственные деньги пошли в ход несколько лет назад; но, даже оплачивая дорогостоящие вкусы Стини – а делать это приходилось, предположил Фредди, лишь одному Окленду, – он не мог обеспечить себе защиту от языка Стини.
– Ради Бога, Окленд, – произнес он, когда братья выбрались на вершину холма. – Неужели мы должны все это выслушивать? Ты говоришь точно как фермер.
– А я и есть фермер. Я пытаюсь стать им. Что-то же надо делать со всеми этими землями. – Окленд пристроился на изгороди и закурил сигарету.
– Ну, это тебе не подходит. Не сомневаюсь, ты не представляешь даже, о чем ведешь речь. И ты слишком оптимистично настроен. Среди настоящих фермеров оптимистов не найти. Они мрачные и желчные особи.
– Я не могу быть мрачным. Во всяком случае, сегодня. Я отец. Фредди это понимает – не так ли, Фредди?
– Дай мне одну из твоих сигарет. Отец, значит? – Стини вставлял сигарету в мундштук. – Не понимаю, почему из-за этого сходить с ума. Масса мужчин является отцами. Да практически почти каждый мужчина – это отец. Какая тут разница?
– И тем не менее. Вот так я себя ощущаю. Я буду… орать и орать ее имя, чтобы откликались холмы и горы… – Что Окленд, взгромоздившись на изгородь, и сделал. – Виктория! – крикнул он. – Виктория!
Голосу Окленда отозвался лес. От склонов холмов эхом донеслось имя. Окленд, смутившись своему экстравагантному жесту, спрыгнул с изгороди и прислонился к ней. Он прищурился. Он смотрел на простирающиеся угодья, оценивая их размеры. Они больше не были для него врагом, с которым надо бороться; мрачные, не поддающиеся уходу угодья, которые никогда не производили достаточного количества урожая, которые сопротивлялись его усилиям, – все это осталось в прошлом. Он был готов сказать то, что вертелось у него на кончике языка, но, поймав взгляд холодных голубых глаз Стини, решил, что лучше помедлить.
