Салли Боумен - Темный ангел
– Это ужасно. Не могу даже думать об этом. Крестины должны быть полны радости. Празднование, благословения, пожелания – и теперь этого может не случиться. Мод ненавидит Констанцу, а Констанца терпеть не может ее. Вся церковь будет полна злобы, ненависти и отвращения, когда в ней должна царить лишь благодать. И вместо того, чтобы обещать сделать будущее нашей девочки счастливым, мы начнем копаться в прошлом и сводить старые счеты. Окленд, прошу тебя. – Джейн сделала усилие приподняться на подушках. Она взяла Окленда за руку. – Пожалуйста, Окленд, разве мы не можем даже сейчас все изменить?
– Моя дорогая, все уже обговорено. И ничего изменить я не могу. Корабль Констанцы прибыл вчера. И завтра она будет здесь. Что, по-твоему, я должен ей сказать? «Прости, но ты впустую отмахала три тысячи миль – мы передумали: ты не годишься на роль крестной матери»? Дорогая, я не могу этого сделать. И если бы ты задумалась, то даже не стала бы меня просить.
– Даже ради меня?
– Да. Даже ради тебя.
– Даже ради Виктории?
– Даже ради Виктории. – Склонившись, он поцеловал ее в лоб. – К Виктории это не имеет никакого отношения, радость моя, – ты слишком переживаешь. Я с трудом припоминаю, кто были мои крестные родители – они никак не сказались в моей жизни. Предполагаю, что будут преподнесены традиционные подарки к крестинам, на чем все и закончится. И я не сомневаюсь, что наше душевное спокойствие ничем не будет омрачено.
– Надеюсь, что ты не смеешься… – Джейн выпустила его руку.
– Я не шучу. Это ты порой впадаешь в излишнюю мрачность.
– Для меня это важно. Так ли плохо быть слишком серьезной по поводу того, что для тебя по-настоящему важно?
– Может, и нет. Но, с другой стороны, в этом нет милосердия. Лишь потому, что Констанца не ходит в церковь, – это еще не причина, чтобы отвергать ее. Я думаю, что небеса могут только возрадоваться, видя кающегося грешника…
– Прекрати, Окленд!
– А вдруг Констанца раскается? Крестины могут оказать на нее благотворное воздействие. Проблеск света, и она увидит дорогу в Дамаск.[9] Она может стать образцовой крестной матерью.
– Ты думаешь, это возможно?
– Нет, моя дорогая, я думаю, что это совершенно невозможно. Тем не менее, пути Господни неисповедимы. Он творит чудеса. И знать о них не дано.
– Ты пугаешь меня. – Джейн отвернула голову. – Порой ты пугаешь меня. В свое время ты так себя и вел… годы назад…
– Как вел?
– Шутил. Отпускал шутки, которые напоминали богохульства.
– В богохульства я не верил; может, в этом и было дело. – Окленд встал. Он сделал нетерпеливый жест. – Я видел богохульства. Они заключаются в действиях человека, а не в том, что он говорит. И ты это знаешь. Ты тоже все видела.
Наступило молчание. Окленд отошел к окну. Джейн подумала, что он видит перед собой не столько лес и озеро, сколько картины войны. Она знала, что Окленд, как и она, часто вспоминает войну.
Стоял холодный ясный день. Свет падал на лицо Окленда, и он по-прежнему казался очень юным. Джейн уже исполнилось сорок, и трудно было поверить, что этот юбилей придет и к Окленду. Порой Джейн казалось, что разница в их возрасте становится все ощутимее. Почему седина прибила ее волосы, а не его? На лице Окленда сказывались следы прошлого: она видела отметины, оставленные болезнью, воспоминаниями о войне – трудный путь к их браку, два потерянных ребенка, растущие трудности с финансами и работой.
Тем не менее эти следы прошлого проявлялись на лице ее мужа, лишь когда он уставал или падал духом. В другие времена, когда Окленд отдавался новым проектам, таким, как обихаживание угодий, планы строительства нового сиротского приюта, они почти не были видны. Он действовал с прежней стремительностью и неудержимостью, он говорил с прежним яростным напором. Он производил впечатление юноши, и Джейн, которая была на переломе бытия, чувствовала себя рядом с ним мучительно тяжело. Порой ей приходила на ум мысль: он молодой человек, прикованный к стареющей жене.
Это наполняло ее острой горечью. Откинувшись на подушки, она прикрыла глаза. Она старалась сдержать слезы. Она ненавидела и презирала их, считая их чуждыми химическими выделениями, которые появляются в самый неподходящий момент, реакцией тела, над которой она была не властна. Не помогали даже слова врача, сказавшего, что такая реакция вполне предсказуема, учитывая ее годы и тяжелые роды.
– Дорогая. – Окленд увидел ее слезы. Он вернулся к постели и взял ее руки в свои. – Не плачь, моя милая. Прости, что я так говорил с тобой. Послушай… если это для тебя так важно, я сделаю, как ты хочешь. Я скорее нанесу урон чувствам Констанцы, чем тебе. Черт с ней, с Констанцей! Слушай, я позвоню ей в Лондон. Сегодня вечером я до нее доберусь. Я дам ей отставку. Я скажу, чтобы она не приезжала. Винни приедет; давай, пусть Винни будет крестной матерью.
– Нет, Окленд. Пусть все останется, как есть. – Джейн села. Она вытерла слезы. Лицо у нее оставалось грустным. – Забудь, что я говорила. В любом случае ты прав. Я была глупа и жестока. Я чувствую, что старею, думаю, в этом все дело. Старею и глупею. Мне очень стыдно. Иди… ты опоздаешь на прогулку.
– Стареешь? Ты совсем так не выглядишь! – Окленд с легкой укоризной посмотрел на нее.
– Ох, Окленд, не ври. У меня есть глаза, и я пользуюсь зеркалом.
– Выглядишь ты прекрасно. У тебя густые блестящие волосы. Кожа у тебя мягкая и нежная. Глаза у тебя так и сияют. Я хочу поцеловать их, потому что люблю их, и ненавижу, когда ты плачешь. Ну, теперь ты веришь? Ты почти такая же красавица, как твоя дочь.
Джейн улыбнулась:
– Окленд, она вовсе не красавица. И оба мы это знаем. Я люблю ее всем сердцем, но факт остается…
– Это уже лучше. Так какой факт остается?
– Что у нее почти нет волосиков. Факт, что она лысенькая. А так же с красным личиком, особенно когда плачет. И еще она худенькая. Признай это, Окленд. Дочка у нас тощенькая.
– Ничего подобного признавать не собираюсь. – Окленд встал. Подойдя к колыбельке, он заглянул в нее. – Она больше не плачет. И вовсе не красное у нее личико. Ушки у нее, словно крохотные раковинки. И у нее ногти на пальчиках. Она может ухватиться за мой палец – чего я ее не заставлю сделать, ибо она может проснуться и поднять рев. И еще… – Он нагнулся.
– Что еще?
– У нее вроде веснушки. На носике. Как у тебя. И рыжеватые волосики.
Он вернулся к постели и взял Джейн за руку.
– Обещай мне, что не станешь плакать.
– Не могу. Я сентиментальна. Я обязательно буду плакать на крестинах.
– Хорошо. Там тебе будет позволено уронить несколько слезинок. Но только несколько. И больше ни одной вплоть до…
