Брошенная. Развод с предателем (СИ) - Усманова Милана

И тут я услышала звук, от которого моё сердце сжалось в ледяной комок. Звук ключа в замочной скважине.

Он вернулся!

На одно безумное, иррациональное мгновение меня затопила волна облегчения. Вернулся! Понял, какую глупость совершил! Сейчас войдет, обнимет, скажет, что это было какое-то помутнение, что он любит только меня…

Дверь открылась. На пороге стоял Антон. Но он был не один.

Рядом с ним, чуть позади, замерла она. Ева. А кто же ещё? Молодая, лет двадцати пяти. Высокая, тонкая, с резкими, хищными чертами лица и гладкими темными волосами. На ней было облегающее черное платье и остроносые туфли на шпильке. Она смотрела на меня безо всякого выражения, просто как на предмет интерьера, который здесь явно лишний. Потом ее взгляд скользнул по комнате, оценивающе, как у покупателя, осматривающего товар.

– Аня, – голос Антона был твердым, деловым. Никакой неловкости, никакого сожаления.

Ева прошла мимо него в гостиную, ее каблуки цокали по паркету, как метроном. Она остановилась у окна, оглядывая квартиру с видом будущей хозяйки.

– Тони, ну что ты тянешь? – сказала она, не оборачиваясь. – Я же говорила, чем быстрее, тем лучше. Зачем эти сантименты?

Антон бросил на меня виноватый взгляд, но тут же отвел глаза.

– Неплохо, – сказала она, обращаясь к Антону. – Ремонт, правда, устарел. Но в целом можно жить.

Ее голос был молодым, звонким. Слова падали на меня, как градины.

Я молчала, не в силах произнести ни слова. Я смотрела на эту женщину, обсуждающую мой дом как свою будущую собственность. Ева слегка улыбнулась уголками губ, поймав мой взгляд, и эта улыбка была хуже пощечины.

– В общем, так, – продолжил Антон, видя, что я не реагирую. – Давай не будем усложнять. Эта квартира, как ты знаешь, моих родителей. Она моя. К тебе она не имеет никакого отношения. Так что это не мне надо отсюда съезжать, а тебе.

Я моргнула. Наверное, ослышалась и это всё ещё дурной сон.

– Что?

– Съехать, Аня. Освободить квартиру. Желательно прямо сейчас.

Прямо сейчас. Он сказал это так, будто просил передать ему соль.

– Куда… куда я пойду? – прошептала я. Мой голос был едва слышен.

– Ты взрослая женщина, Аня. У тебя есть родители, подруги, наверное. Это уже не моя проблема. Мы разводимся. И я хочу, чтобы все было быстро и чисто. Делить нам нечего. А теперь, будь добра, собери свои вещи.

У меня на языке вертелись слова «я беременна». Прямо сейчас, в эту секунду, я могла бы их произнести. Посмотреть, как изменится его лицо. Как испарится эта деловая уверенность. Но я посмотрела на Еву, стоящую рядом с ним, такую молодую, такую торжествующую, и поняла – даже если он узнает, это ничего не изменит. Ребенок станет лишь обузой, еще одной проблемой, от которой он захочет избавиться.

Ева молча наблюдала за этой сценой, прислонившись к дверному косяку. В ее позе была скучающая надменность победительницы. Она не просто заняла мое место в постели мужа, она пришла вышвырнуть меня из моего же дома.

– У тебя есть час, – добавил Антон, посмотрев на часы. – Мы подождем на улице.

Он развернулся и пошел к выходу. Ева бросила на меня последний взгляд, презрительно задержавшись на моем выцветшем домашнем платье, и последовала за ним. Дверь снова захлопнулась.

Час. Мне дали час, чтобы стереть пятнадцать лет своей жизни.

Я стояла посреди гостиной, как громом пораженная. Этого не могло быть. Это была какая-то запредельная, сюрреалистическая жестокость, в которую отказывался верить мозг. Но холод, разливающийся по венам, был настоящим. И тиканье часов на стене, отсчитывающее мой последний час в этом доме, тоже было настоящим.

Я пошла в спальню. Открыла шкаф. Вот его рубашки, висящие рядом с моими платьями. Вот полка с его свитерами. А вот моя. Что брать? Что можно унести с собой из утонувшего корабля? Я вытащила спортивную сумку, ту самую, с которой мы ездили на дачу. И начала без разбора бросать в нее вещи. Белье, пара джинсов, свитер, домашний халат. Косметичка.

Документы. Я открыла ящик комода. Паспорт, свидетельство о браке – это еще пригодится для развода. Диплом консерватории. Трудовая книжка, практически пустая за все эти годы домашней жизни. Банковская карта, там немного денег и несколько тысяч рублей наличными.

Я действовала как автомат, не думая, не чувствуя. Мозг включил какой-то защитный механизм, блокирующий эмоции.

Мой взгляд упал на прикроватную тумбочку. Там, под стопкой книг, лежал маленький конверт. Я открыла его дрожащими пальцами. Внутри был снимок. Первый снимок УЗИ. Маленькое темное пятнышко на сером фоне. Мой ребенок. Наш ребенок. Я быстро сунула снимок в карман сумочки, туда, где лежали паспорт и кошелек. Это единственное, что было по-настоящему моим. То, что он не мог у меня отнять.

Я сняла с пальца обручальное кольцо. Оно соскользнуло легко. Положила его на комод, рядом с его ключами. Пусть остается здесь, в этом чужом теперь доме.

Обвела квартиру прощальным взглядом. Вот диван, на котором мы смотрели фильмы по вечерам. Вот обеденный стол, за которым собирались редкие гости. Вот моё пианино, нелепое и громоздкое в этой новой, враждебной реальности. На пюпитре все еще стояли ноты Шопена. Я закрыла их. Спектакль окончен.

Сумка получилась нетяжелой. Вся моя жизнь за пятнадцать лет уместилась в одну спортивную сумку.

Я вышла на лестничную клетку и закрыла за собой дверь. Ключи остались в замке. Мне они больше не понадобятся. Я спустилась по лестнице, не став дожидаться лифта. Во дворе, у подъезда, стояла его машина. Я видела темные силуэты внутри. Они ждали. Наверное, обсуждали планы на завтра, на новую жизнь. Я прошла мимо, не оборачиваясь, и нырнула в темноту дворов.

Ночь окутала меня своей холодной, безразличной тишиной. Я шла, сама не зная куда. Ноги несли меня мимо спящих домов, мимо редких фонарей. Я оказалась в небольшом сквере и опустилась на первую попавшуюся скамейку. Она была ледяной и мокрой от вечерней сырости.

Вот и все. Конец. Мне сорок два года. Я разведена, бездомна, безработна и беременна. В кармане несколько тысяч рублей. И телефон.

Я достала его. Пальцы сами пролистали список контактов. Мама… нет, ни в коем случае. Она этого не переживет. К родителям я поехать не могу, они живут в однокомнатной, и сердце отца не выдержит такого стресса. Другие знакомые… что я им скажу? «Привет, меня муж выгнал на улицу, можно у тебя переночевать?»

Тут пальцы сами замерли на имени «Дарья».

Мы не так часто общались в последнее время. У неё своя жизнь, свой бизнес, свои заботы. И как бы я ни хотела её обременять, выбора у меня не было.

Нажала на вызов. Длинные гудки казались вечностью.

– Алло? – голос подруги был сонным и немного раздражённым. Я явно разбудила её. – Даш… – мой голос сорвался. – Даш, это я, Аня.

На том конце провода наступила тишина. Потом её голос мгновенно стал бодрым и встревоженным.

– Анька? Что случилось? Что с голосом? Ты где?

– Даш, прости, что так поздно. Умоляю, прости. Можно я к тебе приеду? Мне… мне некуда идти.

Я заплакала. Впервые за этот бесконечный вечер. Беззвучно, горько, сотрясаясь всем телом на этой холодной скамейке посреди враждебного города.

– Так, без паники, – строго приструнила она меня. – Ничего не объясняй сейчас. Адрес мой помнишь?

– Да… Кажется, да.

– Вот и отлично. Вызывай такси и дуй ко мне. Слышишь меня, Ань? Я жду. И не смей отключаться. Говори со мной, пока едешь.

Я кивнула, хотя она не могла этого видеть:

– Хорошо, – прошептала непослушными, дрожащими губами.

С трудом встала со скамьи. Впереди мерцали огни проспекта. Там была жизнь, там были машины. И там, на другом конце города, меня ждал единственный человек, к которому я решилась обратиться. Я побрела в сторону огней, прижимая к себе сумку с остатками прошлой жизни и единственную тайну, которая теперь была моим единственным будущим, ради малыша я буду жить.