Салли Боумен - Темный ангел
– Констанца… – начала я, но усомнилась, слышит ли она меня. Она вряд ли даже замечала мое присутствие.
– О, как мне жаль! Я страдаю, и страдаю вместе с ним. Я хотела бы, чтобы жизнь вернулась. Куда делась моя жизнь? Я хочу, чтобы она вернулась и чтобы она была совсем иной. Я не хочу оставаться одна! Я не могу вынести одиночества. Я хочу Монтегю. Я хочу иметь ребенка, которого я потеряла. Я любила его. Я почти любила его. А он всегда был так холоден. Когда я вспоминаю его, знаешь, каким я его вижу? Как он идет сквозь меня там, в Шотландии, в наш медовый месяц. Туда и обратно, туда и обратно. Он держал меня за руку: «прогулки в тюремном дворе» – так он это называл. «Пройдемся по пустошам?» – говорил он. Вот я и на них. О Боже! Я умираю, стоит только подумать о…
– Констанца, прошу тебя, не надо. Ты ошибаешься, он не был холоден, он любил тебя…
– Что ты вообще знаешь? – повернулась ко мне Констанца. – Что ты знаешь о любви? Ничего. Глупое маленькое создание! Ты говоришь точно как твоя мать, знаешь ли ты это? Ты думаешь, что любовь – это счастье. Любовь не имеет ничего общего со счастьем. Любовь – это мука.
– Констанца, прошу тебя, сядь. Попытайся успокоиться…
– Зачем? Я никогда не успокаиваюсь. Я терпеть не могу быть спокойной. Ты знаешь, кто там был, на тех похоронах? Этот твой мужик. В черном костюме. Черный галстук. Почему он там был? Почему он оказывается всюду, где и я, почему он следит за мной, шпионит?
– Констанца. Он знал Штерна – в связи со своей работой. Я говорила тебе, что он там будет.
– Нет, ты не говорила. Ты ни слова не сказала. Я-то знаю, что вы думаете, вы оба. Вы думали, что я не замечу его, там было много людей – сотни. Ну а я вот заметила. Я посмотрела на него и подумала: я дождусь. Если год придется, год буду ждать, пока я не останусь тут одна. Я жена Монтегю. Это мое право. Вот я и ждала на кладбище. Все лил и лил дождь. Он подошел ко мне, этот твой мужик. Он пытался убедить меня уйти, но я не согласилась. Думаю, я наорала на него. Может быть, гаркнула, во всяком случае, он ушел… В конце концов все они убрались. Я осталась стоять в одиночестве – и это было ужасно, ужасно. Все могилы такие белые. Почему они такие, эти еврейские могилы?
Она закрыла лицо. Она повернулась к окну, а потом изменила положение. Она прекратила ходить и стояла недвижимо, невидящим взором обведя комнату.
– Ты знаешь, я никогда не понимала Монтегю. Сегодня я это выяснила. Я не понимала его картины. Или его музыку. Я пыталась, но у меня ничего не получалось. – Она встряхнула головой. – Похоронная служба шла на иврите. У могилы говорили только на иврите. Я была там чужой. Ох, как это было ужасно. Монтегю сделал это сознательно! Специально для меня – последняя его ирония, последнее маленькое напоминание. Я не могу говорить на его языке – ты понимаешь? Вот и все. Ничего, кроме пустоты.
Прошел уже час. Констанца продолжала говорить. Я ничего не могла сделать, чтобы заставить ее остановиться.
– Мы ничего не приносим в этот мир и ничего не берем из него. Мы с Монтегю собирались завоевать его. Где они теперь, наши победы? У меня нет ничего и никого. Я снова ребенок. Ты видишь – вот мое черное платье, точно то же самое, и черные туфли, и вот мои черные волосы. Все черное. Почему птица в комнате? – закричала она. – Виктория, прогони ее! Поймай ее! Я знаю, ты хочешь оставить меня. Ты хочешь обсуждать меня за моей спиной. Ты не должна так поступать. Первым делом поймай птицу. И быстрее. Выбрось ее за окно.
Она продолжала плакать о птице и через десять минут, когда пришел Френк.
Едва только глянув на нее с порога, он коротко сказал:
– Звони ее врачу. Вызывай его немедленно.
Затем он исчез. Когда я положила трубку и отправилась искать его, он был на кухне. Испуганная горничная собирала все ножи и запирала их в шкафу.
– Френк, что ты делаешь?
– Доктор введет ей успокоительное. Оно скажется. А тем временем ты должна осмотреть и очистить всю квартиру: никаких ножей, никаких барбитуратов, никаких бритвенных лезвий. – Он помолчал. – Она принимает снотворное? Убедись, что ты все спрятала. Обыщи все шкафчики, все ящики. Проверь одежду и все карманы.
– Это необходимо?
– Заверяю тебя, более чем необходимо. Увидишь. Принимайся за дело, а я пока посижу с ней.
Мне потребовалось немало времени, чтобы осмотреть все комнаты, проверить бесчисленные шкафы, ящички и укромные места. Констанца никогда не поощряла посещение своих комнат, считая их своей берлогой, своим царством. И теперь, стоя в ее гардеробе, заставленном шкафами, я убеждалась, насколько Констанца лелеяла прошлое. Платья, которые она не надевала лет двадцать, груды коробок с обувью, перчатки, стопка за стопкой, все тщательно подобранные по цвету. Даже ее свадебное платье было здесь, то легендарное изделие, сохранившее свою вышивку и россыпь бриллиантовых блесток, хотя ткань стала ломкой, как бумага. Оно было в коробке, и, когда я открывала ее, руки у меня подрагивали. Я совершала вторжение и чувствовала себя взломщицей.
Когда я завершила осмотр, врачи уже ушли. Констанцу уложили в постель. Я стояла, глядя на нее. Она лежала неподвижно, как мертвая, с белым, словно наволочка, лицом. На ночной столик я выложила тайные арсеналы Констанцы. Они изымались откуда угодно – точно, как Френк и предполагал, – спрятанные в обуви, завернутые в белье, у задней стенки ящичков, одна смерть за другой. Разные рецепты разных врачей, различные дозировки, разнообразные даты назначений: некоторые из пилюль были выписаны в этом году, другие были более старыми. Самые древние рецепты были выданы в 1930 году.
Нашлось тут и еще кое-что – последнее открытие, тоже маленькое и убийственное. Я нашла его в кармане пальто, давно висящего на плечиках в шкафу. Конверт был надорван; штемпель был американский; содержание было кратким.
«Моя дорогая Виктория, – начиналось оно. – У меня тяжело на сердце. Ты, наверно, забыла своего друга. Знаешь ли ты, как обидно, когда тебе не пишут? Я думаю, что, может быть, я разозлил тебя, когда столько писал о любви, так что сегодня я говорю – я прошу только разрешения остаться твоим другом, как раньше, чтобы мы могли гулять с тобой и разговаривать, как когда-то. Смотри, я посылаю тебе еще одну арифметическую задачку, как и обещал. Она не очень сложная. Если ты не справишься с ней, я помогу – заверяю тебя! Я все пытаюсь шутить, но, знаешь, как тяжело говорить, не получая ответа. Думаю, ты простишь меня, если это будет последнее письмо и последняя задачка, которые я посылаю тебе, Виктория. И если ты не ответишь мне на этот раз, я буду точно знать, что ты забыла меня – твоего друга Франца Якоба».
Я перечитала это письмо, стоя у изножия кровати Констанцы. Я читала и перечитывала его, пока текст не стал неразличим из-за слез. Я по-прежнему стояла на месте, когда в комнату вошел Френк. Я увидела, что взгляд его упал на груду коробок с лекарствами, затем он увидел мои слезы и листик бумаги в руке. Не говоря ни слова, он обнял меня и привлек к себе, пока я плакала над этим свидетельством любви – и предательства.
