Салли Боумен - Темный ангел
– Ты не слабая, – решительно сказал он. – Но у нее есть одно большое преимущество. Ты пришла к ней ребенком. Ты знаешь, что говорят иезуиты? «Дайте мне ребенка, и я верну вам человека».
– И все же это неправда. Я не принадлежу ей.
– Нет, ты ее. Хотя бы часть тебя принадлежит ей. Когда ты сомневаешься в себе – это Констанца заставляет тебя сомневаться; когда ты знаешь, где лежит истина, но боишься признаться – это Констанца; когда ты сомневаешься в нас, когда ты сомневаешься во мне – это тоже Констанца.
Я понимала, что в его словах заключена правда, и печаль, с которой он произнес их, резанула меня.
– Разве так плохо сомневаться? – сказала я наконец.
– Иногда очень плохо… – Он остановился. – Но я уверен, что, когда вообще у нас так мало времени, может, мы не должны впустую терять его на сомнения или тратить на затяжки – и тут моя ошибка, я это знаю.
Наступила пауза. Я видела, как Френк бегло оглядел квартиру, после чего повернулся.
– Я считал, что мы должны подождать, пока обстоятельства не будут нас полностью устраивать, пока я не смогу дать тебе то, чего ты заслуживаешь. Теперь я вижу, что ошибался. Я сказал, что произнесу перед тобой речь, но теперь думаю, что могу обойтись и без нее. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
Через месяц, когда оставалось несколько недель до дня нашей свадьбы, Монтегю Штерн перенес сердечный удар; вскоре он умер. Я узнала эту новость из длинного и эмоционального телефонного разговора с Констанцей. Я была во Франции, и Френк, к раздражению Констанцы, оставался со мной, взяв двухнедельный отпуск в институте. Когда я сообщила ему, было утро пятницы; мы сидели за завтраком на террасе отеля. Стоял великолепный летний день, на небе не было ни облачка, дом, которым я занималась, располагался по ту сторону долины; под нами, извиваясь, миля за милей текла Луара. Движение водных струй было почти незаметным. Когда я сообщила ему известие, Френк встал и отвернулся от меня. Наступило долгое молчание.
– Когда это случилось? – наконец сказал он.
– Ночью. – Я замолчала. – Френк, она ужасно переживает. Она не в состоянии ничего делать. Я должна вернуться.
Френк отвернулся от реки. Он осторожно произнес:
– Она не жила со Штерном, практически не виделась и не говорила с ним лет тридцать. А теперь она так расстроена, что ты должна возвращаться к ней? И после всего, что случилось, ты отмахаешь по воздуху три тысячи миль, прервав работу?
– Она его вдова. Они никогда не разводились. Он даже как-то раз пришел к ней в квартиру, когда умер Берти. Френк, если бы ты видел тогда ее лицо. По-своему она любила его.
– Мы уже говорили, какой результат приносит ее любовь. – Лицо его окаменело. – Штерн заслуживает, чтобы его достойно предали земле, но не в ее компании.
– Я обещала ей, что приеду. Похороны в воскресенье. Они пройдут по ортодоксальному обряду. Она просила меня быть рядом с ней, и я согласилась. Френк, что бы она ни делала, я не могу сейчас бросить ее. Она все потеряла: сначала Штерна, потом меня…
– Неужто? – резко спросил он. – Ты выходишь замуж. Это не означает, что она теряет тебя.
– Она так считает. И в определенном смысле так и есть. Мы уже не так близки, как были когда-то. Френк, прошу тебя, она молит меня о помощи. Она просто хочет, чтобы я побыла с ней какое-то время… ну, неделю…
– Она молит тебя о помощи? – Лицо его потемнело. – Очень хорошо, тогда и я попрошу тебя. Я прошу тебя остаться, прошу тебя не ехать к ней.
– Френк, почему? Кому теперь хуже?
– Я не хочу обсуждать эту тему.
Думаю, никогда я не видела его в таком гневе. Я понимала, что он старается перебороть себя, и его лицо, только что перекошенное от вспышки эмоций, окаменело. Он стоял, глядя на меня; затем холодным голосом, которого я никогда раньше не слышала, сказал:
– Очень хорошо. Ты возвращаешься, и я вернусь вместе с тобой. В любом случае я должен присутствовать на похоронах. Помоги своей крестной матери пережить столь трудный для нее период. Не могу себе представить, чтобы он длился уж очень долго.
Он оказался не прав. Констанца была преисполнена глубокой скорби. И она не покидала ее несколько месяцев.
Когда я появилась, она настояла, что пойдет на похороны Штерна на следующий день без меня.
– Я буду там одна, сама по себе! – гневно кричала она, когда я пыталась переубедить ее. – Он был моим мужем. Что тебе там делать? Ты никогда не знала его!
Поведение ее было властным и взвинченным. Я понимала, что, если я расскажу ей о встрече со Штерном, последует сцена. На следующее утро я попыталась объяснить ей, что Френк знал Штерна и будет на похоронах. Сомневаюсь, чтобы она слушала меня или услышала. Она ходила взад и вперед по комнате, с головы до ног в черном, размахивая письмом, поступившим от адвокатов Штерна. Мне уже довелось прочитать его, там сообщались предварительные детали завещания Штерна. Основная часть его состояния уходила на благотворительные цели, личное его имущество отходило к Констанце.
– Посмотри только на это письмо! Ненавижу его! Ненавижу юристов! Ненавижу слова, которыми они пользуются! Дома – как он осмеливается оставлять мне эти дома! Особенно эти! В Шотландии – дом, в котором мы провели наш медовый месяц, – он мне его оставил. Как он мог пойти на такую жестокость? Я знаю, чего он хотел добиться: чтобы я не забывала, чтобы я помнила. Не получится! Я продам их! Я продам их все до одного!
Я пообещала, что буду ждать в квартире ее возвращения. Оно затягивалось. Похороны, я знала, должны были состояться в полдень: день далеко перевалил на вторую половину, когда Констанца наконец явилась.
Черное одеяние, казалось, полностью обесцветило ее кожу. Лицо у нее было пепельного цвета. Она не могла ни сидеть, ни стоять. Она беспрерывно ходила взад и вперед, начиная предложение и тут же обрывая его.
– Ненавижу время! – наконец отчаянно выкрикнула она. Ее глаза были непроглядно черными, как бывало всегда, когда она гневалась. Ее руки, затянутые в черные перчатки, сотрясала дрожь. – Почему мы не можем остановить время? Почему мы не можем повернуть его вспять? Оно идет мимо нас. Разве ты не слышишь топот его марша? Я слышу. – Она закрыла уши руками. – Там-там-там! Я глохну. У меня начинает болеть сердце. Я хочу остановить его!
Она опустила руки и снова стала метаться из стороны в сторону.
– Ты знаешь, что бы я сделала, будь я Богом? Все было бы не так. Никто бы не старел. Никто бы не умирал. Не было бы ни болезней, ни горя, ни несчастных случаев, ни грязных фокусов. И не было бы воспоминаний. Их бы не существовало. Мы все оставались бы детьми, отныне и навеки. Очень маленькими детьми. Слишком юными, чтобы бояться темноты. Слишком юными, чтобы вспоминать вчерашний день. Вот как было бы, будь я Богом!
