Даниэль Буланже - Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви
— Если бы я жил настоящей жизнью настоящего мужчины, я бы последовал за этой женщиной. Я приблизился бы к ней, чтобы показать ей мою истинную природу, мой характер, мою сущность, мое естество… чтобы сказать ей: «Возьми все это, потому что это не хуже и не лучше, чем у других; возьми и пользуйся в свое удовольствие, не зная меры».
Он поднялся, а ведущий довольно грубо попросил его сесть на место. Марк Дюмур повиновался и вновь скрючился, словно улитка, стремящаяся спрятаться в свою раковину. Другие приглашенные на передачу присмирели и, казалось, готовы были ходить по струнке, а их взгляды весьма красноречиво свидетельствовали о раздиравших их души сомнениях и страхах насчет того, что они оказались или окажутся не на высоте положения. Камеры поворачивались туда-сюда, чтобы лучше все показать невидимым зрителям, на сей раз, вероятно, очень удивленным тем, что зрелище, вопреки обыкновению, хотя и было безвкусным и пошлым, но не было пресным и скучным. Однако специалистка, которую сейчас «допрашивали» о различных нюансах и поворотах достаточно мирной, можно даже сказать, безмятежной темы, каковой мне представляется тема реставрации произведений искусства, некая Лора Альме дю Пре де Жуи, исполнявшая обязанности почетного секретаря Музея изящных искусств, чье лицо, казалось, было написано кистью Арчимболдо, говорила, вернее, позволила себе говорить таким недовольным тоном, таким скрипучим голосом, словно ей на язык все время попадались какие-то косточки, колючки и скорлупа от орехов:
— Мне очень понравились книги, которые были представлены в ходе сегодняшней передачи. Надеюсь, мое выступление развлечет всех и принесет некоторое успокоение. Восхождение по социальной лестнице и желание оставить на ней свой след выражается также в желании жить во дворце и украшать этот дворец красивыми драпировками, коврами и гобеленами. В книге о гобеленах я попыталась показать все своеобразие процесса создания этих произведений искусства, и для достижения своей цели я развернула обширную панораму от Италии до Фландрии.
— Вы не коснулись Испании?
— Видите ли, в большинстве своем гобелены, хранящиеся в Испании — а там находятся действительно огромные коллекции, — так вот, в большинстве своем так называемые испанские гобелены, как известно, были созданы во Фландрии.
— Простите мне мое невежество.
— Прощаю. Я здесь для того, чтобы сообщить вам эту истину. Однако эти творения рук человеческих, как и сам человек, венец творения, имеют неприятную особенность: они некрасиво стареют. Они утрачивают свои краски, выцветают. Они также становятся жертвами долгих странствий, в которых они сопровождают своих хозяев, жертвами пожаров, войн, насекомых-вредителей, дурных условий хранения в тесных кладовках и сундуках, к тому же они порой гибнут под ножами бессовестных торговцев, кромсающих их на куски.
— Ну не все же торговцы таковы!
— Назовите мне хоть одного, у которого еще сохранились остатки совести… Но вернемся к теме нашего разговора… Итак, в главе, наиболее дорогой моему сердцу, сердцу исследователя, речь идет о восстановлении поврежденной шерстяной ткани. Как, в самом деле, поступать с теми частями гобеленов, что сильно пострадали с течением времени? Как восстановить ткань и вернуть ей те краски, что когда-то очаровали первых владельцев? Где найти искусных мастеров и мастериц, которым можно было бы доверить столь сложное дело и которые не испортили бы то, что дошло в целости до наших дней?
— Везде, — сказал ведущий.
— Совершенно верно. И такие мастера, способные в точности воспроизвести, повторить произведение старых мастеров, не пытаясь превзойти своих предшественников в мастерстве, нашлись. В своей книге я воспроизвела изображения нескольких гобеленов в состоянии до и после реставрации, расположив их друг против друга.
— Да, я отметил это для себя. Например, на страницах 38 и 39 мы видим один и тот же гобелен, но только на одной фотографии в нем зияют дыры, а на другой он уже возрожден к жизни, так что можно понять, что на нем изображен пир Цезаря после победы над Помпеем в битве при Фарсале. Мы видим, как Цезарь пирует среди гор трупов, а рядом насыщаются человеческой плотью львы. О том, что на гобелене запечатлен именно этот сюжет, невозможно было догадаться при взгляде на те лохмотья, что остались от первоосновы.
— Этот эпизод древнеримской истории, воспетый римским поэтом Луканом в эпосе «Фарсалия», является, несомненно, чистым вымыслом, но если бы мы не старались восстановить наши гобелены, мы лишились бы изображения этих великолепных диких животных… Мы могли бы составить себе хоть какое-то представление о красоте этого шедевра по бледному оттиску, по гравюре, сделанной с него во времена правления Людовика Четырнадцатого. Итак, перед нами образец реставрационной работы. Для того чтобы добиться такого результата, требуются отвага и упорство, ведь восстанавливать нить за нитью разорванную ткань, чтобы из изодранной в клочья тени произведения вновь явить свету дня сам шедевр во всем блеске его красоты, неимоверно трудно.
Возгласы одобрения и аплодисменты, последовавшие за сообщением Лоры Альме дю Пре де Жуи мы услышали, уже сидя в машине Шарля Гранда, где мы не могли оторвать глаз от крохотного экранчика телевизора, вернее, от того места, где на этом экранчике «высветился» стул, на котором еще недавно сидела Клеманс. Я находился на заднем сиденье и, чтобы лучше видеть, наклонился вперед, просунув голову между головами Шарля и Клеманс.
— Мы с вами отпразднуем это событие наилучшим образом, племяннички, — сказал Шарль Гранд. — Я завтра же прикажу отпечатать еще пятьдесят тысяч экземпляров. Но куда нам податься? В такой час мы, пожалуй, не найдем открытого приличного ресторана, кроме как у какого-нибудь араба. Дайте-ка мне поразмыслить…
Шарль был чуть старше нас (а может быть, он был нашим ровесником), но он любил называть нас «дети мои», и это обычно не предвещало ничего хорошего. Напротив, Словечко «племяннички» сулило в основном какую-нибудь оригинальную и приятную для нас затею с его стороны. Ведь такие штучки-прихоти в общем-то свойственны дядюшкам. Шарль Гранд был как бы членом нашей семьи, нашим родственником.
— Поедем к Мостаганему, — решил он.
И мы отправились на другой конец Парижа, к кладбищу Пер-Лашез. Когда мы вышли из машины, нам вдруг показалось, что звезд на небе в этом месте гораздо больше, чем в других уголках города. Заведение Мостаганема находилось в двух шагах и являло взору с фасада причудливое зрелище смешения стилей: деревянные арки в мавританском стиле были украшены неоновыми лампами, озарявшими все вокруг холодным призрачным светом. Мы вошли, и нас тотчас же окутало облако запахов жареной баранины и пряностей, к которым примешивался еще и запах благовоний, в основном ладана. Откуда-то доносились мелодичные звуки флейты и ритмичные звуки тамбуринов, по стенам плясали рыже-медные сполохи. Свет был не ровным, а каким-то переливающимся мутновато-опаловым, словно наплывал такими же облачками, как и вязкий жар. Какой-то веселый, жизнерадостный, улыбающийся крепкий парень в белой арабской шапочке на макушке раскрыл объятия, увидев входящего Шарля, и его широкая белая рубаха раздулась подобно парусу, которым он словно окутал нашего друга, когда обнял его.
