В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле

Я уже собираюсь язвительно ответить, но профессор тащит меня по проходу автобуса к выходу. Он держит меня за руку и улыбается так, как в жизни я ещё никогда не видела: с искренним светом внутри. Лорд выглядит как человек, лишённый боли, хотя я знаю, что это не так, он дал мне понять в Хоумстеде. Кроме того, в мире нет души, которая не была бы разбита вдребезги.

У него, должно быть, внутренняя сила больше, чем у меня, а ведь я похожа на тигра. Тот, кто выглядит как ангел, должно быть, тигр на самом деле.

Мы идём за покупками.

«Мы идём за покупками?»

И мы не покупаем пиво и сигареты, арахисовое масло, которое можно ковырять пальцами, чипсы и кетчуп. Я никогда не заходила в этот магазин, для меня всё слишком дорого, слишком вычурно. Настоящая итальянская еда, а не имитация, сделанная в США.

Он выбирает соусы в крошечных баночках, печенье, похожее на золотые язычки, яйца в контейнерах, которые стоят дороже, чем яйца, и я как никогда понимаю, насколько мы разные.

«Понятно, что ты герцог, Байрон Лорд, понятно, что вырос среди шёлковых подушек и серебряных музыкальных шкатулок. И даже если по выходным ты носишь убогое вампирское кольцо, распевая кровоточащие слова из рокерских душ, ясно, что ты отлит из формы короля. Черты твоего лица, которым пытаешься придать жёсткости с помощью бороды, совершенны, как изваянный мрамор. Твоя доброта, несмотря на мою стервозность, достойна Нобелевской премии мира».

Я смотрю на него почти как загипнотизированная, и вдруг он тоже смотрит на меня. И не знаю, что он видит, потому как на его лице появляется встревоженное выражение.

— Как давно ты отдыхала? — спрашивает он. — Ты выглядишь так, будто не спала много ночей.

— Что ты хочешь, у меня очень насыщенная сексуальная жизнь, — отвечаю я, но не слишком внушительно; мой голос звучит как жалкое жеманство, и Байрон кривится. Он протягивает руку и прикладывает палец к моим губам. Палец на моих губах. Тёплый, гладкий указательный палец.

— Тссс, — шепчет он. — Иногда не нужно бороться, понимаешь? Я тебе не враг. Я просто хочу помочь тебе.

Из меня вырывается солёный смех, как море без воды.

— Почему? Ты меня даже не знаешь.

— Не так много, как хотелось бы. Но в тебе есть что-то, что напоминает мне кого-то, кого знал.

— Так всегда начинается. Ищем сходство. А потом оказываешься с ножом в спине. Потому что никто не остаётся с тобой навсегда. Никто. В конце концов все решают уйти.

Я жду, что Байрон возразит мне, но он молчит несколько секунд, медленно опуская веки, словно провожает к выходу печальную мысль.

— Возможно, ты и права, но:

Надежда — штучка с перьями —

В душе моей поёт —

Без слов одну мелодию

Твердить не устаёт.

— Ты говоришь словами Эмили Дикинсон?

— Я говорю словами того, кто, несмотря ни на что, не переставал надеяться на будущее.

Я устало улыбаюсь.

— Тогда позволь и мне это сделать: Печально! Всё иллюзия: будущее обманывает нас издалека. Думаю, твой тёзка думал не так, как ты.

— У моего тёзки не было тирамису. Съев его, ты начнёшь переоценивать надежду, поверь мне.

— Ты так думаешь? И где же я возьму тирамису?

— Я приготовлю его для тебя, глаза цвета моря. А пока постарайся написать стихотворение, которое должна была сдать мне на лекции. Возможно, я добр, и нахожу тебя самой красивой женщиной из всех, на кого когда-либо смотрел, и ты мне нравишься, это не значит, что как преподаватель, я буду оказывать тебе поблажки. Сегодня был крайний срок, так что до полуночи у тебя есть время. В одну минуту после полуночи получишь двойку.

Всё это настолько абсурдно, что, уверена: через некоторое время я перевернусь в кровати, ударюсь головой о край прикроватной тумбочки и проснусь.

Однако щипать себя не помогает. Мне больно, но он всё ещё здесь, готовит для меня ароматный итальянский десерт. Шоколад, кофе, сливочный сыр и это золотистое печенье…

Время от времени я провоцирую его:

— Профессор, твоё присутствие меня раздражает, ты знаешь об этом?

Или:

— Ты устроил безумный беспорядок, надеюсь, потом уберёшь за собой.

И ещё:

— Если думаешь получить что-то взамен, то ты в пролёте.

Каждый раз он отвечает мне в том же стиле, но не скрывая улыбки.

— Твоё присутствие меня тоже раздражает. Ты должна сесть там и писать стихи, не так ли?

А потом:

— Это не беспорядок, это искусство.

И наконец:

— Конечно, я хочу получить что-то взамен. Ты должна поесть.

На последней фразе Байрон бросает на меня взгляд, который, будь я чуть глупее, превратил бы мои ноги в жидкий воск. Я думаю о том, что его глаза похожи на мятные конфеты. Я бы хотела взять их в рот. И не только глаза.

«Окей, Фран, от усталости и голодания ты просто бредишь».

В конце концов, он даже прибрался. У этого парня есть недостатки? Посмотрим… Уверен, что у него маленький. Иначе и быть не может. Подвох должен быть где-то спрятан.

Пока ужинаем, я начинаю испытывать своеобразное искажение реальности. Мне кажется, будто я маленькая девочка на бисквитном корабле, плывущем по шоколадной реке внутри фабрики Вилли Вонки. Не знаю, что происходит, чего хочет он, чего хочу я, но результат сногсшибательный: самонадеянная доброта этого придурка, который готовит, заказывает пиццу, накрывает на стол и заполняет пространство своими плечами, волосами и ямочками, скрытыми бородой, ставит страдания в угол. Искушение запереться в комнате и возненавидеть весь мир остаётся на заднем плане. Я подумаю об этом позже, когда он уйдёт, когда снова останусь наедине с тишиной, пустыми стенами и своей переполненной головой.

А пока мне приходится иметь дело с этим странным парнем, который вторгся в мой дом и ни разу не попытался облапать.

Может, он и правда гей?

— Ты написала стихотворение, глаза цвета моря? — спрашивает, откусывая кусок пиццы. Мы сидим на полу, так как у меня есть только старое кресло, и чтобы воспользоваться им, нам пришлось бы сидеть по очереди или обнявшись. Чего — гей он или не гей, — предпочитаю избежать.

— Я написала его в субботу ночью.

— Тогда, полагаю, ты очень разозлилась. Выше твоей средней нормы, что уже и так высоко. Не смотри на пиццу, как на дохлую крысу. Съешь её, или я буду вынужден применить силу.

— Просто попробуй и посмотрим, кто выживет.

Байрон смотрит на меня, проглатывая полный рот моцареллы, и хотя я выдерживаю его взгляд, словно держу меч, у меня возникает необъяснимое искушение отвернуться от него и уставиться на свои колени.

— Ты дашь мне его прочитать? Стихотворение, я имею в виду, — настаивает он, облизывая палец.

— Нет!

— Мне придётся его прочитать, ты должна смириться. Нынешняя ситуация совсем не располагает к этому, но я же твой профессор.

— Ты прочитаешь его в своём кабинете, дома, сидя в туалете, где угодно, но только не здесь.

— Расскажешь мне что-нибудь о себе?

— Ни за что.

— Ты мне ни капли не доверяешь?

— Ни капельки. Кто ты? Как давно я тебя знаю? Более того, сам сказал, — ты мой профессор. Тебе не следует находиться здесь, готовить для меня десерты и вмешиваться в мои дела. Ты должен только оценивать мою подготовку и не беспокоиться ни о чём другом.

— Вместо этого я здесь, и мне чертовски хочется позаботиться о чём-то другом. Но я буду вести себя хорошо, обещаю. — Он смеётся, продолжая есть. Тогда я тоже буду жевать: по крайней мере, мне не придётся говорить и отвечать. Я могу сосредоточиться на куске пиццы.

Мы молчим, и, сама того не желая, не понимая как, я осознаю, что голодна. Мой желудок — волк. Я поглощаю всё подряд и когда приходит время десерта меня не нужно больше просить. Боже мой, как вкусно. Сладострастно. Оргазменно.

Мысленно я краснею. Краснею так, как не краснела раньше. Никогда не считала себя скромной принцессой с румяными щёчками. Я думала о себе как о ребёнке, который умер слишком рано, молчаливой добыче, шлюхе, дряни, которая даже не может совершить самоубийство, убийце, той, кто отпилит тебе ноги, если попытаешься трахнуть её мужчину. Думала как о той, кто может быть достаточно одинок, чтобы совершить огромную фигню — украсть номер телефона, позвонить кому-то, кому пофиг на этот звонок, — но никогда как о кретинке, которая краснеет при одном только слове «оргазм», потому что смотрит на парня с глазами, будто сделанными из сахара и листьев мяты.