Мари Фишер - Нежное насилие
– И что же именно?
– Если бы я знала это уже сейчас, то и встреча была бы ни к чему. Но я тебе все расскажу, как только вернусь домой. Согласна? – Катрин поднялась.
– А что мне будет за то, что я помогу бабушке?
– Мы – одна семья, дорогая. Я тебе уже объяснила, что в семье все должны приходить друг другу на выручку, чтобы все шло гладко. И без всякого вознаграждения или оплаты.
– Разве ты зарплаты не получаешь?
– Получаю. Но она идет в наш общий бюджет, в том числе и на тебя, и на наши выезды. А личные деньги, деньги, которыми я могу распоряжаться как хочу, я получаю только от журнала «Либерта».
– Ах, та-ак, – разочарованно протянула Даниэла.
– Но так и быть, я тебе кое-что привезу из аэропорта, скажем, книжку комиксов или какую-то другую карманного формата. Подумай сама, чего бы ты хотела. – Катрин улыбнулась дочурке. – А теперь приятных тебе сновидений.
12 часов 30 минут. Электронное табло возвестило, что самолет из Гамбурга приземлился точно по расписанию. Катрин стояла около справочного бюро внутренних рейсов аэропорта Дюссельдорф – Лохаузен и смотрела на спускающиеся с летного поля потоки пассажиров. Она была в очках, но Эрнста Клаазена все равно не видела. Странно: ведь ему ждать багажа не надо, он мог бы появиться одним из первых.
Вдруг он вырос прямо перед ней.
– Хелло, госпожа Лессинг!
– Господин Клаазен! – удивленно произнесла она. Его губы растянулись в чуть заметной улыбке.
– Вы меня не ждали?
– Ну, конечно, ждала, – пробормотала она, – только дело в том, что вы появились так внезапно. «А впрочем, тут нет ничего удивительного, – пронеслось у нее в голове, – он такой неприметный. В своем корректном костюме, с плащом через руку, с дипломатом в другой – он типичный деловой человек, каких здесь сотни».
Катрин протянула ему руку.
– Но это неважно. Добро пожаловать в Дюссельдорф.
Его рука была крепкой и сухой.
– Благодарю вас, что нашли для меня время.
При этом он вполне серьезно взглянул на нее своими светло-голубыми глазами. И все же у нее возникло чувство, что он иронизирует. Но может быть, это ей только показалось: она ведь знала, что в момент встречи вела себя смешно.
Катрин постаралась извлечь из ситуации все возможное.
– Да, это было не очень просто, – заметила она, имея в виду свой приезд в аэропорт. – Всего лишь час назад я была в лавке.
– Значит, вашей матери все же было необходимо уйти?
– Нет, но… – Катрин оборвала себя на полуслове. – Если бы я настаивала, она могла бы освободить меня и раньше. Но мне этого не хотелось.
– Почему же?
– Трудно объяснить. – Катрин пожала плечами. – Я всегда ощущаю угрызения совести, оставляя ее одну. – И сама себя спросила: как это получилось, что она ведет столь личный разговор с почти чужим человеком, да еще и в зале аэропорта?
– Пойдемте в гриль, – предложил он и зашагал вперед, пробиваясь сквозь массу людей к терминалу номер два.
Катрин надеялась, что эта слишком интимная, по ее мнению, беседа закончена, и, как только они нашли свободное место в ресторане, открыла свою папку. Но он слегка махнул рукой.
– Об этом чуть позже!
– Но вы ведь хотели видеть мои эскизы…
– После обеда. – Он подозвал официанта. – Что вы можете нам порекомендовать?
– Мне только самую малость, – поспешила вставить Катрин.
– Мне тоже, – присоединился к ней Клаазен, – у нас мало времени.
– Не хотите ли ромштекс с перцем? – предложил официант.
– Фламбированный?[21]
Эрнст Клаазен вопросительно посмотрел на Катрин. Она кивнула.
– Значит, два раза ромштекс с перцем, – заказал он. – Но, пожалуйста, фламбируйте на кухне, у нас важный разговор.
Официант записал заказ.
– Подать вам меню вин?
– Хотите рюмку вина, госпожа Лессинг?
– Нет, спасибо. Мне стакан перрье.[22]
– Мне тоже. Хотя, нет, лучше пильзенского пива.
Официант удалился.
Они сидели у окна, через которое открывался приковывающий внимание вид на стартовую полосу и на старый «юнкерс», установленный на помосте для экскурсантов. Но Катрин смотрела только на Клаазена. У нее еще никогда не было случая видеть его так близко, как сегодня, в беспощадно ярком свете предзимнего дня. Она поняла, что именно бесцветность этого человека делала его таким неприметным. Кожа лица блекло-смуглая, волосы блекло-русые, точно такие же ресницы, а жестких очертаний рот – блекло-красный. Но черты лица хорошо вылеплены – нос прямой и твердый, лоб чеканный.
Шеф задумчиво посмотрел в окно, проследив взглядом за одним из взлетающих самолетов. Когда он неожиданно повернулся к Катрин, она быстро опустила веки, надеясь, что он не заметил ее пристального взгляда.
– Вы, видимо, многим обязаны вашей матери, – заметил он.
– Да, верно, – признала она. – Но как вы догадались?
– Удивительно, что молодая женщина уделяет матери так много внимания.
– Да, наши отношения в известной мере необычны.
– Так я и подумал. Вы никогда не захотите жить отдельно от матери.
– Мне ничего подобного и в голову не приходило, – заметила она, но сразу же вынуждена была признаться самой себе, что сказала неправду. Ведь пусть даже и с очень большими колебаниями, но она пыталась покинуть Гильден и начать новую собственную жизнь в дюссельдорфской квартире.
– Вы вполне могли бы взять и вашу мать и, конечно, вашу маленькую дочь с собой в Гамбург.
Катрин непроизвольно сняла очки и начала протирать их салфеткой, словно надеясь лучше понять слова шефа, если более ясно его увидит.
– Мое предложение для вас неожиданно? – спросил он с легкой улыбкой и проникновенно глянул в ее глаза, оставшиеся теперь без защиты стекол.
– Зачем мне перебираться в Гамбург? – поинтересовалась она, продолжая нервно протирать очки.
– Потому что наша госпожа Пёль ожидает ребенка и хочет – то ли временно, то ли насовсем – ограничиться обязанностями домашней хозяйки. А вы, госпожа Лессинг, подходите для замещения ее должности.
– В качестве руководителя отдела рукоделий?
– Не только. Если вы освоитесь с работой, то сможете подняться и выше. Вы ведь к тому же отлично пишете.
– Ах, эти мои маленькие эссе под настроение…
Он не дал ей закончить, сам продолжив начатую ею фразу:
– …Которые относятся к наиболее трудным образцам того, что вообще существует в этой области.
Катрин нервно кашлянула.
– Так вы действительно меня приглашаете?
– Да, без всяких сомнений.
– Но я не могу оставить Гильден.
– Почему же?
– Мы живем в собственном доме. Я имею в виду дом, принадлежащий моей матери.
– Тем лучше. Тогда вы можете сдать внаем и вашу гильденскую квартиру, и рабочее помещение – я предполагаю, что лавка расположена в том же доме, так?
