Банальная история, или Олька с принцем на белом коне (СИ) - Козырь Фаина
- Барон. Барон Ольгерт фон Гаарен. Так по крайней мере утверждает матушка.
-Барон, значит… Олежка, по-нашему?– и Олька бесцеремонно сунула ему в руки свою видавшую виды курточку. – А нескромная ванная где? Или баре у нас моются в Сандунах? Трансферт оформишь по-родственному?
- По родственному? – иронично уточнил принц, огладив девушку ласкающим взглядом, как горячей ладонью. – Нет. По-родственному не дождёшься. Оформлю по знакомству! И не нервничай так, конкурентка. Тебе не идёт…
Олька фыркнула на это явное заигрывание, решительно скинула обувь и, сама не зная, почему, бросила её прямо у входа, доказывая самой себе, что она плевать хотела на всю эту около аристократическую муть.
Что делает с человеком смущение!
Завирко мылась в ванной с натертыми до блеска медными кранами, точно видевшими революцию, старательно загоняя в себя стойкое желание стереть все следы своего присутствия, чтобы не опорочить девственную красоту этого, теперь поруганного старой гуашью места. Мылась быстро, по-спартански. Всячески стараясь, чтобы чёрные потёки не струились по лицу и шее. На всё про всё ей хватило 14 минут. Из которых на просушку тела большим, кипенно-белым махровым полотенцем (свое она забыла в сумке в прихожей) ушло минут шесть. Завирко с досадой рассматривала серые полосы на этом шикарном полотенце и пыталась прикинуть, каким средством сейчас срочно стоить его простирать, чтобы баронову мать не хватил удар, когда она увидит все художества свалившейся как снег на голову гостьи. Олькина рука рефлекторно потянулась к изящной стеклянной мыльнице, но одёрнулась. Все равно быстро текущее время не позволит основательно скрыть её присутствие, так зачем стараться? Но пространство этого дома, явно не рассчитанное на порывистость молодых, рабоче-крестьянских движений, подвело: стеклянная мыльница, хрупкая и нежная, с противным звуком бздынькнула об пол и разбилась на сотню крошечных острых осколков, осыпав Олькины ноги опасным стеклянным крошевом.
- Твою мать!
Она обернулась, чтобы найти веник и совок, потому что в любом нормальном пролетарском доме в ванной комнате где-то должен был храниться нехитрый очищающий набор. И так как опыт подсказывал, что веник должен быть «по-любому где-то здесь», она полезла под ванную, чтобы тут же херакнуть по дороге крепившийся на одном саморезе элегантный держатель для туалетной бумаги.
- Твою мать!
Расстроенная, она потянулась повесить на крючок многострадальное полотенце с серыми потёками, но зацепила его за неизвестно зачем расположенный здесь крючок и порвала у самого края.
- Твою мать!
Да! Этот дом не смог выдержать завирковский темперамент. Слон в посудной лавке – это вот сейчас про неё!
***
Нутром понимая тщетность своих усилий, запихнув в угол всё, что разбила, свалила и порвала, злая и красная, как рак, Олька с трудом натянула на себя новые колготки и приготовленное для раута платье и, подхватив кучей снятые концертные вещи, выскочила из ванной. В коридоре никого не было. Олька покричала чуть. Не слишком громко. Но и не тихо. Однако на её вежливый призыв никто не откликнулся. Видимо, хозяева изволили удалиться. Поэтому Завирко пошла по памяти к выходу. Мокрые волосы смущали, конечно, но в прихожей она точно видела розетку и зеркало. То есть с мокрой головой бежать в апрельскую прохладу ей не придётся.
О том, что она идет в противоположную сторону, Олька, естественно, не догадывалась. Порочные круги в Дантевском аду именно так и располагались. Чтобы никакой грешник не смог миновать…
***
На явную хозяйку этого роскошного особняка Завирко набрела беспрепятственно. Та как раз несла в руках Олькино грязное недоразумение – ботильоны, небрежно брошенные Завирко у входа. Видимо, Изольда Юрьевна, мать принца, избалованная тем, что её любимый сыночка, сберегая нежную мамулечкину психику, не водил непотребных дам домой, развлекаясь на стороне, никак не ожидала увидеть подобную картину. Хотя чужие грязные ботильоны, небрежно брошенные у порога её чистейшего дома, уже наводили на мысль…
- Твою мать! – вместо приветствия выдала Олька и инстинктивно ринулась назад, сшибая бедром по дороге прелестную вазу с букетом свежих, бело-розовых тюльпанов.
Завирко понимала, что ведет себя абсолютно по-дурацки, но сделать уже ничего с собой не могла.
На звук звонко умершей вазы из комнаты, куда, собственно и направлялась Изольда Юрьевна, вышел принц. За то время, что Завирко помылась, оделась, разгромила ванную и произвела неизгладимое впечатление на его мать, он успел только поменять свою рубашку на свежую… Спринтер, блин! Аристократ духа и тела!
***
А потом Ольга, Олег и Изольда Юрьевна чинно и благородно пили чай из невесомых чашечек английского сервиза. И Завирко, стараясь не раздавить двухсотлетний фарфор, даже не прикладывалась к нему губами. А вдруг её рабоче-крестьянские губы откусят кусок! Она уже ничему не удивится в этом доме! Хорошо, что время неумолимо приближалось к шести и нужно было уходить.
- Я тебя подвезу! – успокоил девушку принц.
Но Изольда Юрьевна резко закашлялась. И Олег, кинув на мать вопросительный взгляд, извинился и тут же, открыв приложение, вызвал девушке такси.
Уходя, Олька нашла в себе силы предупредить принца:
- Я там в ванной побушевала немного. Вызови клининг. Ущерб я оплачу.
Принц выгнул вопросительно бровь и добавил через некоторое время с ухмылкой:
- Гусары с девушек денег не берут.
- Так то гусары, – хмуро отбила подачу Завирко, – они люди военные, самодостаточные. А кто на маменькины денежки живёт, тому выбирать не приходится. Выставляй счёт, барон. И не приглашай случайных девушек в гости. А то пойдёшь по миру и не заметишь…
***
Да. Вот таким грустным способом судьба растолковала наивной Завирко нехитрую мудрость о вечном классовом неравноправии. Крепкая, рабоче-крестьянская кость обычно не приживается в тонких стенах аристократических хрустальных замков… Ей там места мало. Так – то!
Глава 14. Узелок завяжется, узелок – развяжется…
Рана, которую Ольке неожиданно нанесло мироздание, оказалась сильной. Хоть и не смертельной. И на том – спасибо! Совершенно не ожидая этого от себя, Олька впала в меланхолию. И даже пару раз спросила небо, почему в этом мире всё устроено так несправедливо. Хотя, что именно она имела в виду, – не совсем понятно. Что несправедливо? По мнению мира – всё правильно: котлеты – отдельно, а мухи отдельно.
Но раз спрашивают… Мир, как водится, ответил, но совсем не так, как Завирко ожидала. Мир – он какой – коли индивид всерьёз настроен на мировую меланхолию – сразу поддаёт причин для грусти, словно пару в русской бане, да побольше! Щедро отсыпает мир алчущим по их запросам!
К воздаянию за беспочвенные ожидания последовала вполне осязаемая реальная ссора с шефом, что в громкий голос припомнил Завирко все её скрытые косяки за последнее время и сделавшем это достоянием всей Гродинки, чтобы другим не повадно было. На верх были подняты и Олькино вранье, и уходы с работы на репетиции, и задержка с доставкой документов и почти проваленный раут. Если бы не та, добытая с боем тарелочка с чёрно-икорными тарталеткам, то быть Ольке битой! Не меньше! Барские замашки просыпались в интеллигентном Савёлове со странной периодичностью. Может, он и не интеллигент вовсе, а так, маскируется?
Завирко настолько обиделась на коварного шефа, что даже позабыла про свою меланхолию и принялась деятельно защищаться. И в тот же вечер со злости выкопала голубой агератум из своего маленького садика. Но выбросить его у Ольки рука не поднялась. И цветок перекочевал в большой садовый горшок в конце палисадника. Что называется – с глаз долой…
Вторым осознанным шагом стал выход Завирко из ромашкиного фанклуба. И хотя милые её сердцу великовозрастные влюблённые дурочки прочно засели своей махровой наивностью в Олькином сердце, сделала она это очень решительно. Поднявшись в ближайшую среду на сбор, терпеливо подождав , когда все соберутся, она, твёрдо выдохнула:
