Запрещенные слова. книга 2 (СИ) - Субботина Айя

«Все, как у всех?» - «услужливо» поддакивает внутренний голос, разрушая мои неуклюжие попытки отрефлексировать то, что не сложилось, и уже никогда не случится?

Когда объявляют антракт, я еще несколько минут сижу, не в силах пошевелиться.

— Ну как тебе? - голос Саши возвращает меня в реальность.

— Это… сильно, - выдыхаю, находясь не сколько под впечатлением от спектакля, сколько от своих маленьких внутренних инсайдов. - Очень.

Мы выходим в фойе, берем по бокалу шампанского. Сашка рассказывает какую-то забавную историю из летной практики, я смеюсь, и на мгновение мне кажется, что все как раньше. Что не было этих десяти лет, не было Юли, не было боли. Что мы все те же - влюбленные, немного наивные, верящие, что вся жизнь впереди.

Но это лишь иллюзия. Хрупкий мыльный пузырь, который может лопнуть в любой момент, как только Саша снова заведет разговор о нас.

После второго акта, когда зал взрывается аплодисментами, мы не спешим. Ждем, пока схлынет основная толпа. Выходим в гардероб чуть ли не самыми последними. В воздухе висит гул голосов, смех, бурное обсуждение. Люди, разгоряченные спектаклем, делятся впечатлениями.

Я веду взглядом поверх голов, когда натыкаюсь на что-то знакомое. Причем, не сразу даже как-то осознанно, потому что когда мозг сигнализирует «это Резник?», мне приходится «отмотать» взгляд назад и поискать его в зале.

Резник - это действительно он - стоит у колонны, спиной к нам. Высокий, в идеально сидящем темном костюме.

Твою мать. Господи, да почему мне от него нигде покоя нет? Я инстинктивно делаю шаг назад, пытаясь спрятаться за Сашиной спиной.

— Что такое, Пчелка? - смотрит на меня с удивлением.

— Ничего, - вру. — Просто… показалось.

Но уже поздно - за секунду до того, как я успеваю прикинуться серым камнем, Резник поворачивает голову и успевает меня заметить.

Черт.

Саша забирает наши номерки, протягивает мое пальто. Накидывает его мне на плечи, заботливо поправляя воротник. Простое, джентльменское движение - он один из немногих мужчин, который делает такие вещи как будто полностью неосознанно, а не чтобы произвести впечатление. Бубушкино воспитание - она у него была, кажется, благородных кровей.

И именно в этот момент раздается голос. Ледяной, режущий, как скальпель.

— Майя Валентиновна? Какая неожиданная встреча.

Я медленно оборачиваюсь. Резник стоит в нескольких шагах от нас. И он не один. Рядом с ним - Оля. Его то ли племянница, то ли крестница, то ли черт вообще пойми кто. Сегодня она в вызывающе коротком платье из черной кожи, которое больше похоже на вторую кожу, и в ботфортах на головокружительной шпильке. На лице — яркий, агрессивный макияж, на губах - откровенно скучающая усмешка. Очень «театральный» вид. Я бы сказала, что у этой девочки точно какой-то свой собственный спектакль.

— Владимир Эдуардович, - киваю, чувствуя, как внутри все каменеет от необходимости изображать вежливость.

Саша становится рядом, его рука ложится мне на талию в собственническом защитном жесте.

— Добрый вечер, - говорит он ровным, спокойным голосом, но я чувствую, как напряглись его мышцы.

Взгляд Оли скользит по мне, потом останавливается на Саше. Она бесцеремонно, нагло его разглядывает, с головы до ног, и в ее глазах вспыхивает нездоровый, хищный блеск.

— А нас, кажется, не представили? - тянет она, и ее голос становится липким как карамель. - Ольга.

— Александр, - коротко бросает он, напрочь игнорируя явно направленную в него мощную бомбардировку всеми женскими флюидами. Его рука на моей талии сжимается крепче.

— Прекрати паясничать, - одергивает Резник. Потому даже глухой бы услышал, как не вовремя ее фокусы.

Я принимаю решение никак не реагировать на ее жалкие детские выпады. Понятия не имею, как можно вообще серьез воспринимать этого явно сильно распущенного, но все-таки - ребенка. А на фоне Резника она выглядит особенно маленькой.

— Оля, здравствуйте, - улыбаюсь ей своей самой милой, самой обезоруживающей улыбкой. - Как ваши успехи? Владимир Эдуардович говорил, вы собираетесь поступать в медицинский. Такое благородное призвание. Наверное, сейчас все время уходит на подготовку к экзаменам?

На ее лице отражается неподдельное, искреннее недоумение. Она хлопает длинными, нарощенными ресницами, смотрит сначала на меня, потом на Резника.

— В медицинский? Я? - Она фыркает. - Я вообще-то на дизайн собираюсь. И вот он, - кивает за спину, на Резника, - уже обо всем договорился. Приду, похлопаю глазками и место у меня в кармане.

Мне нужна пара секунд, чтобы переварить услышанное. Разбираться, что это - не большой ум или святая простота - даже не пытаюсь. Вместо этого поворачиваю голову к Резнику. Смотрю на него в упор. И в его глазах я вижу… ничего. Пустоту. Он просто смотрит на меня с холодным, насмешливым превосходством. Ему даже не стыдно.

А вот мне чертовски стыдно, но не за него, а за себя - за то, что буквально каждое слово, которое он говорил, оказалось ложью, которую я проглотила как круглая дурочка. Вот сейчас мне даже кажется, что и это - еще не предел его вранья. Может, племянница (она же крестница) - никакая не крестница и не племянница?

Но копаться в его грязных трусах мне максимально противно.

— Кажется, произошло небольшое недоразумение, - говорю я, максимально обезличенным голосом. - Видимо, я что-то не так поняла.

— Видимо, - эхом отзывается Резник.

— Александр, а вы чем занимаетесь? - Малолетка делает шаг к Сашке и ее ни кали не смущает, что для этого приходиться стать почти впритык ко мне. А когда Резник пытается схватить ее за локоть и оттащить назад, Оля просто одергивает. Раздраженно, я бы даже сказала. - У вас такой красивый загар…

— Нам пора, - говорит Сашка, полностью игнорируя ее вопрос. Голос у него сейчас низкий, твердый, не терпящий возражений. - Вечер был прекрасен, не стоит его портить. Майя?

Он не ждет ответа - просто берет меня за руку и ведет к выходу, разрезая толпу, как ледокол. Я иду за ним, не оглядываясь, чувствуя на спине два взгляда - один, полный ярости и ненависти, и второй - раздраженный.

С этой девочкой явно что-то не так.

Мы выходим на улицу, в прохладную майскую ночь. И только здесь, под безразличным светом фонарей, я позволяю себе, наконец, выдохнуть. Я глотаю влажный, наполненный недавним дождем воздух, пока идем до Сашкиной машины. В горле все еще стоит парфюм Резника - к сожалению, все еще слишком хорошо мне знакомый. Мы не обмолвились и десятком слов, хотя сначала мне показалось, что он окликнул меня не для молчаливого укора, а чтобы в очередной раз полить помоями - теперь уже не по поводу работы.

Наверное, нужно сказать «спасибо» болтливой бестолковой племяннице-крестнице за то, что испортила его наполеоновские планы поиграть на моих нервах даже за пределами офиса.

Тишина в салоне Сашиной машины - не спасение, а пытка. Она густая и вязкая, почти как туман, в котором тонешь, теряя ориентиры. Давит на барабанные перепонки, заставляя прислушиваться к собственному дыханию.

Сашка не любит слушать музыку за рулем - всегда так было, ничего не изменилось.

А я бы душу дьяволу продала за какой-нибудь яркий громкий ритм. За бестолковую попсу с текстом в котором ни черта не рифмуется, но лишь бы забило голову.

Мы едем по ночному, залитому неоном городу, и отражения фонарей скользят по Сашкиному лицу, выхватывая из полумрака то напряженно сжатые челюсти, то резкую, горькую складку у рта, то уставший, потухший блеск в глазах.

Он молчит. Я одновременно и благодарна ему за это молчание, и вряд ли вынесу эту тишину больше нескольких минут. Если бы Григорьев сейчас начал задавать вопросы, я бы, наверное, просто развалилась на части. Рассыпалась на миллион острых, звенящих осколков прямо здесь, на этом дорогом, пахнущем успехом и спокойствием кожаном сиденье. Но я слишком хорошо знаю Сашку, чтобы понимать - это не поддержка. Сейчас это отсутствие вопрос - просто ожидание. Он дает мне шанс начать говорить самой. И от этого ожидания становится только хуже.