Эйлин Гудж - Сад лжи. Книга 1
Роза дотронулась до себя — прикосновение к лобку вызвало волну показавшегося постыдным удовольствия. Святая Дева Мария, да откуда же все это взялось? У Марии и Клер глаза васильково-голубые, а волосы шелковистые, с золотистым оттенком имбирного пива, как у отца. Даже у Нонни, совсем высохшей и покрытой к тому же старческими коричневыми пятнами, когда-то были светлые волосы. В былое время ее даже можно было назвать красивой — той стоеросовой германской красотой, которая до сих пор сохранилась на старом коричневатом фото в оловянной рамке, украшающем полку с безделушками над бабушкиным диваном. Родители Нонни приехали когда-то из Генуи, где тевтонская кровь смешалась с итальянской, — отсюда и цвет волос Нонни, и бледно-голубые глаза.
В тот раз Роза, замирая от головокружительного наслаждения, продолжала перед зеркалом исследовать свое тело. Вот влажная расселина, скрываемая жесткими черными волосами внизу живота; вот тяжелые груди, их вес ощущают ладони, в то время как соски затвердевают, становясь совсем как две изюмины. Безобразна! До чего же я безобразна! Никто никогда не захочет на мне жениться или трогать мое тело, как я это делаю сейчас''.
Нонни говорит, что во всем виновата «плохая кровь», из-за которой цвет кожи у нее такой темный. При этом она намекает, что порча эта идет от Розиной матери. Только каким, спрашивается, образом? Роза знает, что мама была светлокожей, с золотисто-каштановыми волосами и, судя по старому зимнему пальто, которое досталось Марии, узкокостной, как обе ее старшие дочери.
Роза нашла как-то старый снимок своих родителей, засунутый в самый конец бабушкиного альбома. Именно это простенькое фото, а не парадную раскрашенную свадебную фотографию хранила она в памяти. Несколько размытый образ молодой женщины в старомодном платье с подчеркнуто широкими плечами: она стоит на борту судна, опершись о перила, а рядом высокий человек в красивой морской форме, на которого она смотрит, запрокинув голову. Женщина смеется; видно, что она любит этого человека; одна ее рука в перчатке поднята козырьком к глазам, чтобы защитить их от чрезмерно яркого солнечного света, и от этого глаза ее оказались в тени. Единственное, что хорошо видно, так это сверкающие на солнце и развеваемые ветром волосы и растянутый в счастливой улыбке рот.
Плохая кровь. Если она у меня не от мамы, то от кого же тогда?
…Мрак исповедальни проник, кажется, сквозь поры кожи, наполнив душу отчаянием. Такое бывало с ней в ночных кошмарах, когда она летела куда-то в черную дыру, а навстречу ей неслись, как пули, осколки красных звезд, тянулись руки, стремящиеся схватить ее, но исчезающие, как только она попадала в их объятия, словно туман.
Роза вспомнила, как Брайан говорил ей: вся эта «плохая кровь» и «сглаз» — россказни досужих сплетниц.
Он говорит, что я прекрасна и совершенна. Что ему никогда не встречался никто, кто бы лучше меня мог решать кроссворды и играть в карты. Или придумывать разные вещи. Например, как в тот раз, когда я нашла способ бесплатно провести весь наш пятый класс и даже сестру Перп на стадион, чтобы собственными глазами увидеть, как команда «Янки» разделывает под орех «Ред Сокс».
В Розиных ушах звучит полный восхищения голос Брайана:
— Ну ты даешь, Роз! Кому бы еще пришло в голову написать письмо самому Кейси Штенгелю, что, мол, «Янки» могут очень пригодиться молитвы девочек за их победу.
— Ты и вправду уверена, что больше ничего не помнишь, дитя мое? — прервал поток ее воспоминаний отец Донахью.
Она закусила губу: «Что, все ему рассказать? Прямо сейчас?»
Грех, совершенный ею, казалось, жег ей внутренности, тяжелым грузом придавливал к полу.
— Еще я упомянула имя Господа нашего всуе. Один раз, — призналась Роза, сдрейфив в последний момент.
— Только один?
— Да, падре.
Она вышла из себя, когда Мария по своему обыкновению начала командовать: и блузку надо лучше заправлять, и хватит сутулиться, и пора сделать хоть что-нибудь с «этими твоими волосами», и ради Бога «пойди убери свою половину комнаты».
Тут Роза не выдержала и сорвалась:
— Если тебе хочется, чтобы комната выглядела, как какой-нибудь дерьмовый барак, то иди и убирай сама вместе со своим Богом!..
Эти ее слова услышала Нонни, которая в тот момент была на кухне.
При воспоминании о том, как ей пришлось стоять на коленях на линолеуме в кухне, повторять молитвы по четкам и просить Святую Деву Марию, Иисуса Христа, Святой дух и всех остальных, кто согласился бы выслушать ее, об отпущении смертного греха, Розу передернуло. Господи, сколько же часов она простояла! Подняться с колен сил не было — так они болели. А этот дурацкий, бьющий в глаза свет люминесцентной лампы! Потом ее долго шатало. Но все равно слез от нее Нонни так и не дождалась. И не дождется! Тогда унижение было бы совсем невыносимо. На карачках доползла Роза до ванной комнаты, закрылась там и всласть выплакалась, заглушая рыдания сильной струей воды.
— «In nomine patpis et filu…» — приступил падре к заключительной части отпущения грехов, мягко напоминая о том, что другие люди тоже ждут своей очереди исповедаться.
Розу охватила паника. А как же ее смертный грех? Ведь она еще ни слова о нем не сказала. Уж теперь-то Бог наверняка ее накажет!
Она глубоко вдохнула воздух, чтобы успокоиться и побороть панику. Ее мутило от запахов, которыми пропиталась исповедальня, — смеси пота, ладана и «сен-сена» — разговаривая, отец Донахью постоянно сосал ароматические таблетки.
— Святой отец, — заставила она себя наконец выговорить, — я предавалась… блуду.
Силуэт падре за ширмой слегка качнулся, потом надвинулся на нее.
Неужели с ним сейчас случится сердечный приступ? И это-то и будет Божьим наказанием? Господь поразит священника… как раньше поразил ее мать?
Падре оглушительно кашлянул — в тесном закутке это прозвучало подобно раскату грома.
— Дитя мое… — просипел он. — Да понимаешь ли ты сама, что говоришь?
Благодарение Господу, он еще жив! Розе представилось его розовое лицо состарившегося херувима, весь ужас, который падре должен был сейчас испытывать. Как бы ей хотелось вернуть слетевшие с губ слова, стереть, перечеркнуть совершенный ею грех. Но теперь было слишком поздно.
— Да, святой отец, — заставила она себя пробормотать сквозь зажимающие рот пальцы.
Жгучий стыд волной накатил на нее. Но странное дело, стыд непостижимым образом помогал ей очиститься — нечто подобное Роза испытывала, когда ей приходилось принимать отвратительно холодный душ, поскольку Мария уже использовала всю горячую воду: сперва дрожишь и у тебя зуб на зуб не попадает, но зато потом все тело приятно горит и покалывает. Сердце ее перестало колотиться как безумное. Она решилась! Призналась и попросила у Бога прощения! Теперь, пожалуй, Отец Небесный может ограничиться лишь минимальным наказанием. Ну, скажем, растяжение лодыжки, а не автомобильная катастрофа, после которой она осталась бы инвалидом на всю жизнь, два дня жесточайшего гриппа, но все-таки не лейкемия!
