Джун Зингер - Съемочная площадка
— Ничто не заменит старых друзей.
— Твоя беда, Баффи, в том, что ты привыкла работать. Для тебя это было лучше.
— Ты так никогда раньше не считала. Там, в Огайо, ты всегда говорила, что я должна сидеть дома с детьми.
Она открыла дверцу духовки, посмотрела внутрь и опять захлопнула дверцу.
— Это было давно, а сейчас — совсем другое дело. То было в Огайо.
— Ну и что? Какое это имеет значение?
— А то, что там было меньше соблазнов…
— Не понимаю, что ты хочешь сказать.
— Кроме того, твои дети уже большие. Почему бы тебе не начать работать на студии, Баффи? Ты сможешь быть им полезна. Ты им нужна. Говард говорит, что Тодду нужен человек, чтобы управлять компанией звукозаписи.
Я скривилась.
— Ах, это. Очередной продукт деятельности Тодда по омоложению. Реформированная «Голд рекордз Компани».
— Говард говорит, что Тодд действительно вернул этой компании былую славу.
— Да. Думаю, им здорово повезло, что у них оказались записи Бо. Но если дела у них идут настолько хорошо, то зачем им я?
— Что с тобой происходит? Неужели тебе безразлично, что Тодд из сил выбивается?.. Да и Говард тоже? Они же работают на износ.
— Тогда пусть Тодд переложит часть работы на других исполнителей. И если ты не перестанешь меня воспитывать, я поеду домой. Я приехала сюда немного поболтать и развлечься, а не для того, чтобы ты меня здесь пилила.
— А что думает Тодд о твоем посещении психиатра?
— Не знаю. Я с ним это не обсуждала.
— Баффи, ты счастлива?
— Ну и денек! Ну что это за вопрос? Конечно, я счастлива. О такой жизни, как у меня, мечтают все молодые американки. Ведь я живу в Беверли-Хиллз.
— И что, жизнь в Беверли-Хиллз делает тебя счастливой?
— Ну разумеется. Это означает, что если я буду проявлять осторожность и держаться поближе к дому и к бульвару Сан-сет, то так и просижу в этой золотой клетке. В Южной Калифорнии именно это и означает счастье. И еще раз повторяю, Сьюэллен, я приехала к тебе не для того, чтобы меня допрашивали.
— И почему же ты приехала?
— Потому что ты меня пригласила. Я уже сказала — просто поболтать. А также посмотреть, как ты. Проверить, нет ли у тебя каких-либо проблем, — улыбнулась я ей.
— А у тебя, Баффи?
— Что у меня?
— Возникли какие-то проблемы?
Я встала и подошла к плите. Затем подняла крышку, сунула палец в кастрюлю, потом облизнула его:
— Вкуснота!
— Это не ответ!
— Что здесь происходит, Сьюэллен, что это за семейные обеды?
— В последнее время я обычно готовлю для других, а домой — детям и Говарду приношу то, что останется. Но когда появляется возможность, я стараюсь приготовить для Говарда что-нибудь особенно вкусное и питательное, по-настоящему домашнее, так, чтобы он потом целый месяц об этом вспоминал. В конечном счете, — добавила она после небольшой паузы, улыбнувшись, — я хочу его испортить для какой-нибудь похотливой киски, которая обрушит на него африканские страсти, но будет держать на йогурте.
Я засмеялась, довольная тем, что у Сьюэллен еще осталось чувство юмора.
— Помнишь, когда мы были совсем девчонками, ты говорила: «Обращайся с ними хорошо, но разносолами не балуй».
Она улыбнулась при этом напоминании.
— Да.
— Ну пахнет ужасно вкусно. Как будто я умерла, попала в рай, и мама готовит обед.
— Это не мамин обед. Это еврейская кухня.
— И когда это ты начала приобщаться к еврейской кухне?
— В последнее время я стала читать книги по еврейской кулинарии… просто так, для развлечения. Мне хотелось, чтобы Говард ел то, к чему привык с детства, чтобы он понял, что этот дом из стекла и дерева — это его дом. А дом — это то, где находится сердце, Баффи.
— О Боже! Перестань все обобщать! Будь поестественней. Так что все-таки у тебя в кастрюле? Когда я обмакнула палец, мне показалось, что вкус божественный.
— Это голубцы.
Я опять заглянула в кастрюлю. Пухлые капустные колбаски плавали в томатном соусе, сверкая блестками жира. Я опять сунула палец и отколупнула кусочек, слегка обжегшись. Сунула в рот.
— М-м-м! Горячо, но объедение!
— Ты сядь. Сейчас дам тарелку и нож с вилкой.
Я покачала головой.
— А что еще ты приготовила?
— Циммес.
— Что это за тиммес?
— Не тиммес, а циммес. Это сладкий картофель, морковь и чернослив. — Она открыла крышку кастрюли, и я опять сунула туда палец. — Подожди, — остановила меня Сьюэллен. — Сейчас дам тарелку. Садись.
— Нет. Между прочим, кисонька-лапонька, у нас дома такое готовилось. Только мама называла это морковным рагу.
— По-моему, ты ошибаешься. Мама предпочитала немецкую кухню.
Я покачала головой.
— Мне кажется, по вкусу это очень похоже. А ты как считаешь?
— Ну вообще-то сходство есть, — согласилась она и открыла дверцу духовку. Я заглянула внутрь.
— Ага. А это лапшевник, — торжествующе объявила я. — Разве не так?
— Да. Это кугель. С золотистым изюмом.
— А мама предпочитала черный изюм. Представляешь, я ни разу после смерти мамы не пробовала лапшевник. Дай мне рецепт. Может, сумею уговорить Ли приготовить его.
— Хочешь кусочек?
— Да. Только поменьше. Просто тонюсенький ломтик. Не хочу портить фигуру.
— От маленького кусочка ты не растолстеешь.
— О Господи! Ты говоришь прямо как еврейская мамаша. Или по крайней мере мне кажется, что так говорят все еврейские мамаши.
Как я и предполагала Сьюэллен отрезала мне здоровенный кусище, и я, со стенаниями, съела все до последней крошки.
— М-м-м, потрясающе, — заключила я, собирая вилкой последние кусочки.
— У меня есть еще говяжья грудинка.
— Хочу взглянуть.
— Она в холодильнике — охлаждается. Я потом сниму с нее жир, залью специальным постным соусом и положу в духовку, чтобы разогреть. Но давай-ка я тебе лучше покажу десерт.
Она протянула мне украшенный клубникой торт.
— Это тоже еврейский торт? — спросила я, стараясь не улыбнуться.
— Нет, мой любовный торт. — Она наклонила блюдо так, чтобы я смогла увидеть верхушку. Там было кремом написано: «Я люблю тебя, Говард».
— О Господи! — И я расплакалась.
— Что случилось? Ну я так и знала, что что-то не так!
— Все так, — возразила я, вытирая глаза кухонным полотенцем. — Просто растрогалась, только и всего. И торт прекрасный и чувства тоже. Старина Говард сегодня вечером будет ужасно доволен. Его ждет такой ужин! И еще торт! Но, Сьюэллен, Говард и без торта прекрасно знает, что ты его любишь.
— Это так, но ты же помнишь, как в том старом анекдоте: «Ведь хуже-то не будет».
