Любовь на проводе (ЛП) - Борисон Б.К.

— Понятно, — говорит она, стараясь не показать, что расстроена. А я — стараюсь не замечать.

— Я просто решила спросить.

— В следующий раз, — предлагаю.

— Конечно, милый. Я буду рада тебя видеть, когда сможешь.

Это самое близкое к тому, чтобы сказать, что я нечасто бываю у них. И уже этого достаточно, чтобы вина придавила плечи.

— Когда вы вернётесь, я заеду, — обещаю, лихорадочно пытаясь залатать её разочарование. — Включим проектор, посмотрим все фотки. Я захвачу попкорн.

Мама смеётся. Точно так же, как когда я в детстве обнимал её за шею и утыкался подбородком в плечо. Она тогда пахла мылом и книжными страницами. Бумагой и тёплой кожей. Сказками среди ночи.

— К семнадцатому листу ты об этом пожалеешь. Папа в ботаническом раю.

— Когда вернётесь, — повторяю.

По стеклу студии кто-то стучит. Оборачиваюсь и жмурюсь — Мэгги тычет пальцем в часы, потом в дверь. Немой, но весьма выразительный приказ: марш в студию. Хмурюсь.

— Мне пора, мам. Если что-то нужно — звони, ладно?

— Конечно, милый. Хорошего эфира.

Я бы хотел, чтобы он был хорошим. Хоть бы сносным. Но Мэгги требует фейерверков. И, надо сказать, не зря: после интервью с Люси, которое разлетелось по Сети, количество звонков выросло втрое. И ни одного дальнобойщика, признающегося в любви к снекам с заправки и классифицирующего их по степени прилипания к пальцам. Вести эфир стало легче. Веселее. Впервые за долгое время — даже в кайф.

Открываю входную дверь, расстёгиваю куртку и отбиваю подошвами соль о выцветший коврик. У лифта стоит женщина, вчитывается в старый указатель — тот самый, где до сих пор значится стоматология, съехавшая отсюда год назад.

Она хмурится, наклоняется ближе к стеклу, что-то бормочет себе под нос.

— Зубки подлечить собралась?

Она вздрагивает и оборачивается. Каштановые волосы взлетают, пряди падают на плечи. Длинные, почти до поясницы, с чёлкой, спадающей на глаза. Иногда сюда забредают в поисках новостной студии — обманчивый общий паркинг. Но она не выглядит, как журналистка. Потёртые джинсы, поношенные чёрные ботинки, куртка автомеханика на молнии, застёгнутая до подбородка.

— Не совсем, — морщится она, снова косится на табличку. — Похоже, я не туда попала.

— Что ищешь?

— Не корневой канал, — бурчит она, тяжело выдыхает и чуть съёживается. — Хотя, возможно, он был бы не самым ужасным вариантом.

Сую руки в карманы и подхожу ближе. Она высокая, всего на пару сантиметров ниже меня. Ключи в её руках — брелок в виде краба — перекатываются между пальцами. Нервничает.

Мэгги меня убьёт за то, что я болтаюсь в холле, пока она изо всех сил колотит по стеклу, требуя явиться на эфир. Но у этой женщины такое выражение лица, будто она выбирает между жизнью и смертью, изучая давно неактуальный указатель к стоматологу.

— Может… — откашливаюсь. — Помочь чем-нибудь?

Фраза звучит коряво, будто споткнулась на выходе. Но она, похоже, не замечает — всё ещё смотрит в стекло.

— С корневым каналом? — рассеянно уточняет она.

Я смеюсь:

— Поверь, ты не хочешь, чтобы я оказался у тебя во рту.

Именно в этот момент она поворачивается ко мне полностью. Поднимает тёмную бровь. Глаза под чёлкой — светло-зелёные.

— Я хотел сказать... У меня нет медицинской квалификации. Чтобы быть у тебя… во рту…

Господи. Я только что сделал ещё хуже. Как? Как вообще возможно усугубить ещё сильнее?

Отшатываюсь назад. Она смотрит на меня. Я смотрю на неё. И на её губах появляется усмешка. Уголки чуть подрагивают — она сдерживает смех.

Мысленно умоляю о спасении. Пусть хотя бы потолочная плита обрушится и похоронит меня под ковром со старыми пятнами от газировки, которую Эйлин пролила полгода назад.

— Помоги мне, — прошу.

— Я думала, это ты собирался помочь мне.

Чешу затылок:

— А если... начнём сначала?

Она делает неопределённый жест рукой — вверх-вниз, словно вычёркивает неловкий эпизод:

— И пропустим весь этот цирк? Не-а. Уже поздно.

Улыбается. Настоящая, открытая, полная улыбка. И она улыбается мне. А я думаю, какая же она красивая. Голова пустеет. Где-то там, внизу, валяется мой мозг — рядом с пылевыми комками и апельсиновой кожурой.

Мэгги меня убьёт. Странно, что она ещё не выскочила с ведром мандаринов и не начала метать их в меня, требуя вернуться к работе. Обычно я не рискую так близко к эфиру. Но сейчас… не могу сдвинуться с места. Ни шагу. Ни слова толком связать не получается.

— Ну что ж, — прочищаю горло, бросаю взгляд на коридор — там, за поворотом, моя будка. Спасение. Звуконепроницаемое стекло. — Удачи тебе… с зубами.

Морщусь. Боже, я ведь этим зарабатываю на жизнь.

Она смеётся — и я замираю. Этот смех… в нём что-то до боли знакомое. Как запах дыма — неуловимый, но родной. В другой жизни, может, я бы знал, как вести себя нормально. Или хотя бы не нести чушь.

— Спасибо, — говорит она, морща лоб с лёгким, сбитым с толку удивлением. — Наверное.

Я киваю и смотрю на неё ещё секунду, прежде чем развернуться и направиться в сторону коридора. Начинаю менять тему эфира.

«Как завести разговор с незнакомцем — и почему не стоит упоминать оральный секс».

«Худшие фразы для начала знакомства».

«И как жестами объяснить, что обычно ты гораздо собраннее, просто жизнь подставила тебе пару подножек, и теперь ты не совсем уверен, на месте ли твоя голова».

Мэгги выскакивает из-за двери, как радиогремлин, помешанный на рейтингах. Смотрит на меня с таким видом, будто готова испепелить взглядом — и, в общем, логично. Но потом её взгляд соскальзывает за моё плечо, и выражение лица меняется.

Появляется улыбка — точно такая же, как в её кабинете, когда она только вынашивала свой план «Спасения струн сердца».

А эта улыбка никогда не сулит мне ничего хорошего.

— Ты пришла, — звонко говорит она, вежливая до неправдоподобия.

Кажется, пытается копировать Мэри Поппинс¹⁸. Получается пугающе неестественно. Я так заворожён этой странной, вымученной улыбкой, что не сразу понимаю, к кому она обращается.

К той самой женщине из вестибюля.

Мой мозг реагирует с двухсекундной задержкой. Всё разворачивается, как в замедленном кадре.

— Спасибо, что откликнулась так быстро, — добавляет Мэгги.

Женщина улыбается, но это не та улыбка, которую я, возможно, заслужил, неся чушь про зубы и оральный секс. Эта улыбка — натянутая, настороженная. Она проводит ладонями по куртке, суёт руки в карманы, тут же вынимает и протягивает одну для рукопожатия.

— Спасибо, что пригласили.

Мэгги бросается к ней, игнорируя протянутую руку, и заключает женщину в объятия. Я хмурюсь. Никогда прежде не видел, чтобы Мэгги обнимала кого-то добровольно.

Приглядываюсь к женщине — на всякий случай. Вдруг ей нехорошо? Или Мэгги воткнула ей в бок сломанную шариковую ручку?

Мэгги отстраняется:

— Никакого давления. Помнишь, что я говорила по телефону? Просто познакомишься с командой, посмотришь, как всё устроено, а дальше сама решишь, хочешь ли участвовать.

Я всё ещё не успеваю за происходящим. Пока Мэгги тащит её через вестибюль с почти истеричной улыбкой, я успеваю осознать три вещи — одну за другой, с ударом сердца под каждую:

Её глаза — точно такого же зелёного цвета, как канарский плющ «Глюар де Маренго»¹⁹, который отец посадил у нас во дворе. Каждый раз, когда я приезжаю, он тащит меня к кустам и декламирует ботанические факты, будто живая энциклопедия.

На её куртке вышито имя — «Лю». Аккуратными, чёткими буквами.

Я знаю, где слышал этот смех.

«Струны сердца»

Звонящий: «А как она выглядит, эта Люси?»

Эйден Валентайн: «Понятия не имею».

Звонящий: «Совсем не представляешь?»