Любовь на проводе (ЛП) - Борисон Б.К.
Я прочищаю горло, сдвигаюсь в кресле. Лёд под ногами предательски тонок. Малейшее несогласие — и Мэгги без колебаний вонзит каблук мне в зад.
— А она согласилась?
— Кто?
— Люси, — уточняю терпеливо, собирая остатки самообладания в кулак. — Женщина, которую ты собираешься использовать для повышения вовлечённости аудитории.
Хьюи тихо свистит сквозь зубы. Эйлин съёживается. Джексон выглядит так, будто сейчас выпрыгнет в окно.
Но Мэгги не бросается с кулаками. Она просто смотрит на меня, прищурившись… а потом улыбается.
Та самая женщина, которая однажды швырнула в меня апельсин за то, что я назвал её ручку «убийцей вдохновения», сейчас улыбается во весь рот — с изрядной долей злорадства.
— Чёрт, — шепчу. — Ты меня пугаешь.
Она смеётся:
— Я знаю.
Я незаметно отодвигаюсь от её стола:
— И зачем ты так на меня смотришь?
— Потому что у тебя внутри мягкое, трепетное сердечко, ты мрачный осёл.
— Ни черта у меня нет.
— Есть, — кивает она.
— Нет, — фыркаю. — Я просто не хочу втягивать в сомнительное шоу женщину против её воли. Это, чёрт побери, базовый уровень порядочности.
Мэгги закатывает глаза:
— Записала. Насильно никого не тащим.
Она наблюдает, как я ёрзаю в кресле, будто под микроскопом.
— Вообще-то мило, что ты так беспокоишься о Люси.
— Я не…
— Ты заботишься.
— Я не…
— Ты не хочешь, чтобы я её использовала.
— Конечно, не хочу! — восклицаю. — Я, между прочим, и не хочу, чтобы ты переехала выводок щенков. Это же не значит, что я немедленно побегу и заведу собаку.
Джексон выпрямляется:
— Слушай, а собака тебе реально не помешала бы, чувак.
Я его игнорирую.
— Какая у тебя вообще цель, Мэгги?
— Ты говоришь, будто я злодей из Бондианы16, — фыркает она.
Я смотрю на неё в упор.
Она театрально вскидывает руки:
— Я просто пытаюсь использовать момент, дурак ты несчастный. Перевести весь этот ажиотаж в программный успех. Ты, может, не заметил, но наши цифры давно идут вниз. «Орион» снова дышит мне в спину с предложением продать станцию, и я не уверена, сколько ещё смогу тянуть.
Речь о медиа-гиганте, который вот уже полгода пытается нас проглотить. Все мы хотим остаться локальными. Но почва под ногами стремительно тает.
— Это шанс спасти и шоу, и станцию. А заодно — сохранить работу всем в этой комнате, — она обводит нас пальцем.
Вот зачем нас собрали. Классика от Мэгги — шантаж с душой и кукловодство в одном флаконе.
— Я никого не принуждаю. Просто спросила Люси, не хочет ли она выйти в эфир и обсудить всё, что поднялось после звонка. Надеюсь, это вовлечёт людей — и они останутся с нами.
То есть, вежливо обёрнутое: «Мы делаем радио-версию „Холостячки“». Ладно.
— И что она сказала?
— Что подумает.
Я выдыхаю.
Прекрасно. Подумать — значит, она сомневается. А если шоу действительно выйдет, я хочу быть уверен, что она согласилась по своей воле. Не как в первый раз, когда её затащила Майя, даже с лучшими намерениями. Второго такого не будет.
— Но я уверена, что она согласится, — добавляет Мэгги.
— С чего вдруг?
Я мечтаю о съеденном печенье. О сухой футболке. О волосах без конфетти. О тишине своей звуконепроницаемой кабинки. А до полудня ещё час.
— Ты должен был уже выучить это, Эйден, — ухмыляется Мэгги. — Я всегда получаю, чего хочу.
«Струны сердца»
Звонящий: «Я просто говорю, что подхожу идеально — вот и всё».
Эйден Валентайн: «Для чего, прости?»
Звонящий: «Ну… чтобы встречаться с Люси».
Эйден Валентайн: «Ты и весь остальной Балтимор».
[Глубокий вздох].
Звонящий: «Да она же по телефону звучала так горячо, ты понимаешь?»
Эйден Валентайн: «Это не объясняет, почему ты решил, что подходишь».
Звонящий: «Некоторые женщины говорят, что у меня магический чле…»
[Гудки].
Глава 6
Люси
— Я не знаю, что мне делать, — стону я, сидя в пустом кафе, уткнувшись подбородком в скрещённые на столе руки.
Пэтти, поджав под себя ноги, уютно устроилась в кресле напротив. Во рту у неё — пробка от бутылки вина, а перед ней — две кофейные кружки. Она написала мне около полудня одно-единственное слово: «Спасти?» Я чуть не расплакалась от облегчения.
Мне срочно были нужны вино, печенье и моя лучшая подруга. В таком порядке.
— Что именно ты не знаешь? — спрашивает Пэтти, разглядывая этикетку.
В кафе горят только мягкие лампы, встроенные в книжные полки на верхнем уровне. Свет убаюкивающий, почти сказочный — если не считать этих чёртовых купидонов, которых она до сих пор не сняла после своего Анти-Дня святого Валентина. Висят, как крошечные блестящие демоны.
Майя сегодня у отца, а я сижу в своей любимой закусочной напротив дома, жалуюсь на жизнь и запиваю это вином с нижней полки.
Я протягиваю пустую кружку:
— Всё из-за радиошоу. Я не понимаю, что мне с этим делать.
Пэтти даже не смотрит на кружку — вместо этого запрокидывает голову и начинает хохотать. Мёд её волос сыплется вниз по спине. Она смеётся и смеётся, не может остановиться.
В старшей школе она дружила со всеми подряд, блистала на сцене весеннего мюзикла и разносила всех на футбольном поле. Была королевой бала, но отказалась от короны — дескать, ушки болят. Её всегда было слишком много — фейерверк обаяния и хаоса.
И по какой-то причине в одиннадцатом классе выбрала меня. С тех пор не отпускает.
— Боже мой, — выдыхает она, вытирая слёзы из уголков глаз. Стрелки у неё, конечно, даже после смеха идеальные. — Я совсем забыла, зачем мы вообще встретились.
Она на мгновение берёт себя в руки… и тут же снова разражается смехом, стоит ей только взглянуть на меня.
Я выхватываю у неё бутылку:
— Рада, что тебе весело.
— Ещё бы, — выдавливает она сквозь смех, прижимая ладони к щекам.
Пальцы веером расходятся под глазами, пока она наблюдает, как я наливаю себе почти полную кружку вина.
— Ну только ты, Люси. Только ты.
— Это что ещё значит?
— А то, — она тянется за бутылкой и плескает себе чуть-чуть, — что только с тобой могло произойти нечто подобное. Ты — наша госпожа Сглаз.
Мы чокаемся — я нехотя, с мрачной миной.
— «Сглаз» — это уже преувеличение.
Пэтти делает глоток, поднимает палец:
— Первое: ты забеременела с первого раза. Второе: ты почти ни с кем не встречаешься, а если встречаешься — то с худшим из возможных мужчин. Третье… — она добавляет ещё один палец, — …как только твоя дочь решает помочь тебе наладить личную жизнь, твоё интервью разлетается по интернету, и весь мир начинает обсуждать твою судьбу. Что-то упустила?
— Разве что тот момент, когда радиостанция предлагает мне дальше приходить в эфир и говорить о катастрофе под названием «моя личная жизнь». — Я залпом допиваю кружку. — Мэгги, та самая ведущая, говорит, что хочет помочь мне найти моё «и жили они долго и счастливо».
Пэтти закатывает глаза:
— Она хочет рейтингов, вот что она хочет. И рекламных денег. О, прикинь, если тебя будет спонсировать производитель лубрикантов!
— Пэтти.
— А что? Это логично. — Она сползает в кресле пониже и пинает меня носком ботинка под столом. — Вот оно, твоё «долго и счастливо». Лубрикант.
— Не думаю.
— Есть лубрикант с подогревом. И даже со вкусом пина-колады.
— Перестань говорить «лубрикант».
— Ладно, ладно.
Она вытягивается, достаёт с задней полки поднос с печеньем, которое сегодня не продалось, и шлёпает его между нами. Её мама — специалист по редким книгам в библиотеке Пибоди, а папа держит киоск с едой на Кросс-стрит. Пэтти всегда говорила, что открыть книжную кондитерскую — идеальный способ почтить обоих.
