Майкл Корда - Идеальная пара
– О чем ты говоришь?
Теперь Лайл дрожал. Он придвинулся к Вейну и мрачным шепотом прошипел:
– Она не может иметь детей, черт бы тебя побрал! Она так тяжело рожала Порцию, это-то ты знаешь?
– Она мне рассказывала, конечно.
– Конечно! – возмущенно произнес старик. – Она сказала тебе об этом, но опустила очень важную часть. Роды были просто кошмаром. Врачи все испортили. Слава Богу, Порция осталась жива – хороший, здоровый ребенок, но Фелисия больше не могла иметь детей – об этом ей сразу сказали. Мне кажется, она не слишком расстроилась, может быть, даже обрадовалась. Она столько всего пережила, что я не думаю, чтобы она согласилась еще раз пройти через все это, но в любом случае она просто не может. Так что если ты ждешь, что Фелисия подарит тебе сына и наследника, то можешь забыть об этом. Хотя, по моему мнению, ты и не очень-то работаешь в этом направлении.
Вейну безумно хотелось схватить старика за горло и придушить, но он не мог устроить скандал на публике.
– Откуда ты все это знаешь? – спросил он, но не успели эти слова сорваться с его губ, как он уже знал ответ, будто детали головоломки, которая не давала ему покоя все эти годы, вдруг встали на свои места. Он разговаривал с человеком, который не просто был дядей Фелисии – сидевший перед ним человек страдал от ревности как любовник. С самого начала Гарри затаил на него злобу за то, что он увел у него Фелисию.
– Гарри, – сказал он очень тихо, – ты любил ее, правда?
Взгляд старика потеплел, глаза наполнились слезами.
– Конечно, – ответил он. – Она – моя племянница.
– Но ты любил ее гораздо сильнее, совсем не по-родственному, верно?
На секунду Лайл превратился в прежнего гордого влюбленного.
– Гораздо сильнее, чем ты, – бросил он. – Всегда любил. И всегда буду любить.
– А Чарльз? Ты его тоже ненавидел?
– Нисколько. Хороший парень. Я сам его выбрал.
– Сам выбрал?
Лайл фыркнул.
– Ну, должна же она была за кого-то выйти замуж, верно?
– Ты хочешь сказать, что у вас был ребенок? – Вейн ощутил, как его охватывает ужас, парализуя его тело и мозг. Он хотел бы закричать, вскочить, ударить старика, почувствовать гнев, отвращение, возмущение, но не мог. Он ощущал себя жертвой какой-то ужасной катастрофы. Ему хотелось узнать все о прошлом, но звук голоса Гарри вызывал у него тошноту.
Лайл кивнул.
– Да. Знаешь, она очень хотела его сохранить. Даже слушать не хотела о том, чтобы избавиться от него, что было бы самым разумным. Пару недель в Швейцарии в клинике в Лозанне или Женеве, и все было бы отлично, но она отказалась, Бог знает почему. Хотя нет, я знаю почему. Видишь ли, ее мать была последовательницей учения «Христианская наука».[136] Она умерла в Найроби от аппендицита, хотя любой самый скверный хирург легко мог бы ее спасти. Она запугивала Фелисию разными историями о врачах, и бедная девочка ей верила. Даже будучи взрослой, она не хотела иметь дела с врачами, и в результате ее менее пугало рождение ребенка, чем аборт.
Лайл вздохнул. Теперь он говорил будто сам с собой.
– Ее мать – вот это была женщина! Честно сказать, слишком хороша для моего брата, совсем как Фелисия для тебя. Я бы обязательно отвез ее в больницу, даже если бы для этого потребовалось связать ее и тащить силой, но мой брат Нед считал, что надо позволить людям делать то, что они хотят. Таким образом он по-своему выражал свое равнодушие к окружающим и желание, чтобы его оставили в покое. Я хочу кое-что сказать тебе, Вейн – я никогда не говорил об этом даже Фелисии. Ее мать была самой красивой женщиной, какую я знал, женщиной, которую я хотел больше всего на свете. Она погубила свою жизнь, растратила ее на Неда, когда могла иметь меня, стоило ей только заикнуться – и она это знала. Знаешь, она меня тоже любила. О, я не хочу сказать, что она не любила Неда, но меня она любила больше. Иногда я думал, что Фелисия могла быть моей… – Он замолчал и затряс головой, будто испугавшись того, что собирался сказать Вейну. – Ну, пожалуй, лучше не думать, правда?
– Да, – твердо ответил Вейн. – Гораздо лучше. – Он закурил сигарету, довольный тем, что еще был способен это сделать. – Лисия сказала тебе, что у нее связь с Марти Куиком?
– Конечно. Ну, а чего ты ждал, приятель? Ты не обращаешь на нее внимания – так она говорит, и я ей верю. Не обижайся, но я скажу тебе откровенно: что касается Лисии, то ты никогда не чувствовал ее. Она очень горячая девочка, совсем как ее мать. Ты должен уделять ей много внимания. – Он искоса посмотрел на него. – В постели и вне ее.
Вейн почувствовал, как огромная усталость навалилась на него. Оставалось только надеяться, что ему удастся сыграть свою роль сегодня вечером.
– Но почему именно Куик? – спросил он. – Она сказала тебе об этом?
Лайл уронил голову на грудь. Во время всего их разговора он не переставая пил.
– Я спросил, почему Куик? – повторил Вейн громче.
Гарри открыл один глаз. Он был искренне удивлен.
– Почему, друг мой? – сказал он вполне дружеским тоном. – Да потому, что он – не ты, разве ты не понял? Он полная твоя противоположность – и совершенно ей не подходит, так что она наказывает одновременно и тебя и себя. И меня, пожалуй, тоже. – Он криво улыбнулся, заставив Вейна подумать, не было ли у него недавно удара. – И все же именно тебя, Вейн, она любит, вот в чем ирония судьбы. Ради тебя, приятель, она способна убить.
– Вы ужасно выглядите.
– Я в полном порядке, не волнуйся.
– Вы, конечно, все точно рассчитали, но раньше вы никогда не начинали гримироваться в последний момент. Особенно если грим такой как сегодня.
– Гиллам, ты же не моя нянька. Ладно-ладно, извини. Фелисия уже здесь?
– Конечно, нет, Робби. Ей же, слава Богу, не надо красить себя черной краской с головы до ног.
– Ты прав. Я не знаю, что сегодня у меня с головой. Гиллам, будь другом, попроси кого-нибудь принести мне поесть.
– Поесть? Перед началом спектакля? Уже почти три часа. И вы только что вернулись с ленча.
– Так получилось, что мне не удалось поесть. Достань мне сэндвич. Бисквит. Чай. Все что угодно. Прошу тебя. Я умираю с голоду.
Они стояли на железной винтовой лестнице, которая вела в гримуборные ведущих актеров театра – эта штуковина была задумана как будто для того, чтобы дать главным исполнителям максимальную возможность в буквальном смысле «сломать ногу» перед выходом на сцену. Ступени были неудобными, стертыми, подверженными коррозии, спускаясь по ним, даже самые храбрые актеры и актрисы нервничали, но лестница была оригинальной и старинной, и Вейн отказывался даже думать об ее замене.
Он прошел в свою гримерную. На столе перед зеркалом были аккуратно разложены орудия его труда, освещенные ярким светом мощных ламп – тюбики грима, баночки кольдкрема, накладки, воск, клей, пудра. Он вдохнул знакомые запахи. Электрический камин вместо старого, который топился углем, горел ярко, но давал больше света, чем тепла. Вейн встал к нему поближе, и дрожа от холода, начал раздеваться. Над камином висел его любимый портрет Гаррика, которому когда-то принадлежал этот театр. Гаррик тоже играл Отелло на этой сцене, гримировался в этой же комнате, спускался по тем же железным ступеням. Были ли у него проблемы с Дездемоной? Наверное, не такие, как у меня, сказал себе Вейн.
