Пенни Винченци - Злые игры. Книга 1
Чарльз пошел за ней, пробуя по пути ручки всех дверей; большинство из них было либо заперто, либо за ними находились какие-то стенные шкафы; однако в самом конце коридора он обнаружил маленькую гостиную; вначале Чарльзу показалось, что в комнате никого нет, но потом он увидел Вирджинию: сгорбившись, она сидела на стуле возле окна и смотрела куда-то в темноту. Вирджиния услышала, как он вошел.
— Уйдите, пожалуйста, — проговорила она, даже не обернувшись.
— Вирджиния, вы с ума сошли. Я же шутил. Я ведь говорил все это не всерьез. Просто… н-ну, просто…
— Просто что?
— Просто в том, как мы с вами воспринимаем юмор, и заключается самая существенная разница между нашими странами, лежащими по разные стороны Атлантики. Американцы не очень хорошо умеют ощущать границу легкомысленного трепа. Вы к нему относитесь слишком уж серьезно. Я должен был подумать об этом, прежде чем шутить. Простите меня, пожалуйста. Разумеется, я не считаю вас навязчивой, по-моему, вы очень красивы и сексуальны. И обаятельны. Пожалуйста, не расстраивайтесь.
Она обернулась к нему, и в свете луны Чарльз увидел, что она только что плакала, крупные слезинки еще продолжали катиться у нее по лицу. Его это удивило и озадачило.
— Вирджиния, не плачьте. Пожалуйста. Я не хотел вас обидеть. Честное слово. Вам совершенно не из-за чего расстраиваться.
— Есть из-за чего. — Она горестно вздохнула и содрогнулась всем телом. — Очень много из-за чего есть. Но все это не имеет к вам никакого отношения. Простите меня. Я просто дура.
— Ничего подобного. — Чарльз подошел к стулу, опустился на колено и взял ее за руку. — Никакая вы не дура. Может быть, немного безрассудны, но уж никак не дура. — Он протянул руку, коснулся ее лица, смахивая с него слезинки; она вдруг схватила его руку и поцеловала кончики пальцев.
— Соленые, — проговорила она, — странно, правда, что слезы всегда соленые?
— Да, — ответил он, — да, действительно странно. — И, наклонившись, очень нежно поцеловал ее в мокрые щеки. — Извините меня, мне очень жаль, что я вас так расстроил.
— А как вы думаете, — лениво спросила она, глядя вниз и поправляя на себе платье, и голова ее вдруг как-то вяло склонилась, — не пообедать ли нам как-нибудь вместе? В Лондоне? Мне бы очень этого хотелось.
— Мне тоже, — сказал он, — я вам тогда позвоню, если можно, сразу же после Рождества.
Вскоре после этого он уехал и всю обратную дорогу до Лондона, трясясь в своем потрепанном, громыхающем «мини», размышлял о том, с чего бы это женщина, у которой есть все, лишь недавно вышедшая замуж за одного из самых богатых, самых известных и обаятельных мужчин Англии, — с чего бы такая женщина, рискуя все это потерять, вдруг пытается завести роман с начинающим адвокатом, у которого нет ни гроша.
Они дважды пообедали вместе, прежде чем он оказался с ней в постели в своей маленькой квартирке в Фулхэме; и оба раза это были не просто обеды, но изящно обставленные, волнующие события; в самой вежливой и безукоризненной манере она поддерживала разговор на любые темы: о каких-нибудь юридических вопросах, о том, как складывается его карьера, о детстве — его или ее собственном; у них обнаружился общий интерес к живописи импрессионистов; сравнивая между собой Англию, Ирландию и Америку, они постоянно убеждались, что им нравится одно и то же; и на протяжении всех этих разговоров она смотрела ему в глаза с таким выражением, которое ясно говорило о сильнейшем неутоленном голоде.
Чарльз понимал, чего именно она хочет, он и сам хотел того же; только у какого-нибудь ненормального, убеждал он себя, не возникло бы подобного желания. Однако он ужасно боялся. Боялся показаться глупым и слишком самонадеянным (хотя все его инстинкты подсказывали, что в данном случае ему это не грозит), боялся натолкнуться на отпор (хотя те же самые инстинкты говорили ему, что это крайне маловероятно); боялся, что ему придется привести ее, такую красивую и изысканную, дорого одетую, в свою задрипанную квартирку со скрипучей кроватью и старыми заштопанными простынями, которые подарила ему мать, еще когда он только переезжал в Лондон; боялся гнева и возмездия, которые мог обрушить на него граф Кейтерхэм, если бы узнал, какой оборот приняли события; а больше всего боялся, что сам он может оказаться далеко не так хорош в постели, как от него наверняка ожидает графиня. Чарльзу приходилось несколько раз бывать в постели с девушками, и он считал, что справляется с этим достаточно хорошо, однако девушки эти были либо молоды и наивны, либо проститутки; ни одна из них и отдаленно не обладала тем опытом, который неизбежно принесла бы в его постель замужняя светская женщина, которая к тому же, прежде чем вступить в брак, без сомнения, должна была многому научиться в Америке, особенно с учетом занимаемого ею там общественного положения. Но тем не менее, несмотря ни на что, графиня явно хотела именно его; и сам он столь же определенно хотел именно ее; вот почему под конец второго их совместного обеда, когда она сидела, нежно водя по его ладони большим пальцем, ее длинная нога обвила под столом его ногу, а золотистые глаза ее, казалось, готовы были растаять от нежности, он собрался с духом и произнес:
— А не хотели бы вы… не хотела бы ты зайти немного подальше?
Она ответила, что да, да, очень бы хотела и готова зайти так далеко и так быстро, как он сам этого хочет; он сказал, что у него есть квартира в Фулхэме, где он будет рад ее принять, если ей захочется туда прийти, и что это можно было бы сделать как-нибудь на следующей неделе, сейчас ему нужно бежать обратно в контору; она рассмеялась и заметила, что слегка уязвлена тем, что он отдает столь очевидное предпочтение Лайонелу Крейгу, а не ей, но на следующей неделе — так на следующей неделе.
Неделю спустя — в тот самый день и час, когда Лайонел Крейг отправился, как обычно, играть в гольф, — Чарльз отпер дверь своей квартиры на Парсонс-Грин, пропустил впереди себя Вирджинию, она вошла, осмотрелась, довольно улыбаясь, и сказала:
— Пойдем прямо в спальню, хорошо? Не будем больше терять время.
Она держалась решительно, целеустремленно, почти бесстрастно и сразу же принялась раздеваться, не испытывая вроде бы ни малейшего стыда и даже обыкновенной стеснительности. Лежа на кровати, Чарльз наблюдал за ней; как он и ожидал, Вирджиния и без одежды была столь же безупречно красива — высокая, стройная; ее истинно американские, длинные, великолепные ноги казались бесконечными, груди были на удивление полные, с крупными темными сосками; она разделась, легла и проговорила:
— А теперь, если не возражаешь, я за тобой понаблюдаю.
