Александр Минчин - Юджиния
Он принял верхнее одеяние Юджинии и еще раз поблагодарил за подарок. Величественным жестом руки она опустила его благодарность, сказав, что это пустяки.
Юджиния уже вошла в комнату, и он замер. Ему было страшно неудобно за свое маленькое жилье. Такое куцее и такое скромное. Хотя какой-то мудрец в Древности сказал: бедность не порок.
Она огляделась и сразу подошла к полкам.
— Я никогда не видела столько книг.
— Это единственное, что осталось у меня. Это вся моя жизнь.
Она с неожиданным почтением взглянула на него.
— И ты читал их все?
— Многие из них — не раз.
— А ты научишь меня читать?
Он вздрогнул и вспомнил, через что прошел, пока чтение стало его натурой, привилось, как наука, как привычка, без которой нельзя жить.
Она испугалась его испуга.
— Ну, не все, только названия.
— Названия — хорошо. Это займет много времени.
— Я заплачу тебе. Он улыбнулся:
— Тебе ни за что не надо платить. Юджиния уже за все заплатила. И намного вперед.
— Когда?
— Тогда, в комнате отеля.
— Да? Я не думала, что это произвело на тебя такое впечатление.
Он подошел к ней. Она ждала. И первый раз поцеловал ее сам. Она замерла и ослабла в его руках. А раскрывшиеся за минуту до этого губы на секунду стали безвольными. Казалось, что она потеряла сознание.
— Юджиния! — воскликнул он.
— Да… — она возвращалась на землю, словно из тумана, и легкая дымка застилала ее глаза. — Это было хорошо.
— Тебе понравилось? — Он удивился, так как никогда не был хорошим целовальщиком. Все остальное он делал хорошо.
— Да, очень.
— Я могу поцеловать тебя еще раз.
— Два раза, — сказала она. — Но не больше, иначе мы испортим весь вечер…
Он не понял, в каком смысле, но догадался…
Она обвила свои руки вокруг его шеи. Ему казалось, что запах рая коснулся его губ. У нее было чистое и душистое дыхание. Она подошла к окну и посмотрела. На улице уже смеркалось.
— Где ты пишешь? — спросила она. Он показал на свой стол.
— Да, но это маленький стол!
— А у меня мысли небольшие.
Она рассмеялась. Потом серьезно сказала:
— Не может быть.
— Почему?
— Иначе ты бы мне не понравился.
Он всерьез задумался над этой мыслью. В душе его еще была незаполненность, он никак не мог перестроиться, что она просто девочка, его, а не дочка хозяина.
— У тебя есть фотографии мамы и папы? — спросила она.
Он достал их из ежегодника и показал ей.
— Твоя мама очень красивая, — с удивленным восхищением сказала она. — Очень.
— Это она лет пятнадцать назад.
— Ты похож на нее?
— Нет, конечно. Разве это не видно?! — Он рассмеялся.
— Я не знала, что там могут быть такие красивые женщины.
— Были и есть, красивей, чем в Америке.
— Америка — это не эталон. Я удивлена, что там есть такие. Я слышала совсем другое.
— Снега, медведи? Водка и икра! Она рассмеялась.
— Да, мама была очень красивой. Ее три раза воровали.
— Как это так?
— Чтобы жениться. Когда ей было семнадцать лет. Мы жили в таком месте, где это было принято.
— Ой, как интересно! Расскажи мне.
И он рассказал ей про свое любимое место — Кавказ. Любое описание которого будет звучать бледно. Он прожил там пятнадцать лет, вырос и сложился. Потом уже поступил в университет, в столице.
Юджиния над чем-то задумалась после его рассказа.
— Значит, воруют на конях? А на машине будет быстрее?
— Ты сообразительная девочка. Так сейчас и делают. Увозят в горы, а потом родственники смиряются.
Она еще миг подумала и встряхнулась:
— Ты пишешь маме?
— Да.
— Вы можете звонить друг другу?
— Они звонят мне раз в месяц. Но ни о чем говорить нельзя. Только о незначительном, о погоде. Что скучают или ходят куда-то. Чтобы им (не повредить больше, мой отъезд и так на них сказался.
Раздался звонок, Александр поднял трубку, но кто-то ошибся номером.
— Мы можем обедать, если ты хочешь, — сказал он.
— Ты даже приготовил обед? — Да.
Они сели за стол. Она была в восторге от обеда. И даже шампанского, оно было полусладкое. Что стоило ему огромного труда — достать. Так как найти в этой стране, в Америке, не сухое шампанское было невозможно.
После обеда она нежно поцеловала его со словами благодарности. Он ухаживал за ней как мог. И совсем не заметил, что она на редкость удобно и уютно вписалась в его маленькое убогое жилье (как он считал), которого он так стеснялся. И как-то не заметил, что в душе его исчезла пустота и появилось что-то похожее на чувство. Он сначала не понял отчего, потом догадался: она была в его доме, где он чувствовал себя самим собой, и что она девочка, а не дочь, и она принадлежит или будет принадлежать ему.
Их губы коснулись друг друга. Ее тело расслабилось и затрепетало. Он на руках отнес ее в спальню. Вернее… в спаленку.
— Я не знала, что у тебя есть вторая комната, — сказала она.
— Это имеет какое-нибудь значение?
— Нет. Но это приятно.
И она улыбнулась, не открывая глаз.
Он взял ее мягко и бережно, словно боялся сломать. Внутри все слилось в одновременном всплеске.
Она заснула у него на плече. Совсем нечаянно. Что же будет, думал он, понимая, что владеет не своим.
Он посмотрел на Юджинию. О Юджинии можно было написать много страниц, но лучше… Она сама, один ее вид говорил за себя. Это был необыкновенный ребенок и необычайная девушка. На ее лице, как на лице чистого озера, не было ничего хмурого или волнующегося. Лицо было чисто. Как слеза, как лик ребенка.
Слегка подрезанные скулы придавали определенный эффект от природы чуть мягкому овалу лица. Какая-то смесь американоевропейской очаровательности, которая, неясно было, во что еще выльется. Глаза, постоянно искрящиеся. Волосы, едва касающиеся лопаток чуть ниже плеч, оттеняли темной пепельностью лик и снежность лица. И все вместе создавало, восполняло, дорисовывало прекрасную картину: американская невинность.
Он мысленно поблагодарил papa, мистера Нилла, за произведение. Несколько раз… Знал бы papa! — подумал он.
— Юджиния, солнышко, нам пора.
— У-у, не хочу.
— Но никто не спрашивает твоего желания. Она подставила ему губы. Он нежно поцеловал
их. Они слились опять.
Она медленно одевалась в ванной, каждый раз возвращаясь и целуя его. После очередной вещи. Было забавно смотреть, как она появлялась то в одном чулке, то в трусиках, но без лифчика, то в лифчике, но без платья.
— Я не хочу уходить.
Совершеннейший самородок, улыбался он, разглядывая ее тело. Никак не желающее одеваться.
