Номи Бергер - Бездна обещаний
— Очень просто, все, что я сказал…
— Он «подумает»! Да это ужасно. — Кирстен не ожидала, что в ближайшее время Битон вернется в большое искусство. — Я отказываюсь что-либо понимать. Тебя приглашают выставиться в самой престижной галерее Лиссабона, а ты ведешь себя так, словно это тебя нисколько не волнует.
Эндрю приподнялся на кушетке.
— Волнует, поверь мне, Кирстен, волнует, но я думаю, что пока не готов выставляться. Ты же знаешь, что такое выставка. Выставка — это прежде всего уйма работы, затем — необходимость появления на публике, многочасовые стояния в зале и постоянная болтовня с незнакомыми людьми, которые, возможно, по-английски и двух слов сказать не могут. — Кирстен сделала круглые глаза. — Все это то же самое, что я так счастливо когда-то оставил в Нью-Йорке. Прости, Кирстен, но для меня все это попахивает вонючей цивилизацией.
— А ты мнишь себя эдаким Тарзаном, который за долгое время, проведенное в джунглях, совершенно разучился держать в руках ложку и вести себя в обществе воспитанных людей? Но ведь ты ничего не забыл. Ах, Эндрю, Эндрю! — Кирстен обняла Битона за плечи и слегка встряхнула его. — Не смей упускать такой шанс лишь потому, что это напомнит тебе обо всем, что ты оставил много лет назад в Нью-Йорке. Ведь мы живем в настоящем, и это — Лиссабон, и ты все еще божественно одаренный художник. Радуйся этому, черт тебя побери, гордись. Такие люди, как Луис Кастильо, не устраивают выставок забавы ради, они организовывают их, чтобы забрать денежек. И он-то не стал бы приглашать тебя выставиться в своей галерее, если бы не был уверен в том, что ты принесешь ей доход.
— Я буду чувствовать себя уродом, — пожаловался Битон, — придурком. Что же это за художник, который больше не пишет портретов, не может работать в масле, а только рисует какие-то миниатюрные акварели.
Самоистязания Эндрю наполнили сердце Кирстен такой горечью и жалостью, что ей захотелось заплакать, но для того чтобы не расстроить любимого еще больше, она ничем не выказала своего состояния.
— Если ты действительно так чувствуешь, может быть, пришло время снова попробовать писать маслом?
Кирстен почувствовала, как Эндрю напрягся.
— Я еще не готов, и ты об этом знаешь.
— Я об этом ничего не знаю, — ворчливо заметила Кирстен, — только с твоих слов.
Какое-то время они сидели молча. Наконец Эндрю тихо, но решительно сказал:
— Возможно, я и соглашусь, но при условии, что ты поедешь в Лиссабон вместе со мной.
Кирстен аж подскочила:
— Ну, конечно же, я поеду с тобой!
Она набросилась на Битона и принялась, обнимая его, покрывать все тело любимого поцелуями. Но как только Кирстен вспомнила о дате проведения выставки, сердце ее упало. Эндрю, заметив замешательство Кирстен, приготовился услышать нечто ужасное.
— Что случилось? — выдавил он из себя.
— Я не смогу поехать, Эндрю. В это время у меня будет Маркос.
Эндрю застонал:
— А ты не можешь попросить его приехать в другое время?
— Слишком поздно. У Маркоса уже куплен билет, а после того как он погостит у меня, он с родителями на месяц поедет на Крит.
— Ну, вот все и устроилось: я не выставляюсь.
— Нет, ты выставляешься. Со мной ли, без меня ли, но ты сделаешь эту выставку.
— Хочешь избавиться от меня и сбагрить подальше? — Эндрю сгреб Кирстен в объятия и принялся целовать ее шею.
Кирстен начала извиваться.
— Я хочу избавиться от тебя? — хихикая, возмутилась она. — А чем же я занимаюсь теперь?
— Не знаю, — пробормотал Эндрю, впиваясь губами в ямку у ключицы. — Расскажи мне об этом.
Счастливый смех не дал Кирстен ответить.
Кирстен потребовалась еще неделя домашних посиделок, кулинарных изысков и провокационных занятий любовью, чтобы добиться согласия Битона позвонить в Лиссабон Луису Кастильо и заключить договор на проведение выставки.
38
Кирстен поразилась переменам, происшедшим за последний год в приехавшем к ней на неделю Маркосе.
— Да чего же ты вырос! — восклицала она, поворачивая подростка из стороны в сторону и тщательно его разглядывая. — Что стало с мальчиком, которого я видела прошлым летом?
— Весь вышел, — засмеялся Маркос, наслаждаясь удивлением Кирстен. Мальчик страшно гордился девятью сантиметрами роста, набранными им за год, прошедший со дня их последней встречи: рост позволял Маркосу наконец чувствовать себя взрослым мужчиной, стать которым он так стремился. — Теперь мы еще поглядим, кто из нас босс, — сообщил он Кирстен, широко и самодовольно ухмыляясь.
— Что, что! — притворно закричала на Маркоса Кирстен. — Несмотря на ваш великолепный рост, мой юный друг, в этом учреждении привилегией все же пользуется возраст.
— Но теперь, когда я стал выше тебя, мне будет легче заботиться о тебе.
Маркос выглядел таким серьезным и искренним, что Кирстен расхохоталась.
— А что, я и в самом деле выгляжу такой беспомощной? — Кирстен шутливо хлопнула Маркоса по щеке. — Может, я и маленького роста, но ты помнишь поговорку о золотнике, а?
— Нет, не помню.
— Мал золотник, да дорог.
— Вы, американцы, — поморщился Маркос, — все любите обратить в шутку.
— Ну ты преувеличиваешь! Это относится лишь к некоторым случаям.
— Ну вот видишь, ты опять подкалываешь.
— «Опять подкалываешь», — передразнила Кирстен, игриво взъерошивая пальцами волосы Маркоса. Подросток резко откинул голову назад. — Ох-ох-ох! — Кирстен насмешливо изобразила на лице испуг. — Все признаки налицо.
— Какие признаки?
— Возмужания. — Маркос страшно нахмурился. — Знаешь, в это время мальчики, прости, молодые люди, не терпят, когда прикасаются к их волосам.
— Правда?
— Так мне говорили.
Маркос заметил тень, пробежавшую по лицу Кирстен, и тут же понял, о чем она подумала. Маркос поспешил переменить тему разговора:
— Ты знаешь, что у новой демократической партии сейчас сплошные проблемы. — Кирстен закашлялась и ответила отрицательно. — Отец говорит, что, если провести выборы завтра, социалисты Папандреу могли бы победить.
Еще некоторое время Маркос распространялся по поводу политического положения в Греции, а потом как бы между прочим кивнул на покрытое шалью пианино в гостиной.
— А я смотрю, ты по-прежнему используешь пианино только как декорацию, — с грустью заметил Маркос.
— А где же еще мне пристроить свою шаль? — засмеялась Кирстен.
Маркос никогда не узнает, как тяжко трудилась Кирстен для того, чтобы иметь возможность отвергнуть сказанное им. Бросив взгляд на бузуку, крепко привязанную к чемодану Маркоса, Кирстен сухо заметила:
