Номи Бергер - Бездна обещаний
Битон поплелся за Кирстен в дом, где захотел обнять ее на прощание, но та отмахнулась от него, как от назойливой мухи.
Пока они молча стояли друг напротив друга, Кирстен в голову внезапно пришла сногсшибательная идея. Теперь она точно знала, что ей делать. Она поедет в Афины. Кирстен не видела Маркоса уже больше года. Сейчас ей как никогда необходимо повидать мальчика. И еще Кирстен нуждалась в том, чего никто, кроме Полисисов, ей дать не мог: тепло и семейный уют. И если не затягивать визит, то ей потом не будет слишком уж больно.
Теперь Кирстен определенно почувствовала себя лучше, настолько лучше, что она обняла Эндрю за шею и коротко, но смачно поцеловала его в губы, когда же она отстранилась от него, лицо ее сияло.
— Желаю тебе хорошо провести время, — весело попрощалась она, подталкивая Битона к двери и даже открыв ее перед Эндрю. — В себе я не сомневаюсь.
Ошеломленный, Эндрю медленно спустился по ступенькам, спрашивая себя, не упустил ли он часом чего. А если и упустил, то, черт возьми, что?
37
Кирстен вернулась из Афин полной впечатлений и умиротворенной; такое состояние человеку дает только общение в кругу любимой семьи. Сначала Кирстен намеревалась провести у Полисисов всего неделю, но грекам не составило труда уговорить ее растянуть удовольствие на две семидневки. Правда, чем дольше Кирстен оставалась в Афинах, тем труднее ей было оттуда уезжать. И она уехала лишь тогда, когда Маркос твердо пообещал приехать к ней в Тавиру в следующем июле, после чего Кирстен, возможно, покинет Португалию насовсем.
На следующий день после своего возвращения Кирстен проспала допоздна, затем она заставила себя встать и отправиться на рынок за продуктами. Исполнив эту обязанность, Кирстен вдруг почувствовала непреодолимую лень что-либо готовить и решила пообедать где-нибудь в городе, в таверне. Она принялась бесцельно бродить по улицам, пытаясь представить, что бы ей хотелось съесть, но никакие яства не соблазняли ее. В итоге Кирстен остановилась всего лишь поглазеть на суетливую толпу в порту, и тут внезапно ею овладело беспокойство. Кирстен вдруг заторопилась, но ее спешка была вызвана вовсе не враз проснувшимся аппетитом, а навалившейся тоской по Эндрю.
То, что чудесным образом притуплялось расстоянием, здесь моментально обострилось и усилилось. Вдруг все вокруг наполнилось воспоминанием об Эндрю: виды, звуки, запахи города, который пусть и на время, но стал их домом, — все напоминало о возлюбленном. Интересно, вернулся ли Эндрю из Гибралтара или же на этот раз он нарушил свое обещание и не вернется уже никогда? Стоило Кирстен задать себе этот вопрос, как ею овладела так хорошо знакомая паника.
Еле сдерживаясь, чтобы не пуститься опрометью к пристани, посмотреть, нет ли там яхты Битона, Кирстен заставила себя идти шагом. И прежде чем она решила, куда же ей пойти в первую очередь, Кирстен обнаружила себя стоящей перед «Жилао» — первым рестораном, где они ужинали вместе с Эндрю.
Вдыхая воздух, наполненный смешанным запахом морской соли и кулинарных специй, Кирстен нетерпеливо ждала служащего, который провел бы ее к свободному столику. Теперь Кирстен была настолько голодна, что реально ощущала во рту вкус запеченных устриц и приятную влагу хорошо охлажденной «Сангрии», текущей по пересохшему горлу. От голода под ложечкой стало посасывать, и Кирстен, решив не дожидаться нерасторопного метрдотеля, начала подниматься по ступенькам террасы в надежде самой найти свободный столик. И тут Кирстен похолодела. Ее огромные глаза недоверчиво расширились, увидев до боли знакомое лицо. А напротив этого лица, спиной к Кирстен, сидела женщина с пепельно-серыми густыми волосами, сплетенными в длинную тяжелую косу.
Сердце Кирстен подпрыгнуло и замерло. Она заставила себя не закричать и с ужасом обнаружила, что мертвой хваткой вцепилась в рукав появившегося наконец откуда-то из воздуха метрдотеля, исполненного готовности провести Кирстен к незанятому столику. Выпалив ему в лицо что-то очень невнятное, Кирстен развернулась и бросилась сломя голову бегом по улице.
Кирстен привалилась спиной к стене какого-то здания и попыталась отдышаться. Ее предали, ее жестоко предали. До чего же это горько! И в то же время Кирстен понимала, что не имеет никакого права на обвинения в измене. С самого начала они с Эндрю договорились, что ни один из них не будет предъявлять претензии ни по какому поводу. Они ничего друг другу не должны и не обязаны ни объясняться, ни извиняться. «Так отчего же, — спрашивала себя Кирстен, — если я и в самом деле в это верю, увидев Эндрю в компании другой женщины, я вдруг готова сойти с ума?»
В тот вечер Кирстен легла спать рано. И не потому, что сильно устала, а лишь только для того, чтобы избавиться от кошмарных мыслей. Три часа проворочавшись на постели с боку на бок в безуспешных попытках уснуть, Кирстен в конце концов встала с кровати и вышла на кухню. От бессонницы у нее было единственное средство — чашка горячего шоколада.
А то, что на дворе стоял июль, не имело никакого значения. В сладости этого пенного напитка было что-то успокаивающее, что-то особенно уютное и утешительное. Шоколад напоминал Кирстен не только собственное детство, но и ее детей. Горячий шоколад был излюбленным напитком в семье Оливеров, точно так же как и у Харальдов. Мередит всегда добавляла к шоколаду зефир, а Джефф неизменно требовал к своему вишни с ликером. Почему вишни? Наверное, потому что зефир таял в шоколаде, а вишни — нет. Ягоды всегда дожидались мальчика на дне чашки, и радость Джеффа была такой же, какую испытывает ребенок, найдя пластмассовую игрушечку в коробке печенья с сюрпризом.
Но в эту ночь и горячий шоколад не помогал. В эту ночь воспоминания были слишком остры и мучительны. Кирстен закрыла глаза и увидела перед собой лицо своей девятилетней дочери. И теперь, спустя многие годы, Кирстен не могла поверить в то, что никогда не увидит своего старшего ребенка. Со смертью Мередит в душе Кирстен образовалась черная дыра, которая никогда не закрывалась и не закроется. Холодное, бесплодное пустое место, ничем не заполняемое.
Кирстен открыла глаза: перед ней стоял Джефф. Ее сын, ее любимый сын.
— О, Джефф, дорогой мой! — вскрикнула Кирстен вслух. — Думаешь ли ты обо мне? Помнишь ли ты меня?
Кирстен почувствовала, как на глаза навернулись слезы, и зло заморгала, прогоняя их прочь. Вылив оставшиеся полчашки шоколада в стоявшее рядом с раковиной ведро, Кирстен побрела в гостиную.
— Не думай! — приказала она себе, усаживаясь в темноте за пианино. — Не думай, не думай, не думай!
