Кейт Фернивалл - Содержантка
Она взвизгнула и зачерпнула в бокал воды, чтобы плеснуть ему на голову.
— Ты меня утопишь, — засмеялась она.
Он очень осторожно поднял ее покрытую ароматными пузырьками пены руку и поцеловал сгиб локтя.
— Я научу тебя плавать, — сказал он и начал медленно снимать промокшую перчатку, сантиметр за сантиметром, обнажая поврежденную кожу.
45
Они шли рядом, не прикасаясь друг к другу. Склонив головы перед встречным ветром. Чан был насторожен, Лида чувствовала это по тому, как он двигался (точно кошка, ступающая по льду), и по тому, как он держал руку у бедра, где у него на ремне висел нож. Хотя, глядя на его лицо, она видела спокойствие и направленный под ноги взгляд.
Улица, которую они проходили, была серой. Серые здания, толстые серые водосточные трубы, облепленные серым льдом, серый воздух, порывами бьющий им в лица. Серые балконы на испещренных трещинами стенах.
— Это неразумно, Лида, — предупредил Чан.
— Прошу тебя, любимый мой!
— Ты снова хочешь дернуть за хвост дракона.
— Дракон дрыхнет у себя в логове, как какой-нибудь пьянчужка после встречи Нового года. Он даже не узнает, что я там побывала. — Увидев, что на его лицо набежала тень, она просто сказала: — Мне это нужно, Чан Аньло. Я должна сама все увидеть.
Он кивнул.
— Значит, увидишь.
До тюрьмы оставалось два квартала. Они шагали молча, помня о сидящих на цепи сторожевых собаках, об охранниках в серых шинелях и о винтовках в их руках. На этой улице явно раньше располагались красивые особняки и росли тенистые деревья, но сейчас от этого не осталось и следа. Теперь вдоль дороги тянулись однообразные здания, в которых размещались правительственные учреждения, и лишь поросшие мхом пни у бордюра напоминали призраки былой красоты.
Лида заставила себя не поворачивать головы. Ноги ее быстро ступали вперед, хотя ей больше всего хотелось остановиться. Здесь, на улице впечатление от тюрьмы было совсем не таким, как в уютном салоне машины Вощинского. Здесь все было правдивее и грубее. Боль чувствовалась острее. Стены были выше, ворота смотрелись мрачнее. Но здесь она могла услышать Йенса Фрииса. Услышать биение его сердца. Его дыхание. Его голос.
Его голос. Она не спросила у Чана о его голосе. Как она могла забыть о столь важном?
Папа, ты слышишь меня? Ты чувствуешь, что я здесь?
Она позволила себе лишь один-единственный взгляд. Лишь слегка покосилась в сторону тюрьмы. Потом снова уткнулась под ноги и поспешила дальше. Но какая-то часть ее осталась здесь, на сером тротуаре, посреди льда и мертвых пней. И эта ее часть стала ее глазами и ушами, затаившись в ожидании.
Чан свивал в косы ее локоны. Вплетал в них красивые шелковые ленты. Он чувствовал, что ритмичные движения успокаивают ее, помогают сгладить волны, которые его чуткие пальцы ощущали под тонкими костями ее черепа. Он глубоко вздохнул и увидел, как один ее локон приподнялся, встрепенулся и мягко опустился.
— Лида, чего ты хочешь от Йенса Фрииса? Хочешь так сильно, что готова рискнуть всеми нами?
— Он мой отец, — промолвила она.
Чан вплел в пламенную волну еще одну ленту.
— Но зачем ты приехала сюда, в Россию? Ты хочешь быть ближе к отцу? Или дальше от Китая?
— Почему ты так говоришь: «дальше от Китая»? Почему я должна хотеть быть дальше от Китая?
— Потому что там умерла твоя мать.
Лида ничего не ответила. Лежавшие вдоль тела руки ее не пошевелились, и он подумал о том, чего ей это стоило.
— Твоя мать умерла, погибла там. А я ушел воевать с Гоминьданом, оставив тебя одну. Мои китайские враги отыгрывались на тебе. — Он поцеловал ее затылок. — У тебя было много причин для того, чтобы бежать. Но твой отец исчез из твоей жизни, когда тебе было пять лет, и ты почти не помнишь его. Почему же ты так к нему тянешься?
— Он мой отец, — снова сказала она голосом не громче выдоха.
Он провел рукой по ее хрупким обнаженным плечам.
— Я позволила умереть матери и не хочу позволить умереть отцу.
— В смерти матери ты не виновата. Так возжелали боги. Такое случается нечасто, но в тот день месть сбилась с пути. В этом нет твоей вины.
— Я знаю.
— И твой отец не умирает.
— Но он и не живет.
— Об этом ты не можешь знать.
— Что, ты хочешь сказать, что в том месте, мимо которого мы сегодня проходили, можно жить? Оно больше похоже на какую-нибудь гробницу.
— Хорошо, и что же ты намерена делать?
— Связаться с ним. Как-то. Пока что только это.
— А потом?
Но она уже ушла от него. Глубоко внутрь себя, туда, откуда он не мог уже ее достать. Пальцы его продолжали перебирать ее волосы, и вдруг в голове у него появилось воспоминание: вот она в Китае, стоит на песчаном берегу и смотрит на залитую солнцем воду, каждой клеточкой своего тела готовая броситься вперед, побежать вместе с течением навстречу будущему. Что стало с ней? Он наклонил голову так низко, что почти прикоснулся к аккуратному треугольнику ее лопатки, и вдохнул запах ее кожи. Пахла она, как и прежде: одурманивающей смесью жасмина и мускуса дикого животного. Но куда ушла его девушка-лиса? Медленно он оплел ее руками и притянул ее спину к своей обнаженной груди. Жар ее тела удивил его.
— Чан, — сказала она, и грусть в ее голосе ошеломила его, как неожиданная пощечина. — Что мы будем делать дальше? Ты и я?
— Любимая, нельзя сбежать от своего будущего, гоняясь за прошлым.
Она развернулась к нему лицом, не разрывая его объятий, так, чтобы ее рыжевато-карие глаза оказались напротив его черных.
— Ты думаешь, все из-за этого?
— Я думаю, ты боишься того, что может принести будущее тебе, нам, поэтому хочешь выстроить его из прошлого.
— Так, значит, Йене Фриис — это прошлое? — Да.
Она медленно покачала головой, отчего кончики ленточек в ее волосах легко прошлись по его щекам.
— Ты не понимаешь, — сказала она. — Ты совсем ничего не понимаешь.
Ее слова больно укололи его, пробили крошечное отверстие в сердце. Он поднял руки и охватил ладонями ее лицо.
. —Я понимаю, что мы вместе. Этого достаточно. — Он улыбнулся. — Посмотри, что у тебя в волосах. Посмотри на ленточки.
Это получилось не сразу, но, когда она увидела, на лице ее появилась улыбка.
— Красные ленты.
— Красный — символ счастья.
Было темно, и шел дождь со льдом. Льдинки впивались в кожу на шее. Йене посильнее натянул кепку и поднял высокий воротник так, чтобы закрыть уши. Прогулки в полседьмого утра в отвратительную погоду дарят человеку не самое лучшее настроение. Они ворчали друг на друга, на охранников, на погоду, но больше всего — на полковника Тарсенова.
