Вероника Давыдова - Город любви
– Ты рассуждаешь как негоциант, – отвечал ей Юлий. – Почему бы тебе не довольствоваться тихим семейным счастьем?
– Ну уж нет! – презрительно улыбалась Арсиноя. – Я не из тех перезревших весталок38, которые, сцапав мужчину, держатся за него, как за единственное сокровище. О каком семейном счастье ты толкуешь? Разве ты любил меня в тот день, когда просил стать твоей женой? Или, быть может, любишь теперь? Молчишь, то-то же!.. Словом «любовь», дорогой мой Юлий, люди красиво называют то, что мужчина и женщина совершают под покровом ночи… Однако наш союз удачен: я получила в лице мужа надежное прикрытие своим маленьким порокам, ты – красивую жену и неплохое приданое. Признаюсь, я не устояла перед твоим обаянием в нашу первую встречу, но позже поняла, что ты страшный зануда и пустозвон, хотя в общем меня устраиваешь. Не будем друг другу мешать, ладно? Sint ut sunt,39 муж мой.
Что мог Юлий на это ответить? Да и хотелось ли ему отвечать? Так, в разногласиях и непонимании, протекали дни, а по ночам Арсиноя чаще всего уходила куда-то, спрятавшись от любопытных взоров под широким черным плащом. Ее не интересовали стихи, которые ровными звучными строчками ложились на навощенные дощечки Юлия; ее не восхищала серебристая луна, томящаяся в одиночестве на темном небе; ей не хотелось, обнявшись, погулять у берегов прозрачного Сарна40, чтобы там, вдали от людей, свободно дышать, мечтать и любить, любить…
Нет, Арсиноя не была такой. Что и говорить – она ведь римлянка! Если юная девушка, исполненная верноподданнических чувств, слышит об оргиях, которые устраивает император, а быть может, и сама в них участвует, то разве будет ей известно, что такое любовь, верность, честь? Разве жизнь не превращается для нее в цепь сиюминутных радостей, запас которых иссякает в самом расцвете сил, и тогда уже не остается ничего другого, как призвать дух Танатоса41?
Если бы Арсиноя была глупой избалованной гусыней, каких много, Юлий оставался бы по крайней мере спокоен. Но вращаясь среди римской знати, общаясь с образованными и остроумными людьми, она впитывала в себя знания и суждения, как губка. Она любила литературу; она восхищалась театром; она вела светские беседы не хуже Аспазии42. Арсиноя обладала сложившимся взглядом на жизнь, принципиальным и независимым, и не намеревалась подчиняться мнению Юлия. Это казалось ему самым ужасным, этого он не мог ей простить. Он готов был смириться с ее пренебрежением к его творчеству, с ее чисто римским прагматизмом, с ее преклонением перед другими поэтами, но с независимостью – никогда. Никогда.
Однако внешне все выглядело замечательно. Счастливые отцы не могли нарадоваться, глядя на своих детей, и считали, что им недостает только внука. Но ни Юлий, ни Арсиноя и слышать об этом не хотели. Они хорошо сознавали, что их брак – просто выгодная сделка чужих друг другу людей…
Адель никогда не ела столько вкусных блюд сразу. Слушая рассказы Юлия о положении дел в современной (ему) поэзии и его критические замечания по поводу классических произведений греческих трагиков, Адель скромно попробовала всего понемножку и решила, что по правилам этикета этого, вероятно, хватит; но глядя, как Юлий естественно, без церемоний наслаждается пищей, она тоже отбросила стеснение. Отсутствие привычных вилок и ложек ее уже не смущало, и Адель по достоинству оценила десерт с финиками и изюмом.
– Милая Адель, вовсе не обязательно так торопиться, – мягко улыбнувшись, сказал Юлий. – Трапезы длятся два-три часа, ты успеешь насытиться. Если же позднее тебе снова захочется подкрепиться, просто скажи об этом Колону, и тебе приготовят не менее изысканный стол.
Юлий смотрел на нее снисходительно, ожидая стыдливо опущенных глаз и застенчивого румянца. Ничуть не бывало! Адель удостоила его тираду лишь кивком головы, метнув заинтересованный взгляд на стоявшего неподалеку номенклатора.
– Может, ты хочешь чего-нибудь еще? – едва сдерживая смех, спросил патриций.
– Нет, спа… – начала было Адель, но, заметив улыбку Юлия, решила ему подыграть. – Да, пожалуйста, один антрекот, картофель фри с бифштексом, коктейль «манхэттен»… или лучше бокал мартини с двумя оливками, «взболтать, но не смешивать». Да побольше мороженого!
Улыбка медленно сползла с его лица.
На несколько секунд над столом повисла пауза, а потом Юлий неожиданно рассмеялся.
– Ну, дочь Венеры, ты не перестаешь меня удивлять! Чем теперь желаешь заняться?
– Расскажи мне о себе, – заглянув в его ярко-голубые глаза, попросила Адель.
– Это неинтересно.
– Пожалуйста, Юлий… – И она положила свою руку с тонким колечком на его унизанные перстнями пальцы.
Он посмотрел на нее, слегка прищурившись, настороженно и испытующе – и отстранился.
– Уже поздно. Пора спать. Колон, проводи госпожу в кубикул для гостей. Доброй ночи, Адель.
Юлий поднялся и неторопливыми шагами направился по узкому темному коридору, оставив гостью на попечение услужливого грека. Проводив патриция взглядом, Адель с любопытством уставилась на номенклатора.
– У тебя потрясающе выразительное лицо настоящего эллина! – то ли восхищенно, то ли насмешливо произнесла она. – Тебя зовут Колон, я правильно расслышала?
Грек почтительно поклонился.
– Да, domina43.
– Скажи-ка мне, Колон, – по-турецки усаживаясь на низком ложе, промурлыкала, как это у нее превосходно получалось, Адель, – а где находится кубикул твоего хозяина?
Молодой раб, не ожидавший подобного вопроса, недоуменно смотрел на странную гостью, соображая, вправе ли он сообщать такие сведения. А Адель, видя его замешательство, продолжала все тем же сладким, как пастила, голосом:
– Ты не думай ничего плохого, Колон! Я просто хочу пожелать Юлию Сабину спокойной ночи и сказать ему кое-что очень важное.
– Господин не любит, когда его беспокоят после отхода ко сну.
– А что, такое часто случается?
– Бывает, domina.
– И ты не хочешь меня к нему провести?
– Нельзя, domina.
Адель почувствовала, что даже этот застенчивый красавец грек начинает ее раздражать, как всякий неприветливый и упрямый мужчина. Она порывисто поднялась и, решительно засунув руки в задние карманы узких джинсов, прошипела:
– Ладно, Цербер, веди меня в мои покои.
Колон облегченно вздохнул и быстро зашагал вперед.
Ее кубикул представлял собой маленькую квадратную комнату с застекленными окнами (хотя это редко встречалось в Помпеях) и широким резным ложем. Помещение было обставлено до крайности просто: на черно-белом полу, рядом с кроватью, – низкий металлический столик с зажженным светильником, в углу – небольшая статуя Фортуны. «Похоже на келью, а не на спальню в доме богатого патриция», – подумала Адель и натянуто улыбнулась Колону.
– Доброй ночи, domina, – поклонившись, проговорил он и поспешно исчез за тонким жестким ковром, которым занавешивался вход.
– Хотела бы я иметь такого раба! – усмехнулась Адель и уселась на кровать. – Почему-то на Родосе мне не встретился никто, хотя бы отдаленно похожий на этого. Видно, вымерли все, как мамонты. Когда вернусь домой, обязательно выясню, где сейчас живут потомки настоящих эллинов.
Домой? Впервые за сегодняшний вечер она задумалась об этом. Домой? Адель подошла к окну и не без труда открыла его. Домой?
Месяц ярко блестел на ясном помпейском небе, холодными лучами лаская ее задумчивое лицо. Как она попала на страницы собственного романа? По чьей воле развивается сюжет? Когда Адель написала первые строки, она весьма смутно представляла себе, что будет дальше: составлять планы своих будущих произведений она не любила и никогда так не делала. А ведь если бы делала, то знала бы, что произойдет потом! Но с другой стороны, так ли уж ей хочется это знать?
Адель решила, подобно Скарлетт О’Хара, «подумать об этом завтра», тем более что была почти уверена, что проснется утром в своей новой арлингтонской квартире и с улыбкой сожаления вспомнит свой прекрасный сон о прекрасном патриции…
Устроившись на неудобной кровати, Адель закрыла глаза, но уснуть так и не смогла. Она думала о Юлии и вспоминала каждый его жест, взгляд, каждое слово, сказанное ей, его ухоженные руки с длинными тонкими пальцами, легкую улыбку – то нежную, то ироничную, его невысокую поджарую фигуру, сдержанную величавость жестов… Адель вспоминала его голос – приятный тембр заставлял ее сердце трепетать и замирать, особенно когда он произносил слова медленно и чуть протяжно, будто декламировал, – и она, словно завороженная, ощущала себя готовой покориться этому необычайно красивому, совсем юному мужчине…
