Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)
— Хиндол тоже плоть от плоти — ваш. Ему присущи и влюбчивость Хумаюна, и его мечтательность. Да ведь и вы в возрасте Хиндола любили играть в войну — мне рассказывала об этом Ханзода-бегим.
Бабур рассмеялся и снова обратился к мальчику:
— А если я подарю тебе книги, ты будешь их потом читать?
Хиндол ответил не очень уверенно:
— Буду.
Бабур вызвал мунши и велел передать хранителю Кабульской библиотеки список книг (его составит Мохим-бегим): пусть их постепенно перепишут для Хиндола. Затем по его знаку слуга вынес из внутренней комнаты красиво украшенный детский лук с десятком золоченых стрел (это была работа знаменитых ташкентских мастеров). Ах, как обрадовался мальчик!
— Вот возьми и стреляй, но не забывай и про книги! — сказал ему на прощание Бабур.
После Хиндола на айван поднялась миловидная женщина средних лет, которая вела за руку пятилетнюю девочку. Бабур ответил на поклон Робии. После смерти матери Бабура Кутлуг Нигор-ханум Робия перешла в услужение к Мохим-бегим, нянчила Гульба-дан, которую старшая жена тоже взяла себе. Единственный сын Тахира и Робии Сафар стал уже взрослым парнем, сейчас учился в медресе, а Тахир продолжал быть начальником личной охраны Бабура.
Разряженная красивая девочка личиком очень напоминала Дильдор-огача, свою кровную мать. Дильдор на сей раз не только не противилась, но радовалась: убедилась, как умна и заботлива Мохим-бегим к ее Хиндолу, как благородна и самоотверженна ее душа. Не чета Гульрух-бегим, злой, своенравной. Вторая жена Бабура невзлюбила не только Мохим-бегим, но и Дильдор-огача. Ну и они, в свою очередь, объединились против Гульрух, и сплачивали их теперь «общие дети». А еще — охлаждение к Гульрух-бегим самого Бабура…
Да, немало сложных житейских отношений стояло за безоблачной милой Гульбадан, которая смешно и угловато поклонилась отцу. Бабур с умилением взял девочку на руки, потом посадил на колени. Перед ним расстелили скатерть-дастархан, а на нем — шашлык из мяса куропатки, различные виды халвы, на золотых тарелках — горами — кисти винограда, гранаты и даже апельсины и лимоны, что созрели в Боги Вафо (Бабур сам нарисовал план этого сада в Адинапуре), Бабур показал дочке пальцем на апельсины и миндальную халву: бери, вкусно. Девочка, улыбаясь, отказалась — не хочу. Она теребила позолоченные пуговицы на верхнем платье-або отца.
На каждой из пуговиц было выгравировано какое-нибудь живое существо. На одной — гибко переступал с лапы на лапу маленький тигр с глазами, горящими двумя маленькими красными зернышками рубина.
А на другой пуговице — диковинная птица держит в клюве белую жемчужинку.
— Нравятся тебе эти пуговицы?
Девочка согласно кивнула головой.
Бабур схватил крепкими своими пальцами верхнюю пуговицу, попробовал оторвать. Но она была пришита крепко и не поддавалась.
— Что вы делаете, повелитель? — удивилась Мохим-бегим, а догадавшись о намерении его, запротестовала: — Не надо отрывать! Вы портите свою шахскую одежду.
— Не велика беда, закажут ювелиру другую пуговицу и пришьют.
Бабур отстегнул с пояса небольшой ножик (им затачивал перья) и срезал с нитки верхнюю пуговицу — ту, на которой была изображена птица.
Отдал пуговицу Гульбадан, сказал:
— Только не потеряй. Тут изображена Хумо — птица счастья. Будь счастливой, дочка!
Девочка смущенно и старательно молвила:
— Спасибо, хазрат… повелитель…
— Говори просто — отец, папочка.
Девочка повернулась к Мохим-бегим: можно?
— Да, конечно! — подбодрила та.
Тогда Гульбадан обняла ручонками отца за шею и, сказав: «Папочка, спасибо!» — поцеловала его в щеку.
Бабур и Мохим-бегим растроганно переглянулись.
— Гули, расскажи теперь своему папочке хикаят.
Гульбадан тихонько слезла с отцовских колен, встала напротив и важно, тоном учителя, начала рассказывать поучительную историю о пастухе, который зря пугал людей криком: «На помощь! На помощь! Волки напали на стадо!», а когда люди прибегали, пастух-обманщик смеялся над ними. Но вот однажды на стадо впрямь напали волки, пастух стал звать на помощь, но никто на этот раз не поверил ему, и «волки всех овец съели», — закончила девочка уже взволнованно.
— Как она складно и выразительно рассказывает! — Бабур любовался девочкой, глаз с нее не сводил.
— Удивительно способная — запоминает все, что ей прочитаешь или расскажешь, слово в слово. И любит прозу больше, чем стихи. И про то, что сама увидит, рассказывает мило и складно. Иногда я думаю: есть женщины, поэтессы, которые сочиняют стихи, а женщин, которые писали бы обо всем пережитом… ну, как в вашей книге «Былое»… нет. Может быть, Гульба-дан станет первой последовательницей своего отца?
— Ох, как много нужно пережить, чтобы… — Бабур вдруг увидел, как внимательно смотрит на родителей маленькая Гульбадан, сколько доверия и детского интереса в ее выразительных глазах. И ушки — на макушке! Поспешно Бабур прервался. — Раз вы, дорогая бегим, приметили этот дар девочки, вам надо подумать, как развить его. Вот подрастет она, к тому времени, может быть, я закончу первую половину «Былого», и какие-то подходящие отрывки можно будет дать переписать и для Гульбадан.
— Вот это я хотела просить у вас! — Мохим неожиданно разволновалась. — Моя заветная мечта, чтоб не только сыновья, но и дочери ваши прославили свои имена!
Ах, Мохим, самоотверженная благородная Мохим! Правду молвят: не та мать, что родила, а та, что вырастила, воспитать сумела. Бабур подумал и о том, как много значат дети в жизни человека, чей возраст, как сейчас у него, перевалил за сорок. Дети, преданные отцу, — нет блага выше!.. И опять — это заслуга Мохим, это доказательство неугасимой любви ее самой к нему, к Бабуру, несмотря на то что он виноват перед нею. Из-за Гульрух, из-за Дильдор виноват.
Бабур порывисто встал с курпачи, сделал шаг к Мохим-бегим, обнял ее крепко и нежно, так же нежно и крепко поцеловал в глаза:
— Мохим, какое это счастье — что вы есть у меня! Пусть я шах, но для вас я раб! Повелевайте мной — все, что хотите, я сделаю!
Мохим смутилась, прошептала: «Гульбадан! Гульбадан смотрит!»
Ах, Гульбадан! Бабур громко хлопнул в ладоши: эй, слуга, подарим-ка крошке Гульбадан-бегим двух индийских попугаев!
Радужные попугаи в изящных клетках приковали к себе внимание девочки. О, попугаи умели говорить! Один из них резко скороговоркой произнес: «Ассалом, бегим». Гульбадан пришла в восторг и закричала в ответ:
— Алейкум-вассалом!
И шах с шахиней, и слуги, и Робия — все засмеялись. А Гульбадан еще раз поцеловала отца в щеку.
Потом Бабур и Мохим-бегим остались одни. Когда стихли шаги ушедших на лестнице, они покинули айван и пошли во внутренние комнаты.
В одной из них — самой большой, пышно обставленной — возвышалось «шахское место», застеленное дорогими иранскими коврами и златоткаными одеялами. Обняв Мохим за талию, Бабур медленно пересекал комнату, тихо, возбужденно говоря жене:
— У вас талия все еще такая же, какой была в начале нашей совместной жизни, Мохимджан!
— Если это так, то потому лишь, что вы у меня остались подобным двадцатилетнему джигиту.
И оба бросили жаркий взгляд на дверь в соседнюю комнату. Там прошлой ночью… они обнимали друг друга… их сжигало пламя… их тела то сливались, то в трепетной истоме отделялись одно от другого, чтобы потом опять превратиться в одно горящее счастьем существо. Они забыли обо всем на свете, кроме любви. «Единственный мой, от кончиков волос до кончиков ногтей — мой, мой, только мой! Никому не отдам!» — так шептала Мохим. И тогда, ночью, он в первый раз сказал то, что повторил снова, недавно: я — шах Бабур, но перед ней — раб! Ее раб…
Мохим — молодой, совсем не тридцатисемилетней женщины задор в глазах! — спросила:
— Значит, вы сделаете все, о чем я сейчас… попрошу?
Что она может попросить? Новый загородный сад или дать деньги на какую-нибудь дорогую покупку??
Бабур ответил с готовностью:
— Да, все, что в моих силах!
Мохим чуть помедлила.
— Я очень прошу вас, повелитель мой, — голос ее потерял всякий задор, — верните нашего Хумаюна в Кабул.
Стал серьезным и Бабур:
— Как вернуть? Совсем?
— Ведь он уже два года охраняет северные границы. Наверное, можно заменить его?
— Кем? — Бабур понял, что разговор предстоит серьезный, любовный пыл в нем погас.
— Хотя бы мирзу Камрона пошлите. Ему шестнадцать лет, Гульрух-бегим гордится им, уверяет всех, что сын у нее стал настоящим джигитом.
Лицо Бабура помрачнело: он болезненно переносил нелады между женами. Гульрух доходила до прямой враждебности к Мохим и Дильдор, натравливала на них своих детей. Опасно это было для будущего, особенно если иметь в виду его, Бабура, планы, касающиеся этого будущего…
