Валерий Горбунов - Секреты для посвященных
— Почти каждый день мы видим в газетах карикатуры на волнующую вас тему. Один художник изображает пусковую кнопку, другой — рубильник, третий — рычаг. Но мы-то с вами знаем, что никакой кнопки, рубильника, рычага в действительности не существует. Нет ничего такого, чтобы президент или кто другой могли нажать, повернуть и включить. На этот счет можно быть спокойным.
Оба собеседника знали, о чем идет речь. Президент Кеннеди, видимо, был единственным из всех президентов, которого волновала проблема предотвращения возможности самовозгорания ядерного конфликта. По его прямому указанию были сконструированы и изготовлены тысячи устройств системы ПАЛ. ПАЛ — это нечто вроде замка, установленного на каждую единицу ядерного оружия. Чтобы запустить ракету, необходимо ввести в замок тайный код, в который входит от 4 до 12 цифр, подбирать необходимую комбинацию методом проб и ошибок практически невозможно — 16 миллионов комбинаций! Стоит при вводе кода допустить хотя бы одну ошибку, как тотчас же срабатывает предохранительное устройство. Деблокировать его может лишь узкий круг высокопоставленных военных. А если к ракете подберется злоумышленник и попытается открыть замок вовсе без кода, тотчас же сработает механизм саморазрушения взрывного механизма.
Лицо Гора выразило два противоположных стремления: решительно оспорить слова генерала и вместе с тем не обидеть его.
— Гм… Я понимаю, что мнение одного генерала можно оспорить только мнением другого. Нас, штатских, военные не слушают. Они говорят о наших доводах примерно то, что Яго говорит об Отелло: «Пустая болтовня без практики — вот все его солдатское достоинство». Поэтому я отвечу вам словами людей, которых никак нельзя заподозрить в отсутствии практики.
Журналист достал из кармана узкую книжицу в корочке из змеиной кожи и, найдя нужную страницу, продекламировал:
— «Никто из тех, у кого есть хоть малейшее представление о том, как действует наше правительство, не поверит, что наш президент за пятнадцать минут, которые у него останутся для принятия того или иного решения, сможет осуществить предусмотренный циркуляром вызов и связаться с госсекретарем, министром обороны, и за те же пятнадцать минут отдать приказы так, чтобы они дошли до исполнителей. Единственный выход передать полномочия неким полевым командирам, которые сами должны решать, наносить ли удар, если, по их мнению, ядерная война уже началась». Это слова Генри Киссинджера, а он-то знает, о чем говорит. Его высказывание хорошо монтируется с ранее сделанным заявлением президента Трумэна, заявлявшего, что его вовсе не устраивает, чтобы какой-нибудь лихой подполковник решал, пришло ли время сбросить ядерную бомбу. В связи с этим, генерал, вас не должно будет удивить высказывание генерала Омара Брэдли. Он еще в 1957 году предсказал, что гонка вооружений приведет к «построению электронного карточного домика», который неизбежно рухнет. Сейчас многие специалисты из тех, кого мне удалось проинтервьюировать, считают, что этот рубеж уже достигнут и вся система управления и контроля рассыплется в первые же минуты после массированного нападения. Что же мы с вами имеем, генерал? Взведенный курок США — это не система пружин и рычажков, а люди, которые вряд ли понимают, что им предстоит делать. Мне кажется, что с каждым днем все большее число американцев сознают это. Им хочется взять дело сохранения мира в свои руки.
«Он рассуждает почти так же, как моя дочь Маргарэт», — подумал генерал. Он не нашел ничего лучше, как сделать рукой жест в сторону двери, ведущей в тир, и предложить:
— Может, пойдем постреляем? Я вам дам фору.
Когда они стояли у стойки, заряжая пистолеты, в помещение неслышно проскользнула черная служанка в белой наколке и таком же белом фартучке. В руках у нее было два высоких бокала, на дне которых поблескивали серебристые кубики льда…
— Поставьте вот сюда, на стойку, Мэри, — распорядился генерал.
Мишень представляла собой светло-зеленое изображение бегущего прямо на генерала человека в маске. На том месте, где у солдата должно было находиться сердце, чернел круг с белой цифрой «10». От него расходились концентрические, тоже черные круги.
Генерал быстро вскинул руку и, почти не прицеливаясь, выстрелил. Выстрел прозвучал в подвале как удар грома, запахло порохом.
— Теперь вы. Что ж вы медлите?
Гор пребывал в неподвижности. Он не мог оторвать взгляд от двух бокалов, стоящих на стойке, рядом с надорванной пачкой патронов. На мгновение ему показалось, что эти высокие узкие сосуды наполнены не знаменитым итальянским напитком — кампари, а рубиново-красной, солоноватой на вкус человечьей кровью.
…В канун очередного восьмичасового полета над Средним Западом генерал Джеймс Смит был предупрежден: держите ухо востро. По данным разведки, русские готовят очередной запуск, скорее всего будет продублирован тот, предыдущий, окончившийся неудачей.[1]
Осечка перед стартом
Николай Егорович Гринько не любил гостиничных вечеров, пустого времяпрепровождения, бездарно заполняемого преферансом, выпивками, бесконечным гоняньем чая или легковесными беседами со случайными соседями по временному жилью. Но сегодня он летел в «нулевку» как на крыльях. По его подсчетам получалось, что Раиса заступила на смену утром и он сейчас увидит ее. Но Гринько ошибся. Раисы не было, была напарница.
Заскучав, заглянул в буфет, выпил чаю с пирожком. Потом поднялся в номер. Не успел снять пиджак, как раздался стук в дверь. В дверях стоял солдат с конвертом:
— Вам. Распишитесь, пожалуйста.
Он взглянул на конверт и мгновенно определил: письмо от старика — генерального.
Гринько не любил писем от старика. Уж если тот давал себе труд взяться за перо, то только для того, чтобы досадить начальству или промыть мозги подчиненному. А ему сейчас меньше всего на свете хотелось чувствовать себя подчиненным.
Гринько впервые единолично представлял «фирму». И болезненно переживал все доказательства того, что старик — это фигура, а он только его тень. Особенно остро это дал почувствовать Гринько председатель государственной комиссии генерал-лейтенант Волков. Он так искренне расстроился, не застав на полигоне своего старого друга генерального конструктора, Твердохлебова, так набросился на Гринько с вопросами, касающимися недавней автомобильной аварии, в которую тот угодил, его самочувствия, что Гринько стало ясно: его личные шансы тут невысоки. И хотя интеллигентный, воспитанный Волков, заметив произведенное им на молодого конструктора впечатление, попытался его исправить, выказывал ему знаки внимания и уважения, было видно: он огорчен, что это важное испытание придется проводить без генерального. Да это и понятно: весь груз ответственности ложился лишь на плечи Волкова, Гринько тут не в счет. На его авторитет, в случае чего, не обопрешься, молод еще, не нажил.
Но Николай Гринько был человеком с характером. Недаром шеф так быстро дал ему дорогу, приблизил к себе. Он обладал качеством, которое довольно редко встречается в наше время: быстро принимал решение и брал на себя ответственность. Старик, любивший повторять слова Наполеона, что сражения выигрывает не тот, кто дает советы, а тот, кто принимает решения, ценил его за это.
Хотя и скрываемое, но явно угадываемое недоверие Волкова не пошатнуло уверенности Гринько в себе, в правильности своего выбора, а, наоборот, только добавило ему решимости.
И вот письмо старика… Гринько бросил конверт на полированный журнальный столик рядом с пепельницей и отвернулся. Подошел к зеркалу, взглянул на удлиненное лицо с резкими чертами, на глаза, упрямо глядящие исподлобья, и ослабил узел галстука. Дышать стало немного легче. Он подошел к балконной двери, откинув кисейную занавеску, вдохнул прохладного вечернего воздуха. Мир, который начинался там, за балконной дверью, был миром, где обитала Раиса. Его сразу охватила тоска, как только он подумал о ней. Еще несколько дней назад Гринько и не подозревал о существовании этой женщины, а сейчас уже не мыслил без нее своей жизни. Что произошло? Почему? Кто ответит? Где-то подспудно внутри него самого жил образ совершенно необходимой ему женщины, его половины. И стоило ей появиться на горизонте, как уже не было нужды определять, какая она — высокая или низкая, худая или толстая, красивая или некрасивая, умная или глупая, — то была Она, и этим все сказано. Встреча эта мгновенно изменила и самого Гринько, и мир вокруг него. Зажглись краски, которых он прежде не различал, послышались звуки, которые никогда раньше не слышал.
Гринько с неприязнью покосился на желтоватый прямоугольник, четко выделяющийся на темно-коричневой крышке стола. В нем, в этом письме, он угадывал опасность для того нового своего «я», которое он четко ощутил в последние дни.
