Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)
Так, значит, Курбан успел и посланца своего направить к «начальству». Наутро мы допросили пленного — в прошлом кладбищенского вора. Поняв, что запираться бесполезно, он все рассказал.
… Втроем — я, Ишбай и Мустафакул, одетые кое-как, с хурджунами, ножами — будто простые дайхане — мы на рассвете подошли к паромной переправе. Она действовала как и в мирные времена Народу съехалось порядочно — на том берегу, в ауле Пальварт, где разместился с главными силами Хаджи-ишан, в этот день собирался большой базар.
С толпой дайхан мы погрузились на неуклюжий плот — два каюка, скрепленные канатами. Около часа плотовщики, с помощью весел и длинных шестов, боролись против мутных, стремительных струй могучего и капризного Джейхуна. И вот мы на левом берегу. Здесь в те дни полностью властвовал Хаджи-ишан со своими головорезами, осадившими город Керки.
Куда идти, с кем встречаться, чтобы вручить письмо адресату, это все нам рассказал пленный. Двор Худайберды-бая, широко известного в аулах левобережья, — вот место, куда прибывают связные из бандитских отрядов с обеих берегов. Это была настоящая крепость, обнесенная высоким и крепким дувалом. Массивные ворота охранялись неусыпными стражами. Мы вызвали Шакира, начальника охраны, низенького сухощавого человека с рысьими пронзительными глазами. Мне стоило большого труда спокойно выдержать их испытующий взгляд.
— От Курбан-сердара, с добрыми вестями, — обменявшись приветствиями, вполголоса уведомил я Шакира. Тот еще раз проколол меня острым, настороженным взглядом, стрельнул глазами в Ишбая, Мустафакула.
— Курбан-сердар в добром здоровье? — прозвучал в ответ его хрипловатый, торопливый говорок; то был условный пароль.
— По воле всевышнего… Нам велено явиться пред светлые очи Худайберды-бая и при его посредстве — самого Хаджи-ишана, предводителя воинов ислама.
— Сейчас, сейчас! — начальник стражи услужливо засуетился. Мы знали: бай Худайберды решает, представить ли прибывшего связного «командующему», Хаджи-ишану. Между тем, по сигналу Шакира, явились двое людей с карабинами. Обыскивать нас не стали, но я заметил, как тщательно ощупал еще раз каждого из нас троих своими колючими глазками главный охранник. «Если разгадают — пропали, отсюда не выберешься», — мелькнуло у меня в мыслях. И еще одно, будто вспышка молнии: нужно, пока нет никаких подозрении, Ишбая отправить, чтоб был на воле. Если мы оба не вырвемся, пусть приведет наших…
Полчаса спустя, когда распивали чай в комнатах Шакира, мне удалось отослать Ишбая якобы на базар. Конечно, он не вернулся; его долго ждали, а потом я, уже войдя в доверие, сумел убедить моих гостеприимных хозяев, что «воин ислама», очевидно, подался к своей семье, ведь он здешний…
За чаем и угощением у Шакира Мустафакул в подобающий момент прочел молитву по-арабски, так что хозяин и его приближенные только рты поразевали. Стрела, что называется, угодила в цель: Худайберды-бай высоко ценил мусульманскую ученость, благочестие и оказывал щедрое гостеприимство тем, кто себя зарекомендует. Начальник охраны завел доверительную беседу, стал похваляться своей ловкостью — он в прошлом, оказывается, выступал как пальван, хотя и был малорослым, с виду даже щуплым. Да еще и всадником он считался, по собственному определению, весьма искусным… Я поддакивал хозяину, Мустафакул степенно молчал, изображая высокоученого ахуна.
Вскоре сделалось ясно: Шакир тонко знает свое дело. Один за другим исчезли его немногословные сотрапезники, и сам он незаметно перевел беседу на то, как идут дела на правом берегу Аму. Много ли воинов у Курбан-сердара? Хватает ли боеприпасов? Я понял: он меня, что называется, прощупывает.
Наконец я прямо напомнил ему о цели моего прибытия. Охранник хлопнул в ладоши, тотчас на пороге появился молодой человек, с виду лет двадцати трех, одетый просто, но добротно, с маузером на поясе. Важная, должно быть, птица.
— Вот, побеседуйте, затем он проводит вас к досточтимому Худайберды-баю, — проговорил Шакир, поднялся и вышел.
Парень с маузером оказался настырным. С ехидной улыбочкой на одутловатом лице, играя масляными глазами, он на свой манер принялся выпытывать меня насчет «воинства» Курбан-сердара и убеждал вручить письмо ему, не утруждать Худайберды-бая и тем более святейшего ишана. Я, однако, твердо стоял на своем:
— Письмо я должен отдать в собственные руки. Так велел сердар. Кроме того, благословение из уст прославленного благочестием Хаджи-ишана принесет счастье, при моем посредстве, всем воинам ислама на правом берегу.
Пухлолицый наконец уразумел: меня не проведешь. Встал, пригласил нас следовать за собой.
Проходя по двору, я видел вооруженных людей, подсчитывал их, отмечал, что винтовки у многих английские, патронташи полны. Несколько удивила меня чрезмерная недоверчивость здешних главарей, их стремление каждого приходящего многократно проверить. С подобным противником нелегко будет сладить.
Да еще вырвемся ли мы из этого волчьего логова? Мысль об этом я гнал от себя прочь, но она змейкой снова проскальзывала в сознание. Мустафакул, боец не из самых заметных у нас в отряде, здесь держался превосходно.
Худайберды-бай, дородный, разомлевший от сытной трапезы, возлежал на подушках в одной из дальних комнат, куда нас ввел его приближенный. Рядом с ним в неудобной позе сидел на ковре еще какой-то человек, в халате и чалме, но с диковинным для здешних мест пенсне на суховатом носу. Его светло-голубые глаза из-за стеклышек глядели холодно, изучающе. Загадочный незнакомец молчал. А гостеприимный бай сразу рассыпался в любезностях:
— Благополучно ли прибыли? Как драгоценное здоровье отважного Курбана-сердара? Письмо от него? А о чем, вы не осведомлены, почтеннейший?
Я коротко, учтиво отвечал. Слуги принесли поднос со сладостями, чайники. Мустафакул забормотал молитву по-арабски. Когда он кончил, все, включая сухоносого в пенсне, воздели ладони к небу.
Худайбердььбай вдруг сделался серьезным, что-то шепнул на ухо незнакомцу в пенсне, тот, секунду подумав, медленно кивнул головой.
Вот за этой дверью, — бай показал большим пальцем, — его святейшество ишан. Сейчас оба предстанете пред его очи.
Мы с Мустафакулом степенно поднялись, прошли к двери, слуга распахнул ее перед нами. Я ожидал увидеть человека в привычном обличье благочестивого муллы, облеченного высоким саном, в преклонных годах, скрюченного в пояснице, белобородого, в желтом халате саком же клобуке. Но на подушках сидел дюжий мужчина самое большее лет сорока, щеголевато одетый, подвижный. Ответив на приветствие, он взял пакет, молча разорвал, пробежал глазами. В это время в комнату вошли и уселись по обеим сторонам ишана Худайберды-бай и тот, сухоносый в пенсне. Хаджи-ишан, все так же без слов, протянул письмо сперва этому незнакомцу, тот прочел, передал баю.
— М-м, м-м… — покивав головой, удовлетворенно промычал Худайберды. И сразу заговорил сухоносый:
— Нужно выразить Курбан-сердару наше удовлетворение. И передать наш совет: всюду выслеживать и истреблять прежде всего людей, которые побывали среди большевиков.
— Вы правы, уважаемый Гер-сердар! — с живостью склонил голову в его сторону Хаджи-ишан. Кто же этот — Гер-сердар? Явно не туркмен, говорит нечисто, хотя и старается.
Значит, вот кто стоит им поперек дороги: люди, прошедшие школу революции вместе с русскими братьями. Хорошо же!
— А ну, как тебя… — небрежно кивнул в мою сторону Хаджи-ишан. — Поведай нам на словах, каковы дела у сердара. Хватает ли боеприпасов? Есть ли еще в чем нужда?
И я, продолжая играть свою роль, принялся рассказывать, как себя чувствует Курбан и его бандиты; многие сведения нам удалось выудить у пленного, захваченного на кладбище. Когда я говорил о боеприпасах и вооружении, загадочный Гер-сердар слушал с особенным вниманием, как будто запоминая.
— Хватит, — махнул, наконец, рукой Хаджи-ишан. — Завтра с нашим благословением и ответным письмом отправляйтесь назад, письмо получите утром. А сейчас… — он обернулся к Худайберды-баю. — Посланцы сердара — ваши гости.
— Да, да! — тот с подобострастием закивал головой. Мустафакул пробормотал что-то по-арабски, после чего мы с ним встали на колени, и ишан в знак благословения возложил ладони нам на плечи. Затем мы поднялись, пожелали счастливо оставаться и пошли следом за Худайберды-баем. По пути я заметил военных, в форме бухарских солдат и офицеров — значит, сюда, под Керки, просочились отдельные части разгромленной армии эмира.
Все повторилось только уже в обратном порядке: бай сдал нас парпю с маузером, очевидно, своему адъютанту, а тот отвел к бдительному Шакиру. Однако он теперь выглядел не таким настороженным, как вначале, лишь выразил беспокойство по поводу того, что не возвращается Ишбай.
