Аркадий Крупняков - Вольные города
— Во многих походах бывал ты, великий; спал и в шатрах, и в повозках, а всего более, подобно простому воину, спал ты на земле около костра...
— Да, это так. Я провел суровую жизнь воина,— довольно произнес хан.
— И ты хорошо знаешь закон: защиту от огня делают те, кто спит рядом с костром. Спящие за ними не заботятся об этом. Но что им делать, если воины первых рядов забыли закон ночевки?
— Я не пойму, к чему ты говоришь это?
— Великий и жаркий костер раскладывает на русской земле князь Иван. Все шире и шире разрастается его пламя. Мой повелитель думал: воины могучей Золотой Орды, живущие рядом с Русью, потушат это пламя, и оно не опалит наши улусы. Но прости, великий, твои воины поджимают поджаренные ступни под брюхо или отодвигают отяжелевшие от долгой спячки зады подальше от жары. И султану приходится посылать своих подданных в пламя, чтобы узнать, где берет силу русский огонь?
— Ты говоришь неправду! — воскликнул Ахмат,— это подданный султана Гирей хан, поджавши хвост, дал Ивану шерть на дружбу. Это властитель Казани называет Ивана своим братом. Нет, мои воины с весны готовы идти на Москву, и только нерешительность моих соседей мешает мне двинуть их в поход.
— Если это верно, то не медли, великий хан. Устами могучего и мудрого Баязета говорю тебе: не медли!
— Не могу ли я надеяться на помощь султана?
— Уезжая сюда, я тоже спросил его об этом. И султан мне сказал: «Мой брат, повелитель Золотой Орды, не нуждается в помощи. Он могуч, храбр, он потомок Темучина и сам прижмет к земле высокомерного Московита».
— Слава аллаху, что брат мой Баязет верит мне,— приложив руку к груди, сказал Ахмат.
— Если же почему-то судьба будет неблагосклонна к мужественному Ахмату, сказал мне султан, то я двину ему на помощь всю силу правоверных. Во имя нашего пророка Мухаммеда мы не оставим его в беде.
— Да будет так! — воскликнул хан и хлопнул в ладоши. Вошел слуга и распростерся на ковре перед троном.
— Найди Кара-Кучука. Скажи ему мою волю: завтра начинается поход на Москву.
...Пыль клубится над степью. Серыми струями растекается во все стороны, оседает на придорожные травы густым, тяжелым слоем.
Несется по степи посольский поезд из Сарай-Берке. Впереди на полверсты от поезда — ертаул[11]. В нем двенадцать всадников в четыре ряда — по три коня в каждом. В голове поезда длинная повозка, в нее запряжено двадцать лошадей—по паре цугом. В повозке главный посол хана Кара-Кучук. Он из повозки выходит редко — дремлет на подушках.
За посольской повозкой арба-двуколка, легкая, высокая, похожая на фонарь с колесами. В ней тяжелый бронзовый, с позолотой, ларец. В ларце, величиной с годовалого ребенка, сшитая из желтого китайского шелка кукла. Эта священная басма — изображение хана. На кукле отороченная беличьим мехом островерхая шапочка, шитый золотом халатик. Брови, нос и уши нарисованы тушью, на щеках пятна багряного румянца. Если басму везут в Москву, это все равно, что сам хан осчастливил своим пребыванием завоеванный город. Повозку с басмой охраняют шестеро конников с копьями наперевес. Открывать ее может только один человек — Кара-Кучук.
За арбой широкой полосой едет остальное посольство. И где- то, версты за две-три, косяк за косяком, следуют табуны лошадей. Они тянутся далеко-далеко: сорок тысяч лохматых, низкорослых, до удивления выносливых лошаденок гонят «купцы».
Пыль клубится над войском, оседает на доспехах, скрипит на зубах, запорашивает глаза, слезит их до боли, до красноты. Измучены охраной табунов купцы. Им вся пыль дарована, им, объезжающим косяки по нескольку раз в день, дорога длиннее в четыре раза.
...Нагретые, ядреные южные ветры все еще устремлялись на север, и поэтому парус ставить было нельзя. Лодка шла на юг, в Кафу. Андрейка играючи махал веслами, дед дремал на носу.
К ночи достигли они условного места, где их ждал Микеня с парой лошадей. Лодку выволокли на берег, перевернули, все припасы, в
гом числе и парус, приторочили к седлам. Микеня помог деду взобраться на коня, потом подошел к Андрейке, сказал:
— Поклон родной земле передайте. Идите ночами. Ночка родимая все покроет. С богом! — и огрел коня хворостиной. И растворились в темноте два всадника, поскакали они в сторону, противоположную Кафе, на север...
Шли по степным дорогам, мокли под дождями, сгибались под студеными ветрами. Потом, ближе к реке Проне, стали попадаться селения. Многие из них были разграблены ордынцами. Такие безлюдные села они обходили стороной, с пепелищ доносился вой бездомных собак, тянуло гарью и дымом, над обугленными стволами дерев кружились стаи воронья...
...Промчалась по прибрежной степи орда, очистилось небо от пыли, вылезли мужики из леса, прокатили Андрейку в лодке из Дона в Проню за небольшую плату. С двух убогих — слепого да хромого — полную цену мужики брать усовестились. Ночами, потихоньку проплыли наши посланники Проню и вышли на простор Оки...
* * *
Когда Иван Васильевич узнал о побеге Ивана Руна, об исчезновении княжны Катерины, весь гнев свой обрушил на боярина Беклемишева. Он обвинил его в заговоре и был уверен, что Рун и Тугейка увезли Мангупскую невесту за рубеж, в Литву. Верил также князь, что сам боярин тоже со временем утечет туда же, и велел посадить его в темницу.
Шло время, были многие другие заботы, и неудачное сватовство стало забываться. Беклемишев сидел в крепи, попы поуспокоились. Вдруг сразу две вести — одна неожиданнее другой. Посол, возивший грамоту в Крым, вернувшись, сообщил, что Мангупский князь Исайя совсем недавно получил от дочери письмо, в котором она писала, что жива-здорова, ждет своего счастья и просит отца не беспокоиться. Исайя с тем письмом приезжал к послу узнать о дочери поболее, так как письмо очень краткое. О неудачном сватовстве посол умолчал и сказал, что Катерина и ее жених пока привыкают друг к другу. И в тот же день из Касимова возвратился Магмет-Аминь и рассказал великому князю о встрече с Иваном Руном, а заодно и о пограблении и пожоге черемисского края. И что-дё едут Рун и Тугейка в те края великого князя выгораживать, говорить, что дети боярские пограбили черемисские места без ведома Ивана, за что будут наказаны.
Иван Васильевич слушал эти вести и не знал, что думать? Боярина Беклемишева все же выпустил на волю. Хану Касиму послал грамоту, велел ему найти Руна и Тугейку и сказать им, что вины
ихние он им прощает, пусть отпишут ему, сколько и какие места пограблены, и он тогда заставит детей боярских все утраты черемисам возместить...
* * *
Водой по Волге Авилляр и Василько к городу Казани прибыли без больших помех, потому как до рубежей татарских их проводили люди Ахмата, а там встретили воины Алихана и с почетом доставили во дворец.
Первые два дня о делах не говорили, Авилляр по пять раз в сутки ходил молиться в дворцовую мечеть с ханом и Суртайшей, а Василька туда не брали. Во дворце почести ему воздавали наравне с Азилляром, считая его турком.
На третий день вечером позвали на беседу с Алиханом. Сперва поговорили о поклонах да приветах, как это при дворах водится, справлялись о здоровье султана и всех его жен, братьев, сыновей. Потом перешли к делам.
— Как с русским соседом живешь? — спросил Авилляр хана.
— Бегаю мало-мало на его места, воюю их мало-мало.
— Я слыхал, у вас замиренье с князем Иваном есть?
— Нету,— зло ответил хан.— Замиренье Ибрагим дал. Я не давал
— Нехорошо. Султан Баязет, да будет священно его имя в обоих мирах, говорил так: «И войну и мир объявляет не хан, а ханство» А Казанское ханство Ивану шерть подписало. На десять лет. Нарушать ее — государство свое не уважать, его славу, его честь. Так сказал султан Баязет, да восславится его мудрость во всей вселенной.
— Да восславится! Однако ты рассказал нам, что хан Ахмат большое посольство в Москву послал. Теперь война с Ордой будет. Я своих воинов готовлю?
— Твое дело. Только знай: султан Баязет Ахмату помогать не будет
-- О аллах! Почему же?
— Хан Ахмат предерзостен стал. Друга султанова хана Менгли не признает, султана ниже себя по роду считает. Пусть один с Москвой воюет. И тебе копье на Ивана поднимать не советую. Милость султана потеряешь тогда.
— У-у, шайтан! Если бы мы налетели на Москву с двух сторон — Ивану не быть великим князем.
— Потом что?
— Потом пусть по ту сторону Москвы хан Ахмат все земли себе берет, а по эту сторону я возьму.
— Возьмешь? — Авилляр усмехнулся.— Ты тогда хвост у Ахматовой кобылы и то не возьмешь. Он и тебя со всей Казанью на колени поставит, кто тебя защитит?
