Аркадий Крупняков - Вольные города
Хану стало ясно, что теперь друзей у него, кроме князя Ивана, нет, должность ханская ненадежна и надо договариваться с Московитом на случай нужды. И пошел в Москву гонец с письмом хана. А в письме сказано:
«Султан посадил в Кафе сына своего; он теперь молод и моего слова не слушается, а как вырастет, то слушаться перестанет совсем, я также не стану слушаться, и пойдет между нами лихо: две бараньи головы в один котел не лезут. Если по грехам придет мне истома, если конь мой будет потен, то ты мне опочив в твоей земле, дашь ли?»
Иван немедля же послал крепкую грамоту с золотой печатью:
«Дай, господи, чтобы тебе лиха не было, брату моему Менгли- ЗГирею царю, а если что станется в юрте отца твоего, то приедешь ко мне, и от меня, от сына моего, братьев, от великих князей тебе и детям твоим лиха никакого не будет. Если захочешь уйти прочь, нам тебя не держать. А сколько силы моей станет, буду стараться посадить тебя снова на отцовское место».
Недавно приехал посланник султана паша Авилляр и немного хана успокоил. Баязет за дружбу с Москвой хана не упрекает, приказал эту дружбу крепить, и если Ахмат золотоордынский на Ивана войной пойдет, то Ахмату в спину надо ударить и землю его повоевать. И еще просил султан помочь Авилляру в поездке на Орду.
Это сделать было нетрудно: снарядил хан два десятка воинов, дал им по запасному коню, и проводили они султанского посла до Дона, до ватаги.
* [9] *
Было это давно. Где-то в глубине Азии на берегах голубого Онона вырос умный, храбрый и жестокий воин Темучин. Он сбил все монгольские и татарские боевые дружины под свою руку и под именем Чингиз-хана повел их на завоевание вселенной. Воины великого кагана бросили под копыта своих коней большую часть Китайского государства, подобно саранче, опустошили Среднюю Азию. После малого перерыва два искусных вождя хана Чингиза— Субэдэ и Джебе огнем и мечом прошли по Хорезму, Ирану и Грузии. Через Ширванское ущелье могучей лавиной ворвались в половецкие степи.
Сын Чингиза Бату-хан повел темную силу дальше — на русские земли. Пала мать городов русских — Киев, погибли в огне и сечах пребывавшие в раздорах и рознях княжества Рязанское, Владимирское, Суздальское, Московское. Застонала под татаро- монгольским игом Русь.
Покорив множество земель, не ушел Бату-хан на родину отцов, потому что родился в седле во время похода и не тянуло его домой, как многих старых воинов. Он остановился в богатых выпасами половецких степях, основал новое государство свое и назвал его — Золотая Орда. На берегах реки Итиль1 поставил золотой шатер, с бунчуком Великого кагана на шесте, и возник вокруг этого шатра город Сарай. Брат Батыя — Берке-хан пошел дальше, и на притоке Итиля, речке Ахтубе, воздвиг свою столицу. Ее назвали Сарай-Берке.
Шло время — сменялись ханы. Были среди них умные и глупые, иные умножали славу Орды военными победами, расцветом ремесла, торговли, иные терпели поражения в битвах, а свои столицы оставляли в запустении. Но иго, положенное на Русь, держали крепко.
Нынешний владетель Сарай-Берке, хан Ахмат, не очень умный, но и не глупый. Одна у хана заковыка есть — хвастун. А сыздавна известно: если человек хвастун, значит, и трус разом. Подвигов у него больше на языке, чем на деле. Еще по зиме послал Ахмат в Москву своего двоюродного брата Зунат-хана за поминками. Со времен Бату-хана велось: русские князья навстречу ханским послам выходили пешком, потом кланялись до земли, потом прикладывались к ханской басме[10], подносили послу кубок серебряный с кумысом. Потом слушали, как толмач читал ханскую грамоту, и становились при этом на колени. В ту зиму Иван, русский князь, навстречу Зунат-хану не вышел, оказался хворым. Вместо кумыса послу подал медовой браги, сославшись на то, что кобылицы у русских зимой не доятся. А правоверному брагу пить не велел пророк, и Зунат увидел в этом насмешку. Басму, правда, князь к голове приложил, грамоту выслушал на коленях, однако поминки дал бедные, малые, а дань платить обещался, как договорено.
Когда Зунат-хан обиделся на малые и худые подарки, Иван ответил, что по русской обыклости дареному коню в зубы не смотрят.
И вернулся посол в Сарай-Берке ни с чем.
Хан Ахмат обругал брата старым верблюдом, трусливым шакалом, на князя Ивана высыпал проклятия, все, какие знал, и повелел готовить второй посольский поход на Москву уже не налегке, как первый, а с купцами.
Творить посольство он повелел Кара-Кучуку — своему самому решительному и суровому сераскиру. И взял Кара-Кучук с собой шестьсот воинов из своего байрака да сорок тысяч лошадей для продажи. Торговать лошадьми в Москве будут более трех тысяч купцов. В случае чего, купцы эти сядут на коней — все одно они никакие не купцы, а воины из этого же каракучукова байрака. И вот тогда пусть попробует князь Иван подать вместо кумыса свое медовое пойло! Пусть попробует говорить с послом хана неуважительно!
В поход собирались долго. Ахмат послал своих людей к Кашмиру в Литву, к хану Менгли-Гирею в Крым и к Казанскому хану. В этом походе он решил князя Ивана, если он окажет властителю Золотой Орды неуважение, с Московского престола сор
вать, привести в Орду и повесить за ребро на крюк. Но прежде чем решиться на это, надо было знать, что думают об этом соседи.
Вести приходили тревожные. Первый посланник вернулся из Казани, там на троне сидит Алихан, сидит нетвердо, подданные просят вместо него Магмет-Аминя — московского выкормыша. Посланника Ахматова он принял холодно. От круля Хазиэмира привезли письмо. Читал его Ахмаг четыре раза и никак не мог понять: поможет ему круль или не поможет? В Бахчисарае посланник болтался больше месяца, к хану Менгли пойти не осмелился. Узнал, что у Гирея с Иваном шертная грамота подписана и до- ровор этот Гирей рушить не намерен.
Пока ждал хан посланников, пока выслушивал, весна прошла.
Уже, как велось со времен Бату-хана, вылез Ахмат из дворца и перешел в летний шатер. Уже выстоялись в степи травы, уже стали терять свою сочность, так недолго и время упустить. Более сорока тысяч коней надо в пути чем-то кормить. Да если еще и помощи со всех сторон не будет — стоит ли посылать послов? Опять попусту съездят. Совсем тогда обнаглеет Московский князь. Не лучше ли подождать удобных времен? Только было хан хотел распустить посольство, приехал в Сарай-Берке человек от султана Баязета. Ахмат знал: при имени Баязета дрожат властители всех держав, а уж про братьев по вере и говорить нечего. Сам Ахмат про Баязета неуважительно не говорил даже наедине, хоть и считал его по роду ниже себя.
...Когда Василько и Авилляр выехали с донского берега, он и вправду думал, что едут они разведать ордынские земли. В конце первого дня пути паша отослал куда-то двух всадников, на второй еще одного, на третий снова двух. На четвертый день прибыли к берегам Итиля. Паша отослал последнюю пару всадников, отдав им и своих лошадей. Когда сели в лодку, Авилляр сказал, что они поплывут в Сарай-Берке, к хану.
— Да не надо мне к хану! — воскликнул Василько, почуяв что-то недоброе в замыслах турка.
— И мне тоже не надо к хану,— спокойно ответил Авилляр,— мне надо в Москву, и Ахмат нас туда проводит.
— В Москву?! Там мне тоже делать нечего! Мне в ватагу надо.
— В ватаге Ивашка все, что надо, сделает. Я с ним говорил. Я ему сказал: если мы скоро не вернемся, пусть не беспокоится. А ты в Москве жену свою поищешь. Может быть, она там, а?
И это решило все. Василько махнул рукой («Эх, мол, была не была».) и сел за весла. Он и вправду поверил, что турок его любит и желает ему добра.
Посланник султана проявил к хану великое почтение: вошел в шатер, стал перед Ахматом на одно колено и, низко склонив голову, передал письмо великого Баязета. Правда, султан ничего в письме важного не писал, но назвал Ахмата братом своим и просил к его советнику Нагир-паше Авилляру быть милостивым.
— Велика ли просьба твоя, Нагир-паша? — спросил хан.
— Если будет твоя милость, проводи меня до Казани,—смиренно ответил Авилляр.
— Хоть сейчас. Провожу до Итиля, дам лодку, людей дам, плыви. Только зачем тебе туда ездить?
— Об этом я могу сказать только тебе одному.
Ахмат повел глазами вокруг, и вмиг опустел шатер.
— Прости, великий хан,— начал степенно говорить паша,— может, речи мои обидят тебя — не гневайся на слугу за то, что он будет говорить устами султана.
— Говори. Я слушаю.
— Во многих походах бывал ты, великий; спал и в шатрах, и в повозках, а всего более, подобно простому воину, спал ты на земле около костра...
— Да, это так. Я провел суровую жизнь воина,— довольно произнес хан.
