Александр Владимиров - Призрак Белой страны
— Возможно, мы знаем не все. Тем не менее, прошу, умоляю: соблюдайте максимальную осторожность. Вы слишком ценный человек для организации.
— Что ж, благодарю, Вадим Юрьевич, за предупреждение.
— Откланиваюсь и ухожу.
Едва за посетителем закрылась дверь, в комнату отца вновь заглянула Елизавета Антоновна. Ее обескуражил подавленный и растерянный вид отца. Он сообщил ей о предупреждении Вадима Юрьевича. Девушка нахмурилась:
— Дорогой отец, вы находите его предупреждение столь серьезным?
— Не знаю, что и думать, милая Елизавета Антоновна. Есть много такого, что действительно настораживает. Люди разные, но их объединяло одно: каждый играл в Старом Осколе собственную игру, так или иначе затрагивающую интересы юга России.
— Недавно вы изволили говорить об услуге, которую оказал нам убийца Дрекслера.
— Не знаю, ничего не знаю! Вчера — Дрекслер. Сегодня можем быть мы. Убийца неуловим! Проникнуть в дом Федоровской, где столько слуг, расправиться с двумя профессиональными разведчиками…
— Почему все уверены, что это дело рук одного человека?
— Умнейшее замечание, Елизавета Антоновна. Возможно, кто-то решил использовать почерк убийцы Федоровской, чтобы свести счеты с Либером и Дрекслером. Только… мне представляется: здесь поработал один и тот же человек. Жесткий и неуловимый. Что делать? Вечером нам снова быть на собрании нашего общества, а как идти по ночным улицам города? Оставил бы вас в гостинице, но безумно боюсь за свое главное сокровище.
— Я могу постоять за себя.
— Это вам только кажется, дорогая Елизавета Антоновна.
— Вооружусь кинжалом, или лучше буду иметь при себе пистолет.
— Не поможет. Дело в том, что мы не представляем: кто он? Под какой маской появится?
— Что тогда делать?
— Ума не приложу.
— А ежели это пустые страхи?
— И такое возможно. Следует серьезно подумать.
— Подумайте, отец. В вашу голову приходят гениальные мысли.
Однако пока в голову Антона Алексеевича никаких мыслей не приходило. Он закрывал глаза и видел одну и ту же картину: марширующие толпы сторонников монархии, звучал знаменитый гимн: «Так за царя, за родину, за веру мы грянем громкое: ура! ура! ура!». Потом он понимал, что все это — кадры кинохроники на большом белом полотне. И вот кто-то ловко разрезал полотно. Появлялся убийца в маске, в руках у него нож.
— Кто ты?! — вопрошал Антон Алексеевич.
Убийца молчал и лишь беззвучно раскрывал рот. Он смеялся.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Горчаков обдумывал, как и где отловить Никиту Никодимовича. Он пришел в театр на свой страх и риск. В данную минуту режиссера здесь может и не быть. А если даже он в театре, охранник-горилла не обязательно пропустит, придумает какую-нибудь причину. Александр ведь не из полиции и не из службы безопасности.
Но повезло! Когда Горчаков подходил к театру, Степанов как раз выходил из служебного входа. Александр сразу крикнул:
— Никита Никодимович!
Глазки режиссера забегали, наверное, он отчаянно думал: куда спрятаться? Потом, понимая, что некуда, покорно двинулся навстречу.
— Мы с вами не договорили, — напомнил Александр.
— Не о чем говорить.
Никита Никодимович достал платок, обтер покатый лоб. Я уже все рассказал, больше мне ничего не известно.
— А как насчет вашего знакомства с Либером?
— С кем? — удивление режиссера было разыграно на редкость плохо.
— С тем господином, которого убили на следующий день после гибели Зинаиды Петровны.
Степанов отшатнулся, стал белым, как полотно, ноги не держали его. И тут на помощь шефу выскочил неутомимый охранник-горилла.
— Опять ты, журналюга?
— Опять я.
— Никита Никодимович, разрешите, я вышвырну его отсюда. А еще лучше испорчу его смазливую «визитку».
— Попробуй! — Горчаков на всякий случай встал в свою любимую стойку. — Обожаю смотреть, как с грохотом падают шкафы вроде тебя.
— Прекрати, Терентий, — с трудом выдавил из себя Степанов. — Человек из газеты. Я обязан с ним переговорить.
Горилла, проворчав под нос угрозы в адрес Александра, все же развернулся и ушел. Горчаков предложил пообщаться в скверике напротив театра. Никита Никодимович, опустив голову, обреченно двинулся за своим мучителем.
— Итак?.. — начал Александр.
— Итак? — переспросил Степанов.
— Насчет Либера.
— Разве он имеет отношение к смерти Федоровской?
— Кто знает. Однако и он мертв.
— Я его плохо знал.
— Настолько плохо, что беседовали с ним как старые друзья?
— Ошибаетесь. Он пришел расспросить о планах работы театра.
— Ой-ли? Я случайно услышал часть вашего диалога. Сейчас, с вашего разрешения, повторю его. Он сказал: «Ничем не выдать себя». Вы ответили: «А если докопаются? Там ведь не дураки». Кто и до чего не должен докопаться?
— Возможно, мы вспоминали какой-то диалог из спектакля. И вообще, говорили ли мы подобное?
— Вы меня считаете за вруна, за недоумка?
— Даже если нечто подобное и было… В конце концов, это мое личное дело!
— Убита женщина, после — еще двое мужчин.
— Я не убивал ни Федоровскую, ни кого другого, — впервые с вызовом ответил Степанов. — Так что, извините!
— Разговора не получается, — констатировал Горчаков.
— Остается одно: описать все в завтрашнем материале. И тогда вам придется объясняться уже в другом месте, с людьми, от которых так просто не отмахнетесь.
— Почему?! — взвизгнул режиссер. — Я не сделал ничего дурного!
Горчаков поднялся, давая понять собеседнику, что разговор окончен. Тот вцепился в его руку:
— Подождите! Я готов вам все рассказать, но при одном условии.
— Каком?
— Вы никогда, ни при каких обстоятельствах не упомяните мое имя.
— Как я могу обещать такое?
— Тогда и мне нет стимула «колоться», — теперь уже Степанов выкручивал журналисту руки.
— Пусть так, — подумав, согласился Александр. — Только ведь вам необходимы гарантии?
— Ваше слово.
— Слова достаточно?!
— Вы из княжеского рода. Обманите, опозорите свой род.
— Хорошо. Даю слово!
— Извините… — Никита Никодимович слегка дрожащими руками достал таблетку, проглотил ее, скорчил мученическую гримасу и начал рассказывать:
— Я действительно знаю… простите, знал Либера плохо. Видел его всего два или три раза. Случай свел нас, когда и где — значения не имеет. Он спросил: не знаком ли я в Старом Осколе с людьми, которые занимаются скупкой драгоценностей? А Зинаида Петровна украшения любила, и денежки водились!
— А почему Либеру нельзя это было сделать открыто? У нас два ювелирных магазина.
— Трудно сказать, — промямлил Степанов, и Горчаков догадался: контрабанда. Тоже любопытная вещь для газеты. Но сейчас его интересует другое.
— …Я их познакомил. Федоровскую и Либера.
— Конечно, за хорошее вознаграждение.
— Нет, нет, господин Горчаков, никаких преференций себе не искал. Просто решил помочь хорошим людям. Дел их не ведал, мало того, даже вникать не собирался.
Никита Никодимович так смотрел на собеседника, точно кричал ему: «Верьте каждому слову. Честнее меня человека нет!». Поскольку соответствующей реакции от собеседника не последовало, продолжил:
— И тут Федоровскую убивают! Я перепугался, вдруг всплывет мое имя? Оно не должно всплыть, я — человек искусства, а не сомнительных делишек. Заявляется в театр Либер: мол, в чем дело, кто и за что ее того?.. Что ему ответить, раз все это и для меня загадка? Тогда он потребовал, чтобы я молчал об их с Зинаидой Петровной делах. Мог бы и не предупреждать, мне нужна огласка как и ему.
— Почему Либер так опасался огласки?
— Как почему?! Представитель солидных структур и вдруг…
Теперь Александру стала понятна причина ночного визита Либера. Обычный страх, что журналист раскопает о его «дополнительных» заработках, за которые Жана Робертовича хозяева по голове не погладили бы. Отсюда — запугивание журналиста, попытка представить в качестве заказчика преступления советскую разведку и откровенный подкуп самого Горчакова. Возможно, последнее давно входило в его планы, и он решил совместить оба дела.
— Скажите, Никита Никодимович, а не могло быть связано убийство Зинаиды Петровны с ее коммерческими делами?
Степанов задумался. Александру показалось, что режиссер сам искал ответ на этот вопрос.
— Вряд ли. Люди, занимающиеся у нас в Старом Осколе подобным бизнесом, относительно миролюбивы (то есть я не знаю! Я слышал краем уха!). К тому же, Зинаида Петровна (опять же, по слухам) никого не кидала. По-моему, тут дело в другом.
— В чем?
