Григорий Терещенко - Горячее лето
Тарас приходил в цех минут за пятнадцать-двадцать до начала работы. После напарника надо осмотреть станок, получить резцы и все необходимое.
Сегодня он еще не успел подойти к станку, как столкнулся с Ручинским.
Поздоровались.
— Что-то, Тарас, в твой огород зачастила чужая козочка! — сказал Ручинский и постарался поймать его взгляд.
— Какая козочка, Николай Тимофеевич?! — Тарас потрогал редкие курчавые усики.
— Какая? В юбке! Беспутный ты, Тарас, вот что я тебе скажу. И она хороша! Выскочила замуж — то живи себе!
„Неужели Федор раззвонил? — подумал Тарас. — Он знает, что однажды ко мне в общежитие приходила Юля. А может, мой визит к ней дошел до Ручинского?“
Сделал бы кто другой такое замечание, не сдержался бы, а от Ручинского придется выслушивать.
— Завязал я, Николай Тимофеевич! Точка! Честное слово!.. Шарики не в ту сторону сработали.
— Ну смотри!
Непоправимый стыд жег его всего.
Тарасу повезло, к ним подошел секретарь парткома Слесарев. А он бочком, бочком удалился, словно покурить.
— Ну что ж, секретарь, можно поздравить с выполнением плана первого месяца пятилетки! — сказал Слесарев, пожимая руку Ручинскому.
Тарас резко повернулся и пошел к своему станку.
— Липа! — Ручинский ощутил в пальцах мелкую, прорвавшуюся только сейчас, неприятную дрожь. — Редукторов недодали, балансиров тоже. Начнется сейчас штурмовщина.
Ручинский подробно рассказал все, что знал, Слесареву.
— Странно! — произнес секретарь парткома и развел руками. — Я хорошо знаю Григория Петровича. Человек он осторожный и не стал бы на свой страх и риск на целую неделю снимать редукторы и балансиры с производства. Если это сделал, то только с ведома Стрижова или Привалова. Разберусь. Да, о резцах. Заказали, наконец, снабженцы твои резцы. Слушай, Николай Тимофеевич, от тебя домостроем что-то попахивает. Во Дворце культуры на постановке одного видел. На новогоднем балу один был. Ты смотри мне!
— Да нет, у нас равноправие. Можете спросить супругу.
— Хорошенькое равноправие. Он на бал, а жена — дома.
— У родителей жена была. Вот скоро определим ребенка в детские ясли, и снова Рита на кран пойдет.
— Ну, тогда ладно. — Слесарев уже ласково смотрел на Ручинского.
7Директор завода пробарабанил длинными, тонкими пальцами по столу, потянулся за сигаретами.
— Черт побери эту медицину, — сказал он. — Больного человека не можем вылечить… Надо искать Вербину заместителя.
— А что, Шарпай после операции не вернется? — спросил Стрижов.
— Нет, — ответил Привалов. — Приходила жена. Оказывается, операции желудка и не было. Разрезали хирурги и тут же зашили. Злокачественная опухоль. Он этого пока не знает. И хорошо, что не знает. Проживет он еще месяца три-четыре, так сказали врачи. Пока инвалидность первой группы дали.
— Да, и пятидесяти лет человеку нет, — отозвался Слесарев. — В самом расцвете сил был. А ведь у него жена, трое детей.
Слесарев моложавый, по его лицу трудно определить возраст. У него чуть-чуть припухлые, по-девичьи округлые губы, крепкий подбородок, неглубоко прорезавшиеся в уголках рта две морщинки, большие, карие, спокойные глаза. Лицо его с первого же взгляда подкупало доверчивостью, простотой.
— И останется камень вместо человека, — сказал Стрижов. — Гранитная плита на могиле.
— Да не только камень, — возразил ему Слесарев, — а его дела… А энергичный был. Наверное, не сделал и половины из того, что собирался сделать…
— Да, — прервал его Привалов. — Даже древнейшая медицинская наука, иглотерапия, не решает вопроса лечения этой страшной болезни… Кого же мы все-таки дадим Вербину?
Зазвенел телефон. Немного послушав, директор заерзал на стуле и поспешил перебить чей-то голос в трубке:
— Нет, нет, Степан Степанович, больше ни одного человека не получите. У Вербина разве лучше? И менять план не будем!
Привалов резко положил трубку, с силой придавил горящую сигарету и, не глядя на присутствующих, проговорил:
— Каждый норовит, как бы побольше набрать людей. До производительности труда и дела нет.
Привалов перебрал несколько бумаг, лежащих в развернутой красной папке.
— Кого же мы назначим в заместители? — повторил он снова.
— У меня есть, кажется, подходящая кандидатура, — отозвался Стрижов. — Коваленко, Алексей Иванович.
— Коваленко? — произнес Привалов. — А что, можно попробовать.
„Тут я, пожалуй, двух зайцев убью, — прикидывал Стрижов. — И сына выдвину, и капризного инженера-испытателя подальше от "Сибиряка" уберу. В цехе ему будет не до этого".
— А что, кандидатура, по-моему, стоящая, — согласился секретарь парткома.
— Только возьмет ли его Вербин? — вдруг засомневался главный инженер.
Директор включил селектор:
— Григорий Петрович! О, голос у тебя — медь, бронза! А, по должности положено. Привалов говорит. У тебя жена Шарпая была? Ничего, брат, не поделаешь… Мы тут тебе заместителя подбираем. У тебя нет кандидатуры? Рекомендуем Коваленко. Слышал, наверное. Человек он ершистый, по толковый. Можешь отказаться. Только к Пономареву не звони. У него Коваленко работал начальником смены. Он на него три короба наговорит.
— А я, Павел Маркович, ершистых не боюсь, — ответил Вербин. — Пусть будет лучше ершистый, чем смирный.
— Хорошо, — ответил Привалов и нажал на клавиш селектора. — Надоело, наверное, парню по стране кататься. Пусть на заводе поработает.
"Ну вот и хорошо уладилось, — подумал Стрижов. — Так легко удалось выдвинуть сына! Теперь помогать придется".
— А может, он еще не согласится? — улыбнулся Слесарев.
— А него и нет! — уверенно сказал директор завода. — Кто же от выдвижения отказывается. Вербин уже замотался без заместителя. Тяжело человеку. Правда, план-то он тянет.
— Вот именно: тянет! — произнес Слесарев.
— А что? — насторожился Стрижов.
— Редукторов не дали. Балансиров, тоже. На качество — ноль внимания. Второстепенными деталями сделали план. На три месяца вперед заготовили. Теперь начнется штурмовщина. Да и разговоры ходят нездоровые. Я только что с секретарем партийной организации цеха беседовал.
— А с Вербиным ты говорил? — прервал его директор.
— Вербин сказал, что главный инженер санкционировал на неделю снять с производства редукторы и балансиры.
— Так и сказал? — улыбнулся главный инженер.
"Смотри, а секретарь парткома вступает в силу, — подумал директор. — Еще на парткоме поставит этот вопрос".
— Да, я разрешил снять на неделю с производства редукторы, — сказал Стрижов. — Надо было дать план. Твой Ручинский получает двести рублей в месяц, а мастер — сто тридцать! Как видите, рабочие получают больше инженеров. Поэтому некоторые инженеры рвутся в слесаря. Там ответственности поменьше и зарплата повыше. Куда это годится!
— У нас тоже инженерно-технический состав, кроме оклада, получает премии, тринадцатую зарплату, — сказал директор.
— Ради премии инженерно-техническому составу я и дал такую санкцию начальнику цеха, — улыбнувшись, сказал Стрижов. — Можете ставить этот вопрос даже на парткоме.
"Еще и улыбается", — подумал директор завода и посмотрел на Стрижова.
— Вы не должны были этого делать! — заявил секретарь парткома.
— Ну, думаю, до парткома дело не дойдет, — замечает директор и поднимается. — А впрочем, это ненормальное положение. Кажется, у бывшего начальника цеха запчастей подобного не наблюдалось. Так, Василий Афанасьевич?!
Глава четвертая
Когда Алексей пересек механический цех, чтобы попасть в красный уголок, где вот-вот должна была начаться планерка, то увидел такую картину. У противопожарного щита на ящике с песком сидел ребенок. Он был одет в новое желтое пальтишко. На голове — красная вязаная шапочка. Как он здесь оказался? На завод детей не пропускают. По технике безопасности не положено. А тут на территории цеха плачущий ребенок. Рабочее время, а зевак собралось порядочно, тем более, что начальство ушло на планерку.
Алексей тоже подошел.
— Не плачь, — успокаивал, его Алексей. — Ты же мальчик, а не девчонка какая-нибудь! Или ты плакса?
Но мальчик продолжал хныкать.
— Как тебя зовут?
— Витя, — отозвался он.
— А сколько тебе лет?
Мальчик перестал плакать и показал два пальца.
— Два года, значит. О, это не так уж и мало.
— Откуда ребенок? — спросил Алексей.
— Да вот Жанна принесла, — сказала Светлана и улыбнулась.
"Вот те раз! Думал, что она незамужняя. Ведь тогда Жанна о ребенке и словом не обмолвилась".
— Ваш? — с удивлением спросил Алексеи.
— Что вы, Алексей Иванович! Такое придумаете! Понимаете, какое дело: иду к проходной, а меня водитель крытой машины подзывает и говорит: "Какая-то разиня мать оставила мне ребенка и забыла. Вот уже два часа жду. На минуту оторвался, прихожу — а ребенок в кабине. А мне на вокзал позарез надо". Привели мы мальчика на проходную, ждем, а родителей нет. По радио передали. Но никто не приходит. В кармане мальчика записка: "Маму не ищите. Вите два года и четыре месяца". И больше ни слова.
