Владислав Ляхницкий - Алые росы
— Не надо.
— Да пошто так? Не любишь, видать. Племяш так сказал: «Не любит, так скажи: согласен ждать, пока не полюбит. А полюбит меня непременно, потому как я очень ее полюбил, и другого такого она не найдет». Молчи. Знаю што скажешь: «Нет», а посля гордость не позволит сказать «согласна». Молчи пока. Мы будем ждать. До осени будем ждать, до весны. Племяш-то мой за двадцать верстов ездит на тебя посмотреть. Так мы не торопим, Ксюша. Ждать будем.
Далеко за озером играла гармошка и грустно звучала девичья песня. Она плыла над озером как воспоминание о далеком-далеком. Ксюша села у камышей, уперла локти в колени, положила подбородок на крепко сжатые кулаки и смотрела вдаль, за камыши, за озеро, где должны быть родные горы, родное село.
«И в Рогачево об эту пору тоже девки поют… Горы темные-темные и над ними еле приметная зорька. Мамка говорила: снегири чистились, прибирались там, за горами, обронили перышек малость, от них и отсвет на небе. И пошто это девки все больше грустные песни поют?»— и запела сама: — Не шуми ты над реченькой, ивушка…
Пела вполголоса про тонкую, звонкую ивушку с говорливыми листьями, что тревожат девичьи сны, про ясные очи милого, про его руки сильные. И опять унеслась мыслями в Рогачево.
«Крестная в эту пору, поди, вечерять собирает. Может, сундук открыла с — моим приданым. Ленты перебирает… нашла туесок, што, Ваня мне подарил… Смешная тогда я была. Имя свое не умела прочесть… и счастье свое сама проворонила».
О Ване старалась не думать.
«Об эту пору на прииске вторая смена заступает робить. Аграфена, поди, на прежнем месте на промывалке стоит. Тяжело ей в головке породу буторить, да там платят поболе. Дядя Егор подошел к ней или Вавила… Может, с Лушкой на пару буторят?»
Друзья как живые перед глазами стояли.
И не знала Ксюша, что друзья совсем-совсем близко, шли по той же стежке, что и она, видели то же озеро и слышали ту же девичью песнь.
4.
В лучах заходящего солнца нежилась степь — самая величавая и большая степь мира, самая роскошная степь на земле. Не худосочная пампа Западной Аргентины, где реки вязнут и исчезают в песках, не жадная роскошь саванн, яркая и крикливая, как покои жирующей купчихи. Кажется, тонкий художник создавал эту степь от Саян до Карпат, отбирая для нее самое наилучшее: бирюзу и холодный пламень озер, задумчивый шепот и тихую песнь камышей на заре, серебристую трель жаворонка, шелковисто-нефритовый перелив ковыля, приглушенные краски заката в зарослях мальвы, прохладу берёзовых рощ, тончайший запах полыни и чабреца, сладкую мякоть клубники в березовых колках.
Тысячи лет прожила нестареющая красавица-степь, видела полчища Мамая, видела орды Аттилы, но оставалась невозмутимой. Безмолвной. А сейчас припади к земле ухом, прислушайся.
Война до победы!
Долой войну!
Да здравствует Временное правительство!
Долой министров-капиталистов!
Вся власть Советам!
Ать, два три… ать, два, три…
На рууу… К бою готовьсь!
Поднимая дорожную пыль, мчались степью тройки с эсеровскими и меньшевистскими ораторами.
Заводу и фабрики, угольные копи и золотые прииски слали в деревню, в степь своих агитаторов. Большевиков было мало, и часто посылались в деревню просто сочувствующие. Они тоже выполняли ленинский наказ о завоевании крестьянина.
В самом начале весны 1917 года Ваницкий — эмиссар Временного правительства — приказал арестовать рабочий комитет прииска Богомдарованного. Вавила с рабочей дружиной отбили арестованных. Всем пришлось скрыться в тайгу. Когда вспучились половодьем таежные реки, когда белая кипень черемух заклубилась на берегах, будто бирюзовое небо уронило в тайгу облака, и они, зацепившись за кусты у ключей, завесновали в долинах, тогда товарищи по несчастью послали Вавилу в город, наказали: расскажи в комитете, скрываемся, мол, в тайге и не знаем, что делать. С одной стороны, паря сбросили, и вроде свобода народу пришла, а с другой — из тайги хода нет.
Синеглазый Петрович — старый знакомый по комитету, а сейчас заместитель председателя городского совдепа, — выслушав Вавилу, усмехнулся горько:
— Была буржуазная революция, а не наша. Ваницкие захватили власть. На вот, прочти, — протянул Вавиле газету со статьей Ленина.
«…Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейшего крестьянства…»
Вавила внимательно прочел всю статью. Подумал. Кое — что сразу перечитал.
— Выходит, наша революция только еще начинается? А нам что делать? На прииск вернуться — зараз арестуют. В тайге сидеть — мхом обрастем. Хуже, чем при царе.
— Кроме тебя, грамотные есть среди вас?
— Еще двое.
— Вот и хорошо. Сейчас каждый грамотный человек для нас на вес золота. Уходите немедленно из тайги. Берите газеты с ленинскими статьями. Идите по селам, читайте газеты крестьянам, рассказывайте, кто их враги и кто друзья. А с прииском связи не порывай. Оставь надежных людей, чтоб и там рабочие знали правду, чтоб и там не забывали о революции. Понял? И еще. Ты ден пять поживи в городе, потолкайся на митингах, послушай, как эсеры и меньшевики глотку дерут за буржуев. Зла покопи, чтобы товарищам было что рассказать.
И ушли по приказу губернского комитета четыре приискателя в степские деревни и села, пропагандируя огневое большевистское слово. Иван Иванович с Федором ушли на запад, Вавила с Егором — на восток. Второй месяц ходят они по деревням и селам степи.
Были митинги, бурные, многолюдные. Первое время сельские старосты и председатели комитетов содействия и охраны общественного порядка, хотя и ворча, но собирали митинги специально для большевистских агитаторов. А потом как обрезало. Эсеры заполонили села и пробраться к трибуне на митингах стало возможно лишь хитростью. Приходили Вавила с Егором на митинг, вставали где-нибудь в сторонке и нет-нет да подбрасывали эсеровскому оратору вопрос:
— Вы за войну стараетесь, зовете нас воевать до победы, а давно ли вы сами-то с фронта? Не были? А вон бывший солдат на костылях стоит. Пусть расскажет, как там, на войне.
Шум. Оратор кричит: не всем воевать. Кому-то надо тыл обеспечивать.
— А вы, извините, здесь возле кого обеспечились?
Смех, гул. Оратор: нельзя делить землю. Надо ждать…
— Пока Ваницкий не разрешит, — со злостью вставляет Вавила и начинает пробираться поближе к трибуне. — Он же у вас самый главный, вроде эсеровский генерал-губернатор. Мужики, позвольте мне правду вам рассказать. Настоящую. Большевистскую правду.
— Давай! — кричали одни.
— Вон его! В омут башкой его!.. — кричали другие.
— Лезь на трибуну!..
Были агитаторы немудрящие, над ними победа давалась легко. Но были и зубры, и только неотвратимая меткость ленинских слов давала силу Вавиле.
Ни Егор, ни Вавила в Камышовку не заходили ни разу. Все села не обойдешь. И сегодня шли стороной, спешили засветло добраться до соседней деревни, где эсеры завтра собирались проводить митинг. Впереди шел Вавила — широкоплечий, сероглазый, в выцветшей солдатской одежде. Через плечо перекинута палка, а на ней болтались узелок с провиантом да порыжевшие ботинки. Егор узкогруд, сутул. Идет он устало, рывками, будто ноги от грязи отдирает. Бороденка клинышком, с проседью, набок, словно ветром ее закрутило. Староват Егор, и трудно ему поспеть за товарищем.
А вокруг покосы. На полях озимые в трубку выходят, овсы зеленеют. Егору надо все оглядеть. Вон озеро справа и уток на нем — что мошки. Девка сидит у воды. Ба! Это же Ксюха!.. Откуда бы тут?.. И закричал во весь голос:
— Вавила, постой! Вон же Ксюха!
— Какая?
— Да наша, с Богомдарованного.
Жизнь! Какие законы управляют тобой? И как их узнать? Живут люди, работают, дружат, роднятся. Собираются вместе жить до конца своих дней. И тут ни с того ни с сего ты раскидываешь их в разные стороны. Не присядь Ксюша сегодня у озера, не выбери Вавила с Егором — именно эту тропку — а тропок сотни в степи, — или пройди на полчаса раньше, или просто не взгляни Егор на озеро и не встретилась бы Ксюша с товарищами по прииску, и дальнейшая их судьба сложилась бы, вероятно, иначе.
Услышав голос Егора за сотню верст от родного села, Ксюша перепугалась: с ума схожу!.. Брежу!.. Вскочила на ноги и увидела перед собой действительно Егора с Вавилой. Опрокинув корзинку со щавелем, кинулась им навстречу, искала глазами Аграфену, Петюшку, Капку, Лушку. Уж если в далекой степи явились Вавила с Егором, так почему же не оказаться тут всем? И зажить новой жизнью, будто старого не было. Будто не было горя. И в душе как-то сама собой зазвучала та песня, что Вавила певал под гармошку Михея: «Смело, товарищи, в ногу…»
