Самсон Шляху - Надежный человек
«Швейцар» усядется в темном уголке и, едва кто‑либо появится на пороге, встанет перед вошедшим: «Вы хотели что‑то сказать?» Выслушав соответствующий ответ, он должен снова отойти на свое место, надеясь в душе, что появится кто‑либо, не знающий пароля, и тем самым внесет хоть какое‑то оживление в его скучные, однообразные занятия. Тогда и он сможет показать себя… Сумеет найти причину, как задержать незваного, чтоб не помешать… этим «гулякам», собравшимся в малом зале, благополучно выбраться на улицу через парадную дверь, пока что плотно, наглухо закрытую, как будто за ней расположено не шикарное заведение, а темница.
— Красиво состряпано, Тудораке, ничего не скажешь… Посмотрим, как пойдет дальше, — проговорил Волох, выслушав зачинщика всех этих мер предосторожности. — Самое главное, что не выпустил из виду возможность полицейского налета… Между прочим, как поживает твой хороший знакомый из их числа? Про которого, помнишь, рассказывал и пекарне? Эксперт–криминалист, что ли? Он еще жив?
— Только вчера вечером сидел за своим столиком! ответил Хобоцел. — Напьется и давай вести разговоры, за цуйкой даже родную мать готов втоптать в грязь.
— Выудить сведения посерьезнее — это было быше плохо. Если, конечно, соизволит выложить.
— Не думаю, чтоб он так уж много знал. Этот тип — его зовут Кыржэ Михэеш — и сам, как черт ладана, бо ится немцев.
— Это не сразу узнаешь… Если подвернется случай, возьми в оборот, ладно? Пощупай, чем дышит. Вдруг пригодится…
— С ним даже разговаривать противно. — Тудораке пренебрежительно махнул рукой. — Не успеет выпить кружку вина, и пошел трепаться. Вчера, например, на весь зал рассказывал о какой‑то банде коммунистов во главе с неким Тома Улму. С таким связываться — только себе же вредить… Но знаешь, что самое интересное: пока не выпьет, из него слова никакими клещами не вырвешь… И еще… Попробуй заставить расплатиться.
— Но ты, кажется, уже пытался подобрать к нему ключи? Хоть таким образом пусть возместит убытки… — шутливо проговорил Волох. — Никогда нельзя знать, что на душе у человека. Значит, Кыржэ Михэеш… Запомним. — Он снова насмешливо скривился. — Только смотри, чтоб не переплатил… чтобы с лихвой не возместил убытки! Одним словом, как бы не переборщить…
У двери показалась какая‑то тень:
— Вы хотели что‑то сказать?
«Швейцар» — весь ожидание. Даже в полумраке коридора видно, какой это рослый, огромный человек. Попробуй сдвинь такого с места. Его направил Илие. «Ударит — не промахнется», — кратко отрекомендовал парня некарь.
— Вы хотели что‑то сказать? — невозмутимо повторил «швейцар».
Вокруг ресторана прохаживались «влюбленные парочки», набранные на вечер среди учеников лицея, в котором училась Лилиана. В их задачу входило незаметна подводить нужных людей к черному ходу.
Постепенно столики стали заполняться, и несколько кельнеров, на которых мог положиться Тудораке, неуклонно соблюдая правила изысканного обслуживания гостей, стали сервировать ужин: пустой, без сахара, чай и тоненькие ломтики хлеба…
Появился и сам Тудораке, облаченный в безукоризненный черный костюм с бабочкой на белой, тонкого полотна рубахе. Он ходил от столика к столику, следя за тем, достойно ли обслуживают гостей, и веско, внушительно отдавал распоряжения подчиненным. На самом же деле просто отмечал про себя явившихся, чтобы потом доложить Волоху.
— Только не набрасывайтесь на эту царскую закуску, — предупреждающе шептали кельнеры. — Потерпите до его прихода.
— А кто должен прийти? Почему опаздывает?
— Мало ли что могло случиться…
— Дождемся Лилианы, она все объяснит.
Однако Лилианы до сих пор не было, «посетители» же глаз не могли оторвать от ломтиков хлеба. А тут еще эти указания Тудораке, которые и у самого пресыщенного завсегдатая могли вызвать непомерный аппетит. В конце концов «ужин» вскоре был уничтожен, и кельнерам пришлось вновь сервировать столы.
Волох не отрывал глаз от часов. По–видимому, что‑то случилось. Либо с немцем, либо с Лилианой;.. Только б не очередная выходка! Или что‑нибудь похуже… Он пытался не заходить в мыслях слишком далеко. И все же: зачем было полагаться на сумасбродную девчонку, которую совсем не знаешь? Илона велела прежде всего разобраться в истории с «добровольцем», а он?.. Установил, какие красивые у нее глаза - — миндалевидные, синие, распахнутые, какие стройные ноги, и. только…
— Вы ответите наконец? — грозно рявкнул «швейцар». — Долго ждать не буду: одним разом свалю с катушек!
Наконец‑то последовал требуемый ответ. Тихим, невнятным шепотом.
Но это не был немец. Вошел один из лицеистов. Делая таинственные знаки кельнеру, он повел его за собой.
Илие многозначительно кашлянул. В зале воцарилась напряженная тишина. О чем шепчется лицеист с кельнером? Почему вслед за ними потянулись к парадной двери и все другие официанты? Ведь она наглухо закрыта…
В конце концов, в любую минуту можно ожидать налета полиции.
«А эта поварская братия в самом деле надежный народ, — подумал Волох. — Подобрались один к одному. Если потребуется, если не будет другого выхода из положения, без страха схватятся за свои ножи и половники. Если не возьмут на вооружение кастрюли с кипятком… Лучше бы, конечно, ничего этого не потребовалось… Хотя оцепить здание не составляет никакого труда. Не притушить ли на всякий случаи свет?»
— Что вы хотели сказать? — раздался глухой бас «швейцара» у двери.
Прозвучал требуемый ответ. Его проговорила Лилиана. Волох сразу узнал голос девушки.
С нею был стройный, худощавый мужчина, — переступив порог, они сразу же остановились, пораженные встречей: все, кто был в зале, внезапно поднялись на ноги.
Спутник Лилианы сделал несколько шагов и приветствовал людей, подняв над головой сжатый кулак:
— Рот фронт, геноссен!
В ответ раздались нестройные, приглушенные голоса.
Немец стал здороваться со всеми за руку — когда легонько кланяясь, когда пристукивая каблуками. Ему было лет двадцать пять — двадцать восемь, хотя могло быть и меньше, поскольку и в лице его, и в походке все еще сохранялся отпечаток юности, возможно, впрочем, оборвавшейся раньше времени.
У него были потухшие, усталые глаза, тело же, напротив, казалось легким и порывистым. Худощавый, тонкий, с неправильными чертами лица и звонким, по–юношески задорным голосом, он в самом деле казался очень молодым человеком. Как ни странно, молодила его даже ранняя седина, тронувшая кое–где коротко остриженные волосы.
— Лили!
Слегка прихрамывая на одну ногу — до сих пор никто этого не замечал, — он прошел ближе к центру зала. Девушка тотчас оказалась рядом с ним, и немец, еще раз поклонившись, стал говорить очень тихим, сдержанным голосом, делая паузы не только между фразами, но и между отдельными словами.
— Наверно, мне нужно было бы представиться, — начала переводить Лилиана. Ее речь была мягкой, плавной, его же звучала отрывисто, слегка крикливо. — Каково мое имя? Зовите просто Гансом! Ганс или Фриц — кому не известно, что вы называете оккупантов фрицами? Отказаться от, одной с ними национальности я не могу, поскольку родился на свет немцем. Зато от их преступлений… Я чувствую на себе ваши взгляды, и, какими бы приветливыми. они ни были, в них все равно сквозит недоверие. — Зчзучала приглушенная, отрывистая речь, повторенная мягким голосом, скрадывающим горечь слов немца. — На самом же деле меня зовут Карл… Вместе со своими товарищами я рисковал и рискую жизнью… И теперь больше говорю от имени погибших… Гитлер и на нас, немецких коммунистов, наложил тавро проклятия. Чтоб и мы несли ответственность за позорные дела фашизма… Но не думайте, что знаком свастики отмечены только нацистские знамена… Смотрите!
Он быстро снял куртку, повесив ее на спинку ближайшего стула, одним рывком стянул с себя рубаху и обнажил грудь, на которой темнела зловещая, с загнутыми, как щупальца паука, краями свастика. Услышав взволнованный шумок, стал одеваться на глазах у всех, только слегка отвернулся от Лилианы. Потом снова выпрямился п на минуту застыл.
К нему подошел кельнер, предлагая сесть к столику, но он легонько взял его за плечо:
— Данке шён!
Торопливо пошел вдоль столиков, пожимая каждому руку, затем резким, напряженным шагом направился к выходу. На пороге остановился, вновь повернулся лицом к залу и, подняв над головой сжатый кулак, проговорил:
— Рот фронт!
Снова все поднялись на ноги, растревоженные и этим приветствием, и тем, что увидели у него на грудь, и тем, как твердо, с достоинством он держался.
— Рот фронт! Рот фронт! — прозвучал дружный, на едином дыхании ответ.
Густая тьма окутала улицы и дома. По–видимому, уже было далеко за полночь.
