Григорий Терещенко - Горячее лето
Грохот оборвался так же внезапно, как и возник. Алексей начал расталкивать, будоражить Ивана Ивановича.
— Пойдемте, Иван Иванович, рядом будка обходчика.
Стрижов с трудом поднялся. Но идти не смог. Он оперся о плечо Алексея и стоял.
О чем думал? И думал ли вообще? Стоял с равнодушным видом отрешенного человека. Но это продолжалось недолго. Вот он оттолкнулся от Алексея, мысленно обругал себя самыми последними словами за слабость и побрел за железнодорожным обходчиком слабыми шагами, стараясь тереть лицо, как бы прогоняя прочь все, что уже, хотя и медленно, но отступало, каким оно ни было страшным и неожиданным.
2Счастливыми, возбужденными расходились автозаводчане с новогоднего бала. Весело провели время во Дворце культуры. Не сравнить с другими вечерами или поездками на природу. Но оказались и недовольные. Как только вышли из Дворца культуры, жена Вербина приумолкла. Ее словно подменили. Вся красота вечера сразу потускнела, пропала.
— Что с тобой, Анюта?
Жена молчала.
— Опять приревновала?
— Эта красавица, с которой ты носился как угорелый, у тебя работает?
— Это которая же?
— Еще спрашивает! Та, что глазки тебе строила! Уже старый, а ведешь себя, как… мальчишка.
— Ты, наверное, о нормировщице Гришиной говоришь?
— Я так и думала, что Гришина. Ты с ней в командировку ездил?
— Да, с ней. Ну и что?
— Муж у нее в тюрьме?
— О, ты неплохо, оказывается, осведомлена о моих подчиненных. Только данные у тебя маленько устарели.
Вербин почувствовал, что вот-вот нагрубит жене.
— Муж ее вернулся из заключения уже полгода назад. Блондин, в сером костюме был.
— А чего она носилась, как девочка, смеялась, хихикала?
Вербин женился давно. После техникума его направили в Зеленогорск на завод кос. В предписании указывалось, чтобы завод обеспечил молодого специалиста общежитием. На месте оказалось, что все четыре общежития барачного типа переполнены. Пришлось искать квартиру. В Зеленогорске это трудно. Более девяноста процентов домов было разрушено фашистами. Ему повезло, хоть и далеко от завода, но он нашел угол. Хозяйка была гостеприимная и скоро стала расхваливать своего квартиранта на все лады: и дров нарубит, и забор починит. Из командировки с пустыми руками не приезжал. То привезет боты, то шаль пуховую, то отрез на платье.
— Такого зятя тебе надо, — говорили соседи.
Да моя, наверно, уже там, на целине, вышла замуж, — говорила хозяйка. — Пишет, что какой-то казах сватается.
— Ну и что же, — говорили соседки. — Был бы человек хороший, а по-казахски научится говорить твоя Анюта.
Но вот зимой Анюта приехала из целинного края одна, без казаха, что-то у них не вышло. Приехала не в отпуск, а совсем. Высокая, стройная.
Весной, когда мать на несколько дней уехала к сестре на Кировоградщину, все и решилось… Словом, Григорий должен был жениться. Так и стал Вербин „приймаком“.
Родилась дочка Светланка. Он с рук не спускал ее, когда был дома. Соседки открыто вздыхали, завидуя Анютиному счастью. И неплохие у самих мужья, а только не чета Вербину с его заботой и любовью к жене. Правда, был период, когда Вербин дневал и ночевал на заводе. Завод получил задание осваивать выпуск автомобилей. Это было тяжелое время. Работали, не считаясь ни с чем. И все-таки грузовики выпустили к сроку. Анюта даже не верила, что муж по двенадцать-четырнадцать часов находился на заводе. Она тоже засиживалась, когда годовой баланс составляли. А тут каждый день. Приходила даже проверять, уж не завел ли муж тут какие-то „амурные дела“. С занятиями в институте у него завал получился, пришлось академический отпуск брать.
Светлана пошла в школу.
— Сына теперь тебе надо, Григорий Петрович! Наследника!
— Будет еще сын! — говорил Григорий Петрович. — Может, еще и не один.
А сам думал: „Чего-то нам о Анютой стало скучно жить. Дома только и слышишь одни упреки. Раньше с работы бежал, ног не чуял. А сейчас не то. Но ничего, наладится“.
Появился сын Миша. Не успел Вербин навосторгаться крепким, горластым сыном, как родилась еще дочка.
А счастья в семье не было. Анюта ревновала по каждому пустяку, стала раздражительная. Прибегала на завод проверять мужа. В бухгалтерии ей уши прожужжали: теперь, мол, мужчины заводят любовниц. Мода такая пошла. Смотри за муженьком, ты обабилась, а он еще молодец! И в возрасте вроде не большая разница — три года, а он гораздо моложе выглядит. То и по муж, если семь раз в день не обманет жену. Это опасно!..
„Ничего не поделаешь, — думал Вербин. — Видели глаза, что брали“.
Дальше они шли молча.
Молча зашли и в квартиру, словно с поминок, а не с новогоднего бала. Дети спали.
Анюта готовила постель, непослушными руками взбила подушки, разделась и стала ложиться спать. Мимоходом взглянула на мужа. Григорий стоял у порога с ботинком в руке и смотрел на нее как-то странно. Анюте стало не по себе. А он продолжал смотреть, морща лоб, сомкнув губы. „Конечно, на такого любая женщина позарится“, — подумала Анюта и отвернулась к стенке. Через несколько минут он услышал её всхлипывание.
В голову Вербину лезли всякие мысли. Он закурил, но от этого лучше не стало.
3В почтовом ящике, кроме газет, лежало письмо от матери. Его Алексей узнал сразу, как только взглянул на широкие, с наклоном то в одну, то в другую сторону, строчки на конверте. Письмо было длинное, на шести страницах. Алексей удивился. Обычно от нее были письма на одной-двух страничках. Сердце у Алексея забилось, и он начал читать. Читал, а перед ним всплывал серебрящийся пояс Снови, огибающий большое село Елино.
До сих пор Алексей убежден, что нет места лучше, красивее на земле. И трудно передать всю эту красоту: кудрявые клены и дубы; нигде не собирают столько черники и грибов, как у них, нигде не умеют петь так старинные украинские песни. До сих пор туда едут из Киева и Ленинграда послушать и записать старинные песни. А где так любят реку, как они свою Сновь! И мама как ни спешит на ферму, а остановится на минуту-две и смотрит на речную гладь. Что она вспомнит при этом, трудно сказать. Может, о том, как в этих краях собирал своих партизан Федоров и Попудренко, Ворожеев и Зебницкий. А может, как она вместе с наступающими частями Красной Армии ушла в сорок третьем на фронт. Ей тогда исполнилось шестнадцать лет. А может, о том, как одна растила сына. Одна, без мужа.
Мать суровая и ласковая. Всегда она такая. Суровая к плохому. Добрая к хорошему. Говорила, что от рождения плохих людей не бывает, и если тот или иной человек оказывается скверным, то, значит, когда-то его просмотрели и потеряли. В строгости не держали. Но все равно и в этом человеке должно остаться что-то хорошее, доброе. И прежде всего надо искать его в человеке. И к сыну она относилась с лаской и суровостью… И наказывала строго. Только потом, с годами, он мог оценить это.
Никак Алексей не мог представить мать с Золотой Звездой. Не укладывалось даже в голове — Герой Социалистического Труда. Коваленко. Родная и единственная мать. Мама…
Да и село размахнуло крыльями. Богатое стало. Какие животноводческие помещения — коровники, свинарники, птичники — о которых даже и не мечталось! Мать пишет о строящемся животноводческом комплексе. И снова о председателе. Лежит в больнице. Наверное, скоро уйдет на пенсию. Василий Игнатьевич председательствовал бессменно три десятилетия. Он пришел в колхоз сразу же после войны. Тяжелое было время. Припомнил Алексей, как крыша избенки совсем прохудилась, а покрыть нечем. Текла, словно решето. Уходя, мать наказывала ему следить за тазами и ведрами, вовремя выносить, чтобы потолок не раскис. Под каждой дырой посудина. Как ни старался он, часто на потолке появлялись желтоватые пятна. И мать наказывала. Сын просил сходить к Василию Игнатьевичу, чтобы выписал соломы. Но мать говорила, что уже обращалась, но не дают, придется до нового урожая ждать. Как-то он не выдержал и пошел сам к председателю:
— Дяденька председатель, Василий Игнатьевич! — И по щекам слезы. — Выпишите нам соломы хату покрыть, а то течет, а мамка меня за это каждый раз наказывает.
— За что же она наказывает? Не ты же крышу покрыл.
— Да нет. Крыша худая, протекает, а я загуляюсь и забуду вовремя воду вылить. Попробуй уследи… А мне достается от мамы.
— Ладно, хлопец, иди и передай матери, что выпишем соломы.
— Только, дяденька председатель, не забудьте, пожалуйста!
Председатель колхоза не только не забыл, но сам и привез. Разгружая солому, он сказал матери, подбежавшей к нему на помощь:
— А ты мальца, Анастасия, не обижай! Нельзя свое горе…
— Даю слово, Василий Игнатьевич, больше пальцем не трону. Срывалась я. Побью его, а потом себе места не нахожу. Я ведь только за большие провинности наказывала. Всякой матери своих детей жаль.
