Джон О'Хара - Время, чтобы вспомнить все
Эдит уже сняла шляпу с вуалью, и в своем изумительно пошитом черном шелковом платье казалась гораздо моложе своих лет и гораздо свежее, чем ее друзья предполагали. В церкви и на кладбище шляпа и вуаль почти полностью скрывали ее черты, и теперь, когда она открыла свое лицо, общая мрачность атмосферы тоже смягчилась. Она никогда не была хорошенькой, но теперь она по крайней мере улыбалась и черты ее ожили.
Каждой группе она говорила что-то свое, особенное: некое общее замечание или наблюдение, трогавшее в этой группе каждого. В одной группе ее замечание касалось погоды: снег так еще и не выпал; в другой — речи священника; в третьей оно было о цветах, в пятой — о том, что надо полностью простить невежественного пилота синего аэроплана; в шестой — о музыке в церкви, в седьмой — о непреходящей красоте самой церкви Святой Троицы, а в восьмой — о том, что Джо эти похороны необычайно бы понравились. Она приветствовала несколько человек, потом прерывала приветствие и делала замечание о погоде, о музыке или о цветах. Потом двигалась дальше, снова приветствовала четверых-пятерых по имени, прерывала приветствия и отпускала замечание на следующую тему. Таким образом, каждая группа была ограничена теми, к кому Эдит обращалась по имени, и короткая беседа не теряла своей интимности.
Это было удивительное представление: оно не только достигло своей явной цели, заключавшейся в том, чтобы поприветствовать каждого мужчину и каждую даму, которые пришли почтить память ее мужа и выказать ей соболезнование, но этот маневр также положил конец ленчу и, таким образом, всей похоронной процедуре. После того как Эдит лично поговорила с каждым, не оставалось ничего, кроме как разойтись. И именно так все и было спланировано.
— Я со всеми поговорила? Я никого не пропустила? — спросила Эдит шепотом своего брата.
— Со всеми. Никого не пропустила, — ответил Картер.
— Отлично.
А потом не слишком поспешно и уж никак не стремительно она прошла через заднюю гостиную комнату в коридор и стала подниматься по главной лестнице, оставив своего брата прощаться с гостями. Она неторопливо последовала в свою комнату для рукоделия на третьем этаже — усталая от подъема по ступеням, но не изможденная. А в комнате ее уже ждала незаменимая Мэри.
— Вот вам чашка чаю, мэм.
— О да, разумеется, — сказала Эдит. — Кто это там? Кто-то сидит в передней комнате?
— Миссис Мазгроув и мистер Джоби; больше никого, мэм, — ответила Мэри.
— Понятно. Так вот, Мэри, больше никаких дел. Поставьте чашку чаю на кухонный лифт и пойдите сами выпейте чаю — на кухне. Вы, наверное, поднялись и спустились по этим лестницам…
— Хорошо, мэм. Благодарю вас.
Мэри отправилась исполнять поручение, а Эдит направилась в комнату Джоби. Дверь была открыта, но Энн и Джоби заметили ее, только когда она уже вошла.
— Мама, — сказала Энн.
— Здравствуй, мама, — сказал Джоби.
— Что ж, мы теперь только втроем, — проговорила Эдит.
— Хочешь что-нибудь выпить? Есть шотландское виски и джин.
— Не думаю, — сказала Эдит и села на стул. — Надеюсь, этот день не был для вас тягостным.
— Вовсе нет, — ответила Энн.
— Ты не считаешь, что должен спуститься вниз? — спросила Эдит Джоби. — Гости расходятся.
— Я заметил, пришли их машины. Разве дядя Картер не справляется?
— Справляется. Но мне было бы спокойнее, если бы ты спустился к гостям. Допей свой стакан, разумеется.
— Я допью, — ответил Джоби.
— Энн, а что ты пьешь?
— Джин с имбирным элем, — сказала Энн. — Тебе налить?
— Нет, спасибо. Кто-нибудь должен спуститься вниз и поблагодарить Отто и работников клуба. И присланных слуг.
— Я думала, это сделает Мэри, — сказала Энн.
— Она может это сделать, но было бы хорошо, если бы это сделал кто-то из нашей семьи. Я плачу этим людям по часам, за исключением Отто, — он предложил свои услуги бесплатно, но я ему тоже что-то заплачу. Однако было бы мило, если бы ты, Джоби, его поблагодарил.
— Увы, слишком поздно. Он уже садится в чью-то машину. Майка Слэттери. Он и другие ребята из клуба.
— Очень жаль.
— Ничего страшного. Он это сделал не для нас. Он это сделал потому, что ему нравился наш отец. А остальные сделали это за деньги. Если подумать — за дополнительные деньги. И клуб им платит, и ты им заплатила. Так что на твоем месте я бы не волновался.
— Я и не волнуюсь. Меня волнует другое.
— Что же тебя, мама, волнует?
— Твое упорное пребывание здесь, когда тебе известно, что я хочу, чтобы ты спустился вниз и там присутствовал. Не думаю, что с твоей стороны это деликатно.
— Но я не вижу никакой необходимости туда идти после того, как ты с ними поговорила. Кстати, я мог бы… Но если бы я спустился, они решили бы, что им следует остаться подольше.
— Вряд ли бы они так решили, — сказала Эдит. — А у тебя не было некоторого рода… У вас с Полом Дональдсоном вышла ссора? Или какая-то размолвка?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты сказал ему что-нибудь неприятное? Или он тебе?
— Я ничего такого не помню. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Мне просто интересно. Когда я спустилась вниз, у него было… сердитое лицо. А потом ты зачем-то его мне представил — представил мне человека, с которым я знакома тридцать пять лет, а то и больше, и ты знал, что я с ним давно знакома. И тон у тебя был язвительный.
— Я сделал это не намеренно, — ответил Джоби. — С какой стати у меня могут быть размолвки с Полом Дональдсоном? Или вообще с кем бы то ни было.
— Мне показалось, он на что-то сердится, — сказала Эдит.
— Ну, у такого выдающего человека, как Пол Дональдсон, забот, наверное, хоть отбавляй. Скорее всего на уме у него какое-то крупное дело — миллионное, триллионное. Ты, мама, не должна недооценивать Пола Дональдсона. То, что он пришел на похороны отца, вовсе не означает, что он сам не такая уж важная персона. Отец, следует заметить, был добротным йельским парнем, парнем, которым мы, выпускники Йеля, весьма гордимся, но он не был ничем выдающимся. А Пол Дональдсон…
Пока Джоби говорил, мать внимательно за ним следила, и продолжала следить за выражением его глаз и губ, когда он умолк, а затем неожиданно повернулась к Энн.
— Куда я положила свою авторучку? Ту, что на серебряной подставке. Сегодня утром она была тут, но я не помню, куда я ее положила.
— Разве она не лежит у тебя на письменном столе? Я ее там недавно видела.
— На, возьми мою, — сказал Джоби.
— Нет, спасибо, Джоби. Ты и так сегодня сделал для меня предостаточно, — ответила Эдит и поднялась.
— Эта фраза прозвучала довольно двусмысленно, — сказал сын. — Она и была двусмысленной?
— Ну что ты, Джоби, как тебе такое могло прийти в голову.
Эдит вышла из комнаты.
— Получилось довольно грубо, — заметила Энн.
— А мне показалось, я вел себя с восхитительной сдержанностью.
— Не думаю, что ты проявил хоть какую-то сдержанность. В отличие от нее.
— Она проявила сдержанность? Или она думала, что я ее проявил?
— Она проявила сдержанность, — сказала Энн.
— Она всегда проявляет сдержанность. Ее всегда хвалят за проявление сдержанности, за благородное поведение, за скромность. Но что такое, в конце концов, сдержанность? Если в тебе кипит ненависть или злость, уж лучше их не копить, а выплеснуть. И это лучше для всех.
— Ей последнее время было трудно, и она уже не молоденькая. Ей пятьдесят девять — не забывай это.
— За такое напоминание она тебя не поблагодарит, — сказал Джоби. — Ладно, согласен, я был язвителен.
— Весьма язвителен. Так вот, я не думаю, что ее расстроило то, что ты сказал о мистере Дональдсоне, но сказать об отце, что он был никто и ничто…
— Но очень милое никто и ничто, — сказал Джоби.
— Это еще хуже. Значит, ты намекал, что отец был милым человеком, а она — нет.
— Я на это намекал? Да, пожалуй, намекал.
— Ты прекрасно знаешь, что намекал, — сказала Энн.
— А как бы ты хотела, чтобы я вел себя? Она разыгрывает из себя почтительную вдову, а я ей все выкладываю напрямик?
— Ты бы мог быть к ней поснисходительней, хотя бы несколько дней, хотя бы некоторое время. Пусть она изображает что хочет. Пусть получает от этого удовольствие, потому что, Джоби, если призадуматься, то кто еще у нее есть? Ты и я, сын и дочь, и дядя Картер. Я вовсе не против, чтобы она какое-то время поиграла в свои игры.
— Кто у нее есть? Да ты пропустила самое главное лицо из всех.
— Кого же это?
— Ее саму, — сказал Джоби. — У нее есть она сама, и у нее все эти долгие годы была она сама. Единственная персона, которая ее волнует. Персона, для которой она составляла планы. Персона, для которой она управляла нашей жизнью. Ты думаешь о ней как о скромной, почтительной жене Дж. Б. Чапина-старшего? Когда-нибудь я расскажу тебе кое-что об этом. Ты знаешь, почему самым значительным днем в жизни Джозефа Б. Чапина был день его похорон? Со всеми этими большими шишками и тому подобным? Потому что она, его скромная, почтительная жена, не давала ему стать никем, кроме того, кем он в конечном счете стал. Тебе она не нравилась потому, что она вмешивалась в твою жизнь, и ты видела, как она вмешивается в мою. А ты знаешь, что она сделала с нашим отцом? Минуту назад она могла наброситься на меня, но она не набросилась, потому что не посмела. Она знает, что мне все известно. Послушай меня, Энни, она позволит мне обливать ее сарказмом с ног до головы, только бы я не касался того, что она сделала с отцом.
