Иван Машуков - Трудный переход
— Вот я ему возьму! Я ему покажу, чей верх…
— Это кому же?
— Да Мишке же, чертогану, своевольщику… Дай только срок, вернусь, я об него все кнуты-палки обломаю!
Крутихинцы расхохотались, поняв, откуда такая злость на незнакомого парня взялась у Терехи. Ведь Коля Слободчиков поначалу чем-то напомнил ему сына.
А Слободчикова тем временем "взяли в оборот" комсомольцы.
— Чудак ты человек, нам вербованных надо воспитывать, а ты их дразнишь! — говорил ему спокойный Витя Вахрамеев.
— Не могу я замазывать классовые противоречия! — кипятился Коля. — Разве у вас вокруг чуждого элемента нет?
— Есть, конечно… Но где? В ком? Надо разобраться.
— Да кто он такой по анкете?
— Середняк вроде… вербованный.
— Все вербованные держат камень за пазухой, — в горячности говорил Слободчиков. — Они так и норовят чем-нибудь подковырнуть, задать ехидный вопрос. Ты думаешь, зря они из деревни уехали? Все они подкулачники.
— Не все! — возражал Вахрамеев. — Есть среди них батраки бывшие, есть кандидаты партии. Да и этот Парфёнов. Что он тебе? Работает хорошо.
— Не защищай ты их! Тоже мне защитник нашёлся! — Коля фыркнул и сердито посмотрел на Витю.
Друзья готовы были поссориться.
— Некомсомольские, непартийные твои рассуждения! — доказывал Слободчиков Вахрамееву. — С такими рассуждениями недалеко и до оппортунизма. Смотри, Витька! Я тебе сейчас здесь это по-дружески говорю, а дойдёт дело, скажу по-другому и в другом месте! — не сдавался Коля. — А в этом бородатом верзиле не один, а два кулака сидят!
— Да, кулака у него два, и здоровых. Как он их поднял-то… беда!.. — пошутила Вера, стараясь примирить друзей. — А вы знаете, ребята, что этими кулаками он неплохо деревья валит и брёвна катает?. Надо, чтобы за нас были такие кулачищи, а не против нас!
Долго продолжалось обсуждение фигуры угловатого мужика, в чём-то не согласного с комсомольцами. Но уж никто, конечно, и не вздумал обратить внимание на другого мужика, любителя почитать стенгазету, что пробирался тем временем в дальние бараки и шептался с какими-то людьми. Он прятал нечто за пазуху и становился толще; незнакомцы что-то доставали из складок своей одежды и становились тоньше.
Когда он пошёл по посёлку, медленно, точно опоённый конь, в животе у него что-то булькало…
— Эй, Егор! Дядя Терентий! — вбежал к своим землякам Никита Шестов. Лицо у него было хитровато-весёлое, в руках — плоский жестяной бачок со спиртом. — Давай! Зальём нуждишку! Выпьем! Смотри-ка, чего я достал! Из-под полы… заграмоничный…
Он был уже выпивши. Егор Веретенников понюхал спирт.
— Да, не наш, запах тяжёлый.
— Стоит ли? — сказал Анисим.
Но Тереха, Егор и Никита уселись на нарах. Разбудили Власа.
— Пей, Егор! — требовательно протягивал Никита чашку с разведённым спиртом Веретенникову. — Начинай, дядя Терентий, — обращался он к Парфёнову, — развеселимся!
Водка стояла тут же, на нарах. Тереха не торопясь взял чашку, подул на неё и выпил. Выпили и Егор с Никитой. Не отстал и Влас. Завязался громкий разговор.
Никита спрашивал Егора, что тот будет делать, когда сезон кончится, — здесь останется или домой поедет?
— Не знаю! — выкрикнул Веретенников и покрутил головой. — Я покуда ничего не знаю. Обида у меня на Гришку…
— Долго ты её таишь, — сказал Никита. — А, ну ладно! — махнул он рукой. — Чёрт её бей! Споём песню! Запевай, Егор!
Егор запевал:
Отец мой был приро-о-дный па-а-харь,
А я-я…
— А ты — уж не знаю, кто, — смеясь, перебил его Никита. — Ни крестьянин, брат, ты, ни рабочий…
— А верно! — снова покрутил головой Егор. — Давай тогда другую.
Ой да ты, кали-инушка-а, разма-а-ли-инушка-а…
Егор покачивался. Тереха сидел прямо; выпивая, он трезвел. Влас расплывался в блаженнейшей улыбке. А Никита весь находился в движении.
— Моя баба скоро сюда приедет, — вдруг сказал Влас. — Вот оно письмо. Грозится! — и он помахал конвертом.
— Да неужели? — удивился Никита. — То-то ты, брат, новую шапку купил! А я свою бабу тоже вызову. Здесь останусь! — решительно объявил он.
Сибиряки принялись горячо обсуждать интересовавший их вопрос о возвращении или невозвращении в Крутиху.
И неожиданно в их нестройный хор вмешался посторонний голос.
— Эх-ма, да не дома! Вот уж мне деревенщина! Куда ни попадёт — всё её домой тянет: от калачей-пряников на чёрные хлеба! Чего вы там не видали в своей Крутихе-то?!
Это подал голос ввалившийся в барак лесоруб Спирька — молодой тонкоголосый мужичонка из вербованных. В последнее время он то и дело привязывался к сибирякам, подлипал к ним. Всё сбивал собраться в артель да ехать куда-то с ним на новые стройки, за большими заработками.
Вот и сейчас он хлопнул на стол бутылку спирту и сказал:
— Пей за моё здоровье — секрет открою!
Крутихинцы выпили. Дарёное — чего не выпить. Раз человек ставит — зачем отказываться.
— Не в деревню надо ехать вам. В Камчатку — вот куда! — тонким голосом крикнул Спирька. Лицо его после выпивки покрылось красными пятнами, а глаза помутнели. — В Камчатке такие нужны — двужильные. Невода тянуть. Красную рыбу ловить. Там её столько с моря-окияна в речки прёт, что жители граблями гребут! Когда сезон, путина, — ешь доволя! Пей доволя! Деньга идёт сдельно, с улова. Тамошние рыбаки деньжищ этих не знают куда девать! И опять же спецовка не то что здесь — ботинки да ватники. Там, брат, одна спецовка капитал! Сапоги — аж до пупа, с завязками. Плащи — брезентовые с капюшонами. Полный ватный костюм… Эх, братцы, кроем всей партией! Пей моё здоровье!
— Чего-то ты больно щедрый, ай чего казённое пропиваешь? — покосился на него Парфёнов. Этот молодой мужик сразу ему не понравился — пустельга.
— Сапоги пропиваю! — покрутил головой, ловко вертевшейся у него на тонкой шее, залихватский Спирька.
— Босой будешь лес-то рубить?
— Зачем это босой? Государство спецовку даст! Новенькую… Как по закону! Рабочего человека у нас, брат, не обидят!
— Зачем же тебе давать? Опять пропьёшь.
— А и пропью! Только не здесь, а на новой стройке! Когда мне новую спецовку получать! Вот как здеся. Завтра должны мне что положено выдать, а что я с собой с Магнитки привёз, то я сейчас ликвидирую! У меня же не склад — вещевой мешок!
— Значит, ты со стройки да на стройку до первых сапог? — усмехнулся Тереха.
— Ага! Как сапоги получил — так и айда! С Магнитки на Иман, с Имана на окиян! Вот он я, весь таков! Хочу всю Расею посмотреть. За молодые годы все стройки обежать! А потом уж на одном месте стариковать буду!
— Да ты ж, значит, летун, Спирька?!
— Летун! Я летун — человек лёгкий. Я не кулак, не скопидом! Я жизнью пользуюсь, как мне дала советская власть. Всеми благами — всласть!
— А вот по шее тебе не накласть?! — встал вдруг Тереха. — Брысь от нас! Понял?
И вид Парфёнова был столь грозен, что Спирька, подхватив недопитый спирт, выскочил из барака как-то смешно, на полусогнутых ногах.
Крутихинцы долго пьяно хохотали.
Затем завели спор-разговор о несправедливостях жизни.
И по всему выходило так, что власть у нас самая справедливая, а вот люди ведут себя не так, не по справедливости. И если бы все жили как полагается, по честному труду — какая бы хорошая жизнь была!
Вошёл незаметно Корней Храмцов и прилёг на нарах. Он внимательно слушал пьяный разговор мужиков, и чем дольше слушал, тем больше злился. Никто не ругал ни власть, ни колхозы… А ведь, оставшись одни, могли бы дать языкам волю!
Ему очень нужно было выяснить — кто здесь, среди этого разного народа, может быть ему другом, кто врагом. И всё не мог увериться.
Вот этот жилистый, бородатый мужичина. Ведь это что твой медведь. Такой пойдёт ломить, только подними его… Эх, сила!
Он смотрел с завистью на Тереху и боялся подойти к нему со своей дружбой. А ну как ошибёшься? Такой ведь и подомнёт, как медведь… У него нет этого деликатного понятия, как у комсомольцев…
И в это время комсомольцы вошли в барак.
По всей стране в эти дни проводился сбор средств в фонд индустриализации страны, как писалось в стенгазете. Вот комсомольцы и пошли с подписными листами.
В барак к сибирякам пришли именно Слободчиков и Вахрамеев, потому что после горячего спора всё же решено было, что Коля должен помириться с бородатым мужиком. Выяснить его подлинное лицо как раз и поможет проводимое "мероприятие". Как он отнесётся к сбору средств в фонд индустриализации? Если настоящий кулак — постарается сорвать, будет против.
— В фонд индустриализации? Как же, читал в газетке. С нашенским вам удовольствием! — изогнулся Храмцов, доставая потёртый кошелёк и вынимая из него засаленные, помятые трёшницы. В животе у него уже не булькало. И был он тощ по-прежнему.
