Юрий Калещук - Непрочитанные письма
Поздно вечером на связь вышел Лёвин.
— Михалыч? — удивился Макарцев. — Тебя ж, говорили, в Тюмень вызвали.
— Так я из Тюмени и звоню, — ответил Лёвин. — Из аэропорта. Тут, как одна тетка выразилась, «погода нелётошная»... — Было слышно сквозь треск рации, как он засмеялся. — Да-а... Как там мои, Сергеич?
— Сейчас погляжу, Михалыч... Та-ак... Забой у тебя тыща четыреста сорок...
— Нормально.
— Нормально... Идет бурение. Параметры раствора... М-м... Вполне приличные параметры, Михалыч!
— Спасибо, Сергеич... Не знаю, сколько проторчать придется...
— Да ты не беспокойся, Михалыч.
Ночные часы густо заполнили начальственные голоса. Все, выходит, бодрствовали, являя живой пример самоотреченности, неустанного трудолюбия и так далее, — и главный инженер, и главный технолог, и главный механик, и начальники служб не столь главных, но тоже существенных. Начальник управления Хлюпин вообще оказался на какой-то дальней буровой, вышел оттуда на связь и всем отыскал занятия: главному инженеру, главному технологу, главному механику, ну и Макарцеву, разумеется. Распоряжения, правда, в большинстве своем были из числа тех, что отдать легко, а проследить выполнение невозможно: усилить неослабный контроль, наладить бесперебойное снабжение, улучшить качество (чего? как? зачем? — такие подробности опускались). Один приказ был конкретным по форме и категорическим по содержанию, но тоже не относился к разряду невыполнимых: немедленно разыскать начальника БПО (базы производственного обслуживания), и пусть он лично! сам! на себе! доставит бульдозер на буровую (исчезнувший «трал» к той поре еще обнаружен не был).
— Вот она, вся тактика и стратегия управления, — невесело заключил Макарцев. — Надо быть волом и погонщиком одновременно.
В восемь утра Макарцев сдал дела очередному дежурному начальнику смены, безучастно выслушал забавный репортаж сменщика, как тот провел отгулы, и, ни на кого не глядя, произнес:
— Вот и еще один день канул... Шестое марта тыща девятьсот семьдесят девятого года...
А сейчас середина декабря 1983-го.
Почти пять лет минуло. И что же? Другие голоса, но слова все те же, и даже интонация кажется неизменной.
— Борис Исаевич просит подождать, — сказала мне секретарша генерального директора объединения «Красноленинскнефтегаз».
Подождать так подождать.
Принесли пачку свежих газет. Я выбрал местную, ханты-мансийскую «Ленинскую правду», и, едва развернув, увидел крупнокегельную «шапку»: «XXVIII ОКРУЖНАЯ ПАРТИЙНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ». А пониже, в информационном сообщении: «С отчетным докладом окружного комитета КПСС выступил первый секретарь окружного комитета партии В. В. Китаев».
И углубился в доклад.
«Самой крупной отраслью округа, дающей 90 процентов валовой продукции, является нефтяная, где сосредоточены громадные материальные ресурсы. Здесь занято около половины всех работающих, и каждый третий коммунист... Лучших результатов добился коллектив Сургутского управления буровых работ № 2 (начальник Г. М. Лёвин). Управление досрочно завершило трехлетний план и по праву является школой передового опыта...»
Что же тут странного?
«Лёвин — это Лёвин», — говорил Сивак, вкладывая в свои слова, пожалуй, побольше смысла, чем показалось мне тогда, когда я услыхал их впервые. Простенький афоризм включал не только блестящую репутацию бурового мастера, но и постоянное стремление его к стабильной работе, обоснованным результатам.
Итог работы здесь не есть случайная удача, счастливое стечение благоприятных обстоятельств, а убедительное доказательство простой и все-таки трудной истины: успех приходит тогда, когда идея обеспечена материальными ресурсами и организационными мерами.
Читаю дальше.
«Вместе с тем состояние дел в главной для нас отрасли далеко от благополучного... Главным средством, обеспечивающим рациональную разработку месторождений и выполнение заданий по добыче нефти, является фонд скважин. Сегодня на промыслах округа бездействует каждая седьмая скважина. Слабо, практически в одну смену, ведется подземный ремонт скважин. Медленно осуществляется перевод скважин на механизированные способы добычи. С опозданием возводятся газлифтные компрессорные станции... Отстает обустройство, особенно на новых месторождениях, где уровни были значительно ниже планируемых...»
Да на всех месторождениях не поспевает, подумал я. Без исключения. Даже на тех, что сейчас еще держатся, числятся в первых строках, — и какого напряжения сил им это стоит, не расскажет никто: не измерить его ни вольтами, ни амперами, ни тоннами, ни рублями, не выразить словами. Кое о чем могли бы поведать электрокардиограммы, хранящиеся в архивах различных больничек Севера, но и они не дадут полной картины. Не так ли, Виктор Васильевич? И сроки освоения, давние или начальные, особого значения не имеют. Более того: с каждым годом разрыв между необходимым обустройством и фактическим, как правило, нарастает. Варь-Еган осваивается десять лет, его вклад в нефтехранилище страны достаточно авторитетен (вся страна перед войной добывала чуть поболее, чем одно здешнее НГДУ), — но какой ценой? Промышленное обустройство отстало на несколько лет; город Радужный, который должен был стать базой освоения группы месторождений севернее Самотлора, не существует пока вообще.
Быть может, Варь-Егану особенно не везло?
Долгие годы Варь-Еган был в тени прославленного Самотлора; возможно, и это обстоятельство (я имею в виду несопоставимость цифр, обозначавших добычу на Варь-Егане и Самотлоре) невольно лишало новое месторождение повсечасного внимания, планомерной, плодотворной заботы. Но не только оно: для объединения «Нижневартовскнефтегаз», где и без того уже наступил «предел компетентности» (по выражению Сивака), Варь-Еган, отдаленный от Нижневартовска трехзначным километражем, сразу стал обузой; обустройство его столь привычно откладывалось на «потом», что, когда «потом» неожиданно наступило, когда возросли в цене варьеганские тонны нефти, оказалось, что много здесь только лишь предстоит сделать...
Было уже об этом? Да, было. Все повторяется, переменчива лишь география, но суть проблемы неизменна. За последние пятнадцать лет мне случилось видеть различные нефтяные и газовые месторождения страны на разных этапах освоения — Мангышлак, Уренгой, Самотлор, Аган, Варь-Еган, Харасавэй, Усинск, Вуктыл, Нягань... Поражал не только героизм, людей, не только размах работ, — поражала воображение повторяемость ошибок, главная из которых была окрещена в Усинске довольно смелым лексическим сочетанием — «отставание опережающего обустройства». Кругами мы движемся, кругами, но это не круги, образуемые брошенным в воду камнем, — те хотя бы распространяются вширь, все же дают некий незнаемый, не измеряемый нами эффект. А мы движемся кругами по затертой звуковой дорожке старой пластинки. На школьных вечерах нас, великовозрастных балбесов, приводила в смятенное неистовство одна пластинка — повторение случайного обрывка непритязательной строчки вызывало шокирующий результат: «А волны и стонут и плачут, и бьются о борт... о борт... о борт — джик! — корабля...» Надо было легонько подтолкнуть звукосниматель, чтобы несчастный корабль продолжил свое движение.
По старой дорожке, закрученной в спираль.
Плохо используется фонд скважин... Слабо ведется подземный ремонт... Медленно переводят скважины на механизированную добычу... С опозданием внедряется газлифт...
Между прочим, несколько лет назад на Варь-Егане я разговорился с начальником отдела разработки НГДУ Леонидом Григорьевичем Захаровым; он только что приехал в Радужный и был переполнен замыслами и планами: «Нам нужно срочно внедрять газлифтный способ добычи, — говорил он — Здесь два пути: компрессорный газлифт и бее компрессорный. Компрессорный — это понятно: строишь соответствующие установки, создаешь искусственное давление, выдавливаешь нефть. Только зачем нам установки строить, если у нас в газовой шапке пласта Б-четыре давление сто девяносто восемь атмосфер! Двести почти! Пусть оно и работает, верно?» Встретился я с ним совсем недавно. Про газлифт — и компрессорный, и бескомпрессорный — он уже не говорил, а толковал озабоченно о том, что на северном Варь-Егане, месторождении протяженностью тридцать шесть километров, шестьсот скважин — и обслуживают их восемь операторов. «Как обслуживают? Да никак. Чисто условно. Конечно, скважины садятся...» Был Захаров теперь главным геологом НГДУ, работал отчаянно, не щадя себя, но... «Вот только сейчас мы получили проект обустройства северного Варь-Егана. Проект по Варь-Егану в стадии разработки...» Его коллега, главный инженер того же управления, Ананий Михайлович Кузьмин бросил в сердцах: «На амбразуру человек падает, когда уверен, что закроет пулемет. А если не закроет? Второй раз не упадешь...» И добавил: «Когда человек понимает, что работу выполнить невозможно, он вообще перестает что-либо делать». У самого Кузьмина рабочий день начинается — знаю точно — в шесть утра, когда заканчивается, не разумеет никто; однако даже в полных сутках не отыщешь малый промежуток для занятий обязанностями главного инженера: время уходит на текучку, на мелочовку, на выяснение отношений то с буровиками (почему не сдали скважину?), то со строителями (почему какой-то там фланец не врезан?).
