Дарья Плещеева - Наследница трех клинков
В кабинете он обнаружил такую картину: Шешковский сидел за столом, Фомин стоял на коленях, затылком к двери, лицом к иконостасу. В руках он держал молитвослов.
– Ты молись, молись! – прикрикнул на него Степан Иванович. – Замаливай грехи-то! А ты, друг мой, садись. Я тобой весьма доволен. Соловейка-то наш отменную песенку спел. Воротынский любопытствовал насчет коллежских служащих. Для чего-то ему нужно было с высокопоставленными особами – имен называть не стану – сойтись. Господин Фомин клянется, что отказал ему наотрез. За что и назван дураком – соглашаться надо было, а потом донести. Но он не догадался. Так что вот он, Фрелонов след.
Бергман посмотрел на затылок с косицей, уложенной в замшевый кошелек и подвязанной щегольской бархатной ленточкой. По затылку не догадаешься, что в голове. А сдается, Фомин с перепугу нагромоздил вздора – лишь бы уберечься от плетки. Именно такого вздора, какого ждал от него Шешковский. Или уже под плеткой врал?
– Если Фрелону опять Коллегия зачем-то понадобилась, то он так просто не угомонится. Я полагаю, он к господину Фомину Нечаева подошлет, – сказал Бергман.
– Разумно. И я уж думал было отпустить господина Фомина восвояси… а отчего раздумал?..
– Оттого, что ему веры нет. Он один раз от Воротынского отмахался – но сие лишь видимость. Воротынский и Нечаев держали его в руках из-за истории с девицей. Опять же, господину Фомину помогли отмахаться. И неведомо, как он поведет себя с Нечаевым. Может, у того хватит ума его уговорить.
– Не уговорить, нет – он меня боится и на уговоры не клюнет. А может предупредить Нечаева, друг мой немчик! Предупредить! Но ты точно подметил – веры ему нет. Кто красавицу нашу, Лизаньку Черкасскую обманывал, тот человек злоумный и пакостный, – Шешковский тихонько рассмеялся. – Жил бы под крылышком у княгини, служил бы в Коллегии, горя бы не ведал! Так нет же – хитрецом себя вообразил! А Нечаев с Воротынским для того и нанялись к нему, чтобы потом через него до высокопоставленных особ в Коллегии добраться. Да и сам он может при нужде листок в кармане вынести, а на листке – шифр… Теперь скажи мне, Бергман, что нам с ним делать?
– Я полагаю, ваше превосходительство, пока Фрелона не изловим – держать в надежном месте, как фамильные драгоценности.
– Верно. Выгляни-ка в коридор, вели Андрюшке приготовить возок и все потребное, он поймет.
Фомин обернулся – взгляд был измученный.
– Ты молись, молись, – напомнил Степан Иванович. – Я по доброте своей дам тебе с собой в казематку и образок, и молитвослов, чтобы зря времени не терял. А ты, немчик хитромудрый, скажи – сколько у нас есть времени?
– Я чай, дня два или три, – подумав, отвечал Бергман. – Мы не знаем, из-за чего закололи Воротынского, чего он со злодеями своими не поделил…
– Господи Иисусе… – пробормотал потрясенный новостью Фомин. И вдруг улыбнулся – до него дошло, что Воротынский, им оклеветанный, никогда уже не возразит, не назовет Фомина лжецом, и все, что было только что с перепугу поведано Шешковскому, отныне – единственная правда.
– Да, именно столько. Фрелон, сукин сын, даст то же поручение подлецу Нечаеву, а Нечаев потащится искать нашего соловейку. И главное – чтобы он не проведал, что соловейка-то уже в клеточке. То есть – в тот промежуток между Фрелоновыми наставлениями и задуманным визитом к господину Фомину… молись, молись, Бога благодари, что дешево отделался! Ничего, в казематке хоть и сыро, зато душеполезно.
– Я не успел доложить вашему превосходительству насчет розыска подозрительных французов, – сказал Бергман и вышел звать Андрюшку.
На душе было легко и привольно – он угодил начальству.
Глава 23
Тигресса
Эрика сердилась до того, что сопела и топала ножкой. Внизу, в зале, был какой-то шумный переполох, господа из душного помещения выскакивали на лестницу освежиться, и это мешало ей встретиться с князем Черкасским, который, она точно знала, где-то поблизости. Надзор был ослаблен, этим следовало воспользоваться.
Она хотела заглянуть в зал, прокравшись на хоры, но подошла к двери – и тут же убежала: там тоже были люди.
О том, что в фехтовальных залах устраиваются ассо, она не знала, и о Мишкином участии даже не подозревала. Сколько продлится это действо – понятия не имела. Она уж собралась возвращаться в свое скучное жилище, под присмотр совсем затосковавшей Анетты, но услышала сверху крики. Это веселая толпа зрителей, человек тридцать, вывалилась из зала, чтобы дружно продолжить хорошо начавшийся вечер в ином месте.
Они с хохотом вырвались на Невский, двери за ними захлопнулись, и стало тихо. Эрика, подождала, опять спустилась и опять беззвучно взбежала наверх – из зала вышел почтенный господин, сопровождаемый фехтмейстерами. О том, что это мэтр де Фревиль, Эрика, разумеется, не ведала.
Появилась надежда, что вечер закончится удачно.
Эрика подождала еще немного – и услышала шаги. Кто-то взбегал по ступенькам – и мгновение спустя позвал по-французски. Это был князь Темрюков-Черкасский.
– Я тут, сударь, – шепотом откликнулась она.
Сейчас ей предстояло тяжкое испытание.
Эрика ненавидела этого щекастого мальчишку, до такой степени ненавидела, что перед свиданием мучительно думала: а не взять ли с собой охотничий нож?
Если бы все это было в сентябре и ей предстояла встреча с убийцей Валентина – и вопроса бы не было, она бы так и поспешила на свидание с ножом в руке. И ударила бы недрогнувшей рукой, и засмеялась бы, глядя, как умирающий князь падает к ее ногам. А что будет потом – неважно. Хоть тюрьма, хоть плаха!
В восемнадцать лет даже тюрьма и плаха представляются возвышенными и прекрасными, ибо главное – месть за жениха, а прочее – вроде как последнее испытание перед встречей с ним на небесах.
Но сейчас Эрика уже не желала слишком рано встречаться с Валентином. Валентин никуда не денется – он в раю… Валентин подождет…
Перед ней после убийства должен был открыться изумительный мир. Рано или поздно попытка венчания повторится, потом мнимые родители откроют ей свои объятия. Придется понемногу умнеть, и это несложно – Эрика, осваивая русские слова, уже поняла: разум будет возвращаться одновременно с постижением русского языка, и это всем очень понравится. А потом – роскошь, победы в гостиных, может быть, даже балы в Зимнем дворце. Можно ли жертвовать всем этим? Нельзя. Потому-то князя Черкасского убьет другой человек. Громова жалко, Громов хорош собой и при других обстоятельствах был бы достоин любви. Но где же взять иного убийцу? Негде!
– Сударыня, – прошептал юный князь. – Я заставил вас ждать…
