Ольга Егорова - Между двух огней
Ей даже в голову не приходило посмотреть в зеркало заднего вида. Она так и не заметила, что на всем протяжении пути, до самого дома, соблюдая дистанцию, за ними ехала чья-то машина.
Эту машину заметил водитель, но и он не стал придавать значения этому обстоятельству.
Маршрут нередко оказывается общим на таком коротком отрезке пути.
* * *Как и обещала, она позвонила Павлу сразу же, как только приехала.
Как и обещала, выпила большую чашку горячего чая с медом. Высыпала из пластмассового тюбика горсть круглых желтых таблеток и проглотила сразу штук двадцать – для верности. Надела пушистые и колючие шерстяные носки, теплый махровый халат, высушила феном волосы. Отчиталась перед мужем и получила в ответ одобрительное:
– Умница, девочка.
Он обещал приехать, как только освободится. Голос был лишь чуточку взволнованным.
Закончив разговор, Инга долго пыталась понять, что сейчас чувствует. Хочет или не хочет видеть мужа? Получалось, что хочет и не хочет одновременно. Привычное состояние, которое вызывало в душе уже не раздражение, а чувство апатии.
До прихода Павла у нее еще было время. Наивно было бы полагать, что за эти несколько часов она сумеет наконец разобраться в себе и хоть что-то понять. Будь у нее в запасе хоть сто лет – вопрос, на который она пытается найти ответ, ответа скорее всего просто не предполагает.
Он – риторический.
Она вспомнила старичков, под проливным дождем ведущих горячий спор о первичности бытия и сознания, и хмуро улыбнулась. Вот и она сейчас примерно в том же самом положении.
Дожидаясь Павла с работы, Инга неторопливо занималась уборкой. Чем лежать пластом на диване и тратить время на бесполезные раздумья, лучше уж заняться чем-нибудь полезным. Хотя от мыслей все равно никуда не денешься. Они бродят в голове, жужжат назойливыми мухами, копошатся и суетятся, как муравьи.
При этом еще спорят друг с другом. Иногда даже дерутся…
В окно по-прежнему барабанил дождь, напоминая о том, что случилось совсем недавно. И губы, покрытые микроскопическими ссадинами, горели огнем. И щеки пылали, как будто с мороза. Может быть, Павел был прав, и она на самом деле простудилась. Если к вечеру у нее поднимется температура – наверняка он станет ворчать, растолковывай ей всю степень ее неосмотрительности. Будет сидеть рядом, гладить по голове, то и дело прикладывая губы к пылающему лбу, время от времени засовывать градусник под мышку, кормить ее аспирином и медом. Отпаивать горячим чаем, и непременно в бокале будет плавать тонкая долька лимона. Заставит обязательно съесть кожуру, потому что в ней содержатся какие-то особо опасные для простудного вируса вещества. И не ляжет спать до тех пор, пока не убедится, что температура у Инги упала, дыхание успокоилось. А утром напомнит ей, что не стоило выходить из дома в такую погоду. И скажет – видишь, к чему это может привести…
И Инга виновато кивнет в ответ: знаю…
Я – знаю, а ты – даже не догадываешься…
Теперь, когда ситуация относительно прояснилась, она уже жалела, что знает о себе так много. Лучше было бы и дальше теряться в догадках, чем оказаться внезапно лицом к лицу перед проблемой такого мучительного выбора. Впрочем, о чем это она? Какого еще мучительного выбора? Она ведь не совсем еще сошла с ума, чтобы всерьез рассматривать возможность разрыва отношений с мужем. От таких мужей, как Павел Петров, добровольно уходят только дуры. И если Горин не обманул, если она и в самом деле до аварии была близка к тому, чтобы сделать это – что ж, может быть, эта авария случилась не напрасно. Может быть, она спасла ее от неосторожного, опрометчивого поступка, о котором пришлось бы потом жалеть всю жизнь. Вот ведь как получается…
Если бы знать наверняка! Последние несколько дней, после звонка от эксперта службы контроля качества и особенно – после откровенного разговора с Мариной, Инга чувствовала себя, словно в мышеловке. И вот теперь дверца этой мышеловки захлопнулась. Остается только сложить лапки и ждать, что будет дальше.
Механическими движениями Инга стирала пыль с книжных полок. Долго и тщательно, до скрипа, терла зеркало в спальне, предварительно забрызгав его специальным средством. Ходила по квартире с пылесосом, старательно вычищая мягкую мебель и ковровое покрытие на полу. Смотрела, как затягиваются почти невидимые соринки в длинное горло шланга. Вот бы и жизнь свою точно так же… почистить. Убрать из нее все «соринки», чтобы заблестела, как новенькая.
Инга не по-доброму усмехнулась. Время на циферблате часов отображалось какими-то странными скачками. Стрелки то мчались, как сумасшедшие, отматывая долгий круг почти за секунду. То вдруг прилипали к циферблату, и вовсе не двигаясь с места, и тогда Инга замирала и прислушивалась, почти уверенная в том, что часы остановились.
Павел мог прийти домой с минуты на минуту.
Что она ему скажет?
Десятки раз прокручивая в голове сценарий предстоящего разговора, она так и не смогла прийти к какому-то определенному решению. От мысли, что ей снова придется обманывать мужа, на душе становилось тяжело и больно. От мысли, что придется рассказать правду, становилось страшно. К тому же, она до сих пор все еще была не уверена в том, что знает эту правду. В том, что рассказал ей Горин, далеко не все казалось ей сейчас логичным и правдоподобным.
До сих пор, например, не верилось в то, что она оказалась на Набережной по наитию. Не помня и даже не подозревая о том, что эта алея из тонких и высоких лип, высаженных вдоль воды, и была местом их тайных встреч. Разве такое возможно? С другой стороны, никакого другого объяснения на ум не приходило. И в то, что Горин просто выслеживал ее до Набережной от самого дома, тоже не хотелось верить. И еще многое из того, о чем она узнала из его рассказа, вызывало в душе похожее чувство опасливого недоверия. Не приходилось сомневаться лишь в том, что случилось позже, уже потом, после того, как она выбежала из кафе…
Вспоминать эти сумасшедшие поцелуи было просто невыносимо.
А прогнать из памяти – невозможно. Как Инга ни старалась, ничего у нее не получалось.
Услышав, как поворачивается ключ в замочной скважине, она едва не разрыдалась от отчаяния. Так и не решив, что же будет говорить мужу по поводу своей странной прогулки, Инга пребывала теперь в полной растерянности.
Но как только увидела его лицо, поняла сразу – нет, не сможет. Ни за что в жизни не сможет она рассказать сейчас этому человеку о том, что случилось с ней несколько часов назад.
Не сможет – потому что лицо у него было в каплях дождя, и волосы свисали на плечи мокрыми сосульками, и во взгляде было столько тревоги и нежности, что ей стазу же захотелось обнять его, и рассказать ему что-нибудь хорошее про себя, очень хорошее и очень светлое, и ни в коем случае – правду…
