Татьяна Устинова - Мой генерал
Пергидрольная тетка хихикнула, махнула рукой, но семечки свои не оставила, так и продолжала лузгать.
— Откуда она знает про забор?! — зашипела Марина, как только они оказались в холле. — Ее же там не было!
— Слухом земля полнится, — заметил Федор рассеянно, — особенно земля санаторная.
Он остановился возле конторки, за которой сидела администраторша, и сделал отвратительно сладкое лицо.
— Здравствуйте.
— Добрый денечек!
— Нам бы вот… в баню записаться, — сказал Тучков Четвертый своим самым дурацким тоном. — Можно это?
— Ну, конечно! — закудахтала администраторша. — Конечно, можненько! Секундочку, я только гляну, как там у нас с желающими. Утречком хотите или вечерочком? Вечерочком, наверное, да?
На этот раз Марина покраснела не сплошным цветом, а пятнами.
— Да нам, собственно, все равно. Ну пусть вечерочком.
— Тогда записываю сию минуточку. Фамилию и номерочек ваш?
Федор сказал фамилию и «номерочек», и они с Мариной оказались записанными в сауну на «двадцать ноль-ноль».
— А долго можно… париться?
— Сеансик у нас четыре часа. Вы, значит, до двадцати четырех часиков можете. Никто там вас не обеспокоит, но, когда времечко выйдет, могут поторопить.
— Сеансик, который сейчас идет, начался в четыре?
— Совершенно точненько!
И провожала их взглядом до тех самых пор, пока малиновый коридор не свернул вправо.
Тут Марина выдернула у него руку, за которую он, оказывается, все время ее держал.
— Что это за дикая комедия?! С баней?!
— Это не комедия. Может, мне, как Павлику, страстно захотелось в баню?
— Это не мои проблемы. Почему ты считаешь, что тебе все позволено? Зачем ты все время ставишь меня в какое-то идиотское положение?!
— В какое именно положение?
— Ты зачем-то сказал ей, что мы хотим в баню! Конечно, она решила, что мы пойдем в нее вместе! Господи, мама сойдет с ума, если только узнает, что я!..
Федор Тучков немного подумал, а потом сказал:
— Ты можешь не ходить, если тебе не хочется. Я бы лично сходил, раз все равно дождь.
— Да администраторша решила, что мы с тобой пойдем… вдвоем! Господи, это ужасно! Она теперь все расскажет Валентине Васильне, и пойдут слухи… дурацкие!
— И что тогда произойдет?
Марина как будто поперхнулась, замолчала и посмотрела на него.
Черт его знает, что произойдет.
Скорее всего ничего не произойдет.
Просто очень страшно, вдруг мама узнает, что ее дочь-профессорша проводит время с «ухажером»!
— Ты не понимаешь. Мама меня не простит.
Он пожал плечами:
— За что?
— Ты не понимаешь, — повторила Марина. — За все. Я ужасно себя веду.
— Зато мы узнали, что Павлик с четырех часов завалился в баню. Во сколько ты была в беседке в первый раз?
Марина помолчала, соображая.
— Точно до четырех! Наверное, даже еще до трех! Сразу после обеда.
Федор посмотрел на нее.
— Нет, — быстро сказала она. — Даже не думай. Павлика-то я ни с кем не перепутала бы!
— Ты приняла гипсового пионера с горном за Геннадия Ивановича.
— Ну и что? Там было темно, а я без очков вообще не очень хорошо вижу! Но все-таки не настолько, чтобы перепутать Павлика!
— Может, это был не Павлик, а гипсовая девушка с веслом?
Марина вовсе не хотела улыбаться, потому что они почти ссорились, и вообще пора исключить его из своей жизни раз и навсегда — может, получится хоть на этот раз? — вернуться в свой номер, засесть в кресло с книжкой и кружкой. И наплевать на всех без исключения полицейских комиссаров в выцветших и потертых джинсах, и на «приключение» тоже наплевать — жила она без всяких приключений и дальше проживет, ничего такого, вон Эдик Акулевич даже не знает, что приключения существуют!
— Почему ты так смотришь? — поинтересовался Тучков Четвертый, еще не до конца исключенный из ее жизни.
— Как?..
— Как будто ты Валентина Васильна, а я Вероника, и твой сыночек собирается на мне жениться.
Не могла же она объяснить ему, что не хочет улыбаться его шуткам, зато хочет исключить его из своей жизни!
В холле, откуда на второй этаж поднималась лестница, они обнаружили бабусю Логвинову. Бабуся водила пальцем по расписанию автобусов, идущих в райцентр. Расписание было отпечатано на машинке и засунуто в прозрачный пластиковый карман.
«Росписание атправлений», — вот как было напечатано.
Бабуся оглянулась на Федора и Марину, спустила очки на кончик носа и благожелательно закивала.
— Вам помочь, Ирина Михайловна? — галантно спросил Федор Тучков.
— И-и, нет, милай! Че мне помогать? Бабка хоть и старая, а глаза вострые, все разглядела!
Марина до смерти боялась, что бабуся Логвинова сейчас тоже заговорит о том, как Марина свалилась с забора «прям в руки миламу», схватила Тучкова Четвертого за рукав и потянула. Тучков и бабуся посмотрели на нее с удивлением. Марина рукав выпустила.
— Вы уезжаете, Ирина Михайловна?
— Собираюся потихонечку. Вызывают меня дети мои, чегой-то там у них… не заладилося.
— Заболел кто-то? — участливо спросил Федор.
— Свят, свят, — перекрестилась бабуся, — уж и свечку поставила, когда отправлялась, чтоб, значит, мне живой вернуться и чтоб тама, дома, все как следует было.
Бабуся замолчала. Федор ожидал продолжения, но его не последовало.
— Так что случилось-то, Ирина Михайловна?
— Зять мой захворал, сердешныя… Так захворал, что не чают, будет жив мужик иль нет!
— Сердце? — спросила Марина.
Отец когда-то умер от сердца. Она его почти не помнила. Только отдельные смешные словечки вроде «кормой вперед». А еще «кобель на бугру» — если что-нибудь торчит явно не на месте.
— Так не знаю я! Дочь в телефон говорит, приезжай, мать, не управимся без тебя! От беда, беда…
— А вы до Архангельска едете? — зачем-то спросил задумчивый Федор.
— До него, милай! А там близехонько, верст сто пийсят, и на месте. Мокша, село наше, большое. А раньше больше было, до войны когда, а Логвиновых, почитай, шашнадцать семей!
— Трудно вам добираться, Ирина Михайловна.
— Так это разве ж трудно! В войну, от было трудно! А щас разве ж трудно! Больно люди балованы стали, от им и трудно! А старикам ничо не трудно.
Бабуся еще взглянула в расписание и пошла прочь. Косолапые ноги в плюшевых тапочках, палка, коричневые нитяные чулки, бедная юбка и платок. Плат — так она говорила.
Федор и Марина смотрели ей вслед.
— Н-да, — промолвил Тучков Четвертый особым «заключительным» голосом. — Ничего не понятно. Она все время почему-то врет.
