Майкл Прескотт - Когда отступит тьма
Как она сотворит это чудо, Эрика не представляла. Деньги у нее кончились, правда, у Роберта могли быть. Но даже если и были, двум детям без сопровождения взрослых далеко не уехать. Однако она найдет способ. Это необходимо. Ради Роберта.
Эрика могла отбыть свой срок в Нью-Хемпшире, но жизнь здесь убьет ее брата, она знала это.
— Вот она! — раздался суровый голос за дверью.
Эрика с Робертом медленно выпустили друг друга из объятий, девочка повернулась и увидела, как в комнату входят трое взрослых. То были, как она узнала впоследствии, директор школы, его помощник и дворник, видевший ее на подъездной аллее.
— Я говорил Фернеллу, что она приедет сюда, — произнес директор с явным удовольствием. Суровый голос, прозвучавший минуту назад, принадлежал ему. — Черт возьми, он небось продолжает искать ее в Бостоне.
Эрике все стало ясно. Кто-то накануне вечером позвонил из академии мистеру Фернеллу, сказал, что она исчезла, и мистер Фернелл позвонил в школу на тот случай, если она поехала к брату.
— Ты знал? — обратился директор к Роберту, сверля его ледяным взглядом. — Ты солгал, когда мы спросили тебя.
Роберт не ответил. Эрика ощутила его дрожь и поняла, что он опять плачет.
— Не отправляйте меня отсюда, — попросила девочка.
Директор ответил, что она задала всем много беспокойств и хлопот, поэтому не время просить об одолжении.
— Роберт нуждается во мне, — взмолилась Эрика. — Он… он боится… оставаться без меня.
Помощник директора ответил, что мальчику нужно привыкнуть к этому, вот и все. Всем надо когда-то становиться самостоятельными. Директор уверенно поддержал его, еще раз выговорил Эрике за непозволительное поведение, а Роберту за лживость. Моральный приговор был вынесен. Только дворник, похоже, сомневался в его справедливости, но Эрика даже в свои двенадцать лет понимала, что он здесь не главный.
В полдень приехал мистер Фернелл, чтобы отвезти ее в аэропорт. От гнева он держался холодно и, сев с Эрикой на заднее сиденье такси, объявил, что лишает ее карманных денег.
— Роберт умрет, — сказала Эрика, глядя на проплывающий за окошком ландшафт.
— Что?
Она глянула на мистера Фернелла.
— Умрет.
— Чепуха.
— Эта школа убивает его.
— Чепуха, — повторил мистер Фернелл и добавил, что сам учился в такой же школе и это дало ему очень много хорошего.
— Тогда почему вы стали таким дерьмом? — спросила Эрика.
Это было первое взрослое выражение, которое она произнесла, и даже на дне бездны отчаяния получила от него удовольствие.
Чопорно-яростный мистер Фернелл посадил Эрику на самолет до Бостона, сказав, что в аэропорту ее кто-нибудь встретит. И что карманных денег больше не будет.
Эрика провела еще шесть лет в Нью-Хемпшире, виделась с Робертом по редким праздникам. Школа не убила его. Он выжил. Но в нем что-то умерло. Какая-то ранимая часть души, взывавшая к ней по междугородному телефону, исчезла, улетучилась — или где-то глубоко затаилась.
Ее не было рядом, когда брат нуждался в ней, поэтому она не сумела его спасти. Но это не ее вина. Все, что могла, она сделала.
Но этого оказалось слишком мало.
И теперь он снова зовет ее, прибегая к тому детскому обращению, которого не произносил много лет…
— Сестричка…
Голос брата тянется к ней, словно какая-то рука, чудовищная рука, его рука…
Белая, чешуйчатая в свете фонарика…
Смыкающаяся на ее ноге, его рука. Выворачивающая… причиняющая муку… пока боль не уносит ее в темноту.
По ее телу прошла дрожь страха, сильная, словно от удара током, и Эрика открыла глаза.
Она лежала на столе.
Эрика поняла это сразу же, без сомнения.
На столе с ремнями, в тронном зале, ставшем темницей.
Не голая, как можно было бояться. Полностью одетая. Сняты только перчатки.
Но привязанная. Беспомощная.
Шершавые брезентовые ремни обвиты вокруг лодыжек и запястий двойными петлями, ножными и ручными браслетами из грубой ткани, потом завязанными узлом.
Не высвободиться. Однажды во время долгой прогулки по лесу она наткнулась на енота в капкане, погибшего от страха и боли. Подумала: «Какой ужас, бедное животное, должно быть, жутко страдало».
Теперь сама уподобилась тому еноту.
Эрика повела глазами, пытаясь увидеть Роберта, она боялась повернуть голову, показать, что пришла в сознание. Брата не было видно. Исчез где-то в черной мгле.
Но она слышала его. Он негромко бормотал, определить, откуда доносится голос, было трудно.
— Сестричка, сестричка, — говорил он. — Соня, сонная тетеря. Проспит свою жизнь.
Роберт не знает, что она очнулась. Но скоро обнаружит, и тогда…
Тогда ее ждет нож, Эрика была уверена в этом, нож, раздирающий тело, будто клык хищника, смерть, наплывающая вслед за истечением крови.
Во время бегства Эрика боялась, но тогда по крайней мере была способна двигаться, действовать. Теперь, неподвижная, беспомощная, как в параличе, она поняла, что такое настоящий страх.
Губы ее сжались, чтобы удержать рвущийся вопль. Она подавляла охватившую ее панику, заставляла себя думать ясно.
Усилие это было более напряженным, чем следовало. Хотя сознание к ней вернулось, она не могла ни на чем сосредоточить ни взгляд, ни мысли.
Эрика глянула вправо, затем влево, исследуя темноту.
Желтый свет шел от керосиновой лампы, одной из тех, что они с братишкой расставляли по туннелям и галереям много лет назад.
Те как будто были не такими яркими. Эта жгла ей глаза, словно полуденное солнце. Стояла она на известняковом выступе с усеченной верхушкой, близко к столу, возле ее ступней. Фитиль потрескивал, пламя при этом вспыхивало ярче, пульсирующий оранжевый свет мерцал на известняковых потолке и стенах.
Нос Эрики сморщился. Дым.
От лампы? Вряд ли. Что-то другое горит или тлеет, наполняя зал резким запахом.
Струйка дыма попала Эрике в рот, она закашлялась.
В углу какое-то движение.
Он.
Эрика кашлянула. Роберт шел к ней, высокий в мерцающем полумраке. Она снова увидела очертания его косматой головы и плеч, потом белизну чешуйчатых рук.
Она невольно попыталась отодвинуться. Ремни держали ее, однако незначительное изменение позы оживило руку. От плеча до запястья запульсировала острая боль. Все кости, видимо, были целы, но мышцы сильно растянуты.
Рука, должно быть, болела все время, но раньше она не чувствовала боли. Странно.
Потом, когда в свете появилось лицо Роберта, боль снова прекратилась от страха.
Роберт склонился над ней. Стол был покатым, голова ее лежала выше ног, и его лицо медленно приближалось к ее лицу.
