Соня Мармен - Ветер разлуки
– Зажги-ка факел, Лебарт! – приказал траппер, у которого был сильный иностранный акцент.
Снег вдруг приобрел оранжевый оттенок, и темнота, их окружавшая, словно бы сгустилась еще сильнее. Факел поднесли поближе к страшной находке.
– Жан, как думаешь, он еще живой? – спросил один из трапперов.
– Это было бы чудо, – отозвался его товарищ.
Толчок прикладом – и тело перекатилось на спину. Оно еще не успело окончательно застыть. Свет упал на лицо несчастного, и над поляной повисла тишина. Мужчины переглядывались, но чаще всего их взгляды обращались к тому трапперу, которого они называли Жаном.
Последний стоял белый как смерть и хватал ртом воздух.
– Быть того не может! – произнес он шепотом. – Я не верю своим глазам!
* * *Смена времен года преображала природу, солнечный свет становился ярче и угасал, но это ни в коей мере не уменьшало муки, терзавшей душу и тело Изабель. Молодая женщина ощущала себя пленницей горя, тяготившего ее, лишавшего способности двигаться, в то время как мир вокруг менялся, не обращая ни малейшего внимания на ее состояние.
Солнечный день казался Изабель блеклым, радостная птичья трель – грустной, сорванное с ветки спелое яблоко – слишком кислым, аромат розы – слишком навязчивым. Жизнь протекала словно бы за окном с грязными стеклами, отнявшими у нее прежнюю яркость, и в природе осталось только одно время года – время печали.
Прижав ладони к животу, ставшему огромным, Изабель смежила отяжелевшие веки и откинулась на спинку диванчика. Под перезвон колокольцев сани-карета стремительно неслись по замерзшей реке. Ребенок казался ей уже очень тяжелым и ужасно ее обременял.
Она носит дитя человека, которого любит, но он никогда его не увидит, не узнает… Что, если он будет похож на отца? Как мучительно будет смотреть на малыша и каждый раз видеть в нем Александера! Поэтому она хочет девочку… так будет проще. На первых порах Изабель радовалась, что у нее скоро будет малыш, – она все-таки сумела сохранить в себе частичку Александера… Но то, что она считала подарком, скоро превратилось в яд. Вместо того чтобы стать связующей нитью между нею и ее любовью, дитя окончательно эту связь оборвало.
В ожидании ребенка она утратила радость. Дитя Александера… Человека, которого она любила, а теперь пыталась забыть. Она ужасно сердилась на своего шотландца за то, что он не явился за ней к алтарю еще до того, как она ответила «Да!» и оказалась навеки связанной с мужчиной, которого едва знала и которого не любила. Она ненавидела его за то, что он не пришел и не освободил ее от супружеских обязанностей, которые ей теперь приходилось исполнять. Ненавидела за то, что он уступил другому право баюкать на руках его ребенка и узурпировать его отцовские права.
Где же он, где? Почему не пришел за ней? Должен же был он узнать, где она находится! Позволить ей уехать вот так, даже не попытавшись отвоевать ее у матери, жениха, всего мира? Как можно было не понять, в какое положение она попала?
– Вы не замерзли? – участливо спросил у нее Пьер.
Изабель помотала головой. На самом деле она не могла согреться с момента их отъезда из Квебека. Ладонь мужа накрыла ее руку. Она слишком устала, поэтому не отняла свою. Ей хотелось уснуть, но сани беспрерывно покачивались, и ничего не получалось. Когда они прибудут в Сорель, она наконец забудется сном – единственное состояние, которое приносило ей радость.
Неутомимый ребенок шевельнулся, надавил на крестец, принялся толкать ее в ребра, да так, что у Изабель перехватило дыхание. Она прогнулась в спине и села удобнее. Самое большее месяц – и она снова будет свободна! Это дитя стало причиной подневольного брака. «Пока смерть вас не разлучит…» – сказал кюре. О, она прекрасно расслышала эти слова!
О дне бракосочетания у нее сохранились весьма расплывчатые воспоминания: шорох подвенечного платья из черной тафты; плач маленького Люка – эдакое эхо ее собственных рыданий, которые пришлось подавить; одуряющий запах благовоний; Мадлен обнимает ее и что-то шепчет на ухо, стараясь казаться веселой, хотя глаза у нее грустные; взгляд Пьера, обращенный к ней; простуженный голос кюре… «Ego conjugo vos in matrimonium…»[207]
По окончании церемонии, когда была сделана соответствующая запись в церковном журнале, супруг помог ей сесть в карету, которая и доставила их к реке Святой Анны. Там они оставались несколько недель – Пьеру предстояло уладить дела с наследством, которое он получил в прошлом году. Ей пришлось делить с ним спальню. Спать с ним в одной кровати…
Первые ночи Пьер позволял ей сколько угодно предаваться печальным размышлениям и даже не пытался к ней прикасаться. На пятую ночь он пришел в спальню слегка выпившим. Пока он сидел в кресле, она делала вид, что спит. Но притворство не помогло. Он встал, разделся донага и лег с ней рядом.
– Я знаю, что вы не спите, Изабель, – сказал он шепотом. – Вы дышите слишком часто и… дрожите. Я не хочу вас огорчать, ангел мой, но, как мне кажется, я ждал достаточно долго. Теперь я имею право на настоящую брачную ночь.
Рука его скользнула под одеяло, потом под ночную рубашку. Он погладил ее по бедрам. Стиснув зубы, Изабель думала только о том, чтобы не заплакать. Она знала, что рано или поздно мужу придется уступить. Перевернув ее на спину, он погладил слегка округлившийся живот и улыбнулся ей в полумраке.
– Он будет носить мою фамилию так же, как носите ее вы, Изабель. Вы – моя жена, и я желаю вас…
Раздвинув ей ноги, он лег сверху и вошел в нее медленно и нежно, как если бы боялся сломать крошечное существо, в ней растущее. Столь внимательное отношение к ребенку растрогало ее. Она закрыла глаза и стала ждать, когда он получит свое удовольствие.
Семейное поместье Ларю предстояло разделить на три части – по три арпана[208] в ширину и шестьдесят в длину. Пьер, его сестра Катрин и брат Луи-Жозеф унаследовали по наделу. Было решено, что участок Пьера станет обрабатывать его кузен Рене Ларю. При всем желании нотариус, чья контора находилась в Монреале, не смог бы заниматься этим сам. У них была еще одна сестра, Фелиситэ, – монахиня в монастыре урсулинок в Монреале. Она унаследовала сумму денег, равную стоимости надела, которые получили ее сестра и братья. Необходимость оформить документы, связанные с наследством, и привела Пьера в Квебек в конце осени 1759 года.
Отец в последние годы долго и тяжело болел, поэтому почти забросил журналы, в которых полагалось фиксировать доходы и расходы семьи, и Пьер потратил на приведение их в порядок намного больше времени, чем рассчитывал. Вынужденное сосуществование с семьей кузена оказалось для Изабель мучительным – круглый животик новобрачной привлекал излишнее внимание. Разумеется, у новых родственников было много вопросов, но озвучить их они не решались. Вспомнив об этом, Изабель выдернула руку из-под теплой ладони Пьера.
