Наталья Калинина - Любимые и покинутые
Слово «Америка» к тому времени у немцев стало вроде красной тряпки для быка — американцы здорово досаждали немцам на море и с воздуха.
— Может, пани тоже хотела бы туда уехать? — поинтересовался офицер.
— Нет, — решительно ответила я. — Мне пока и здесь хорошо. К тому же у меня на руках маленький ребенок.
— Почему у вас с сыном разные фамилии?
— Я не хочу, чтобы мой ребенок вырос похожим на своего отца, — солгала я, не моргнув глазом. — Покойный отец Юлиан моего Яна усыновил. Правда, он не успел оформить необходимые документы. У меня есть его завещание, в котором он называет Яна своим сыном и оставляет ему все, им нажитое, в том числе и этот дом.
Офицер внимательно смотрел на меня круглыми светло-серыми глазами.
— И вы не стали бы переживать за вашего мужа, если бы его, предположим, посадили в тюрьму?
У меня упало сердце. Неужели им что-то известно об Анджее? Может, он на самом деле попал в гестапо?.. Я постаралась, чтобы мой ответ прозвучал как можно убедительней:
— Если он смог бросить меня одну с маленьким сыном на руках и удрать в Америку с какой-то шлюхой, почему я должна за него переживать? Тем более, что зря людей в тюрьму не сажают. В той же Америке.
— Вы самостоятельная женщина, пани Ковальска. Вы тоже полька?
— По матери. Я воспитывалась в католическом приюте.
Офицер не спешил уйти. Он разглядывал книга на полках — там был Толстой, Гейне, Мицкевич.
— Это ваши книга? — поинтересовался он.
— Нет, это из библиотеки отца Юлиана, — не моргнув глазом, солгала я.
— А какие книги читал ваш бывший муж?
Офицер сделал особенный акцент на слове «бывший», и это можно было понять так, что Анджея уже нет в живых.
— Когда мой муж учился в университете, он увлекался германской поэзией и философией. Потом он бросил университет и… — Я замолчала. Я не хотела говорить, что Анджей работал репортером в газете с патриотическим уклоном.
— Я вас слушаю, пани, — вежливо напомнил офицер.
— …И мы уехали в Америку в свадебное путешествие. В ту пору мы еще, правда, не были мужем и женой. Мы поженились зимой.
— Почему вы не остались в Америке? Ведь ваш муж — человек довольно состоятельный, верно? — допытывался немец.
Мне очень хотелось вцепиться в эту сытую невозмутимую физиономию, и я сказала сдавленным от едва сдерживаемой злости голосом:
— Потому что я полька, а не американка, и мой дом здесь. К тому же я очень привязалась к отцу Юлиану и не мыслила без него жизни. Кстати, мой бывший муж чувствовал себя в Америке как рыба в воде.
Не знаю, удовлетворили или нет мои ответы этого вежливого немца с блекло-серыми глазами, он, однако, ушел, и меня какое-то время не тревожили. На ночь я запирала все двери, а окна закрывала ставнями, запирая их изнутри болтами.
Однажды в окно нашей с Яном комнаты тихонько постучали. Я встрепенулась и мгновенно поняла, что это Анджей.
— Иди к заднему входу, — шепнула я и кинулась на кухню.
Он был худой, как смерть, и весь зарос волосами.
— Так теплее, — пояснил он. — Не бойся, никаких насекомых у меня нет. Про отца Юлиана я все знаю. Хочу есть и спать. Нет, сперва я приму ванну.
Он заснул в ванной, и мне пришлось тащить его на кровать чуть ли не на руках. Я сидела и смотрела на спящего Анджея. Это был совсем другой — незнакомый мне — человек. Черты его лица стали крупней и заострились, волосы потемнели, на лбу пролегла глубокая складка, придававшая его некогда юному лицу выражение мудрой суровости. Я не смела прикоснуться к Анджею — мне казалось, я вижу сон, а когда снятся хорошие сны, я с детства знала — шевелиться нельзя. Я не испытывала никаких чувств и желаний кроме страха — большого всепоглощающего страха за жизнь Анджея и наши с Яном. Я рада была видеть его живым и невредимым, но в последнее время немцы, терпящие одно за другим поражения, не больно церемонились с местными жителями — кое-кого из женщин в нашем квартале уже успели угнать на работы в Германию.
Часа через два Анджей открыл глаза и сказал.
— Уходи. Я должен выспаться. Не бойся — меня никто не видел.
Я ушла к себе, легла в постель, прижалась к посапывающему во сне Яну — мы теперь спали с ним в одной кровати, чтобы было теплей — и беззвучно расплакалась. Радость от того, что Анджей жив, гасилась острым предчувствием беды, грозящей этому дому и его обитателям. Если бы не Ян, я бы ушла вслед за Анджеем — я больше не могла жить без него. Но мне не на кого было оставить Яна.
Анджей вошел к нам в комнату на рассвете. Я только что заснула. Я издали услышала его шаги, но почему-то все никак не могла открыть глаза. Он сказал с порога:
— Я бежал из лагеря. Мы уходим на восток, к русским. Я ненавижу немцев и буду сражаться с ними до последнего вздоха.
Анджей приблизился к моей кровати, склонился над ней и внимательно посмотрел мне в глаза. Сквозь щели в ставнях в комнату пробивался серый утренний свет. Я видела, как лихорадочно поблескивают его глаза.
— Я проспал, — сказал он. — Теперь уже светло и мне нельзя на улицу. Что делать?
— Останешься… дома.
— Дома? — переспросил он. — Да, я и забыл, что это мой дом. Ян здоров?
Анджей присел прямо мне на ноги. Я изумилась тому, каким легким стало его тело.
— Да. Он болел воспалением легких, но… Словом, удалось достать пенициллин. Сейчас он здоров.
— Пенициллин? Но ведь он есть только у немцев.
— Мне помог комендант города.
— Ты ладишь с немцами? — подозрительно спросил Анджей.
— Приходится.
— А ты знаешь, что Яся забрали и, я думаю, повесили?
— Догадываюсь. Меня допрашивал офицер из гестапо. Очень интересовался тобой. Я ему сказала, что ты уехал с любовницей в Америку.
Анджей тихо рассмеялся, но сразу же оборвал смех.
— Если я останусь на день здесь, я могу погубить вас обоих.
— У тебя есть какие-нибудь документы? — поинтересовалась я.
— Шутишь? У меня есть волчий билет, по которому меня без промедления отправят в Треблинку. Юстина, нужно что-то придумать. Я ведь не могу взять и исчезнуть просто так.
И тут у меня мелькнула сумасшедшая мысль.
— Ступай в ванную и побрейся. Только смотри не порежься. Все будет нормально.
Он повиновался. Я встала и, не зажигая света, стала рыться в шифоньере в поисках подходящей одежды. Нашла свое старенькое из мягкой фланели платьице с кружевным воротничком, шерстяные чулки в полоску. В жестянке из-под бисквитов сохранились стеклянные бусы и заколка из папье-маше в виде розочки.
У Анджея была нежная девичья кожа, покрытая легким пушком. Платье пришлось ему впору, правда, оказалось тесновато в плечах, но я быстро переставила крючки. Потом я подвила горячими щипцами его волосы, уложила их в кокетливую прическу и заколола спереди розочкой.
Анджей был очень красив в женской одежде, и у меня внезапно пробудилось желание.
Оставалась проблема с обувью. К счастью, у меня у самой сороковой размер. Анджей носил ботинки на номер больше, но домашние шлепанцы на танкетке и с бантом пришлись ему впору. В той же самой жестяной коробке из-под бисквитов валялось серебряное колечко с зацветшей — больной — бирюзой. Я знала, что это плохая примета, но не могла же я надеть на палец молоденькой служанки в простеньком платьице и с дешевыми бусами на шее кольцо с рубином или бриллиантом, без него же пальцы Анджея казались уж слишком мужскими.
Выяснилось, что он умеет говорить женским голосом — он рассказал, что играл в лицейском театре Клеопатру.
Мы выпили на кухне кофе, потом я поставила тесто на пироги.
— Если пожалуют гости, притворись, будто моешь раковину, — поучала я его. — Все время занимай себя каким-нибудь делом: разбирай в буфете, на подоконнике, протирай тарелки. Ко мне редко кто заходит, но, думаю, осторожность нам не повредит. Да, кстати, тебя зовут Кристина, а меня ты называй пани Ковальска. Учти, ты не разговариваешь по-польски и ни слова не понимаешь по-немецки. Ты литовка с хутора.
Скоро проснулся Ян. Анджей с любопытством рассматривал своего сына, с которым не виделся два года. Ян, разумеется, не признал отца. Он прятал лицо от чужой тети в складках моей юбки. Ян рос нелюдимым мальчиком — мы с ним вели очень замкнутую жизнь.
Я замесила и раскатала тесто, поставила в духовку кулебяку с грибами и капустой. Маленький Ян возился на ковре со своими кубиками в нашей с ним комнате, Анджей спал в гостиной на диване.
И тут звякнул дверной колокольчик. Я вытерла руки, сняла фартук. В коридоре столкнулась с заспанным Анджеем, спешившим на кухню.
— Все нормально, — шепнула ему я. — Положись на меня.
Это был тот самый офицер из тайной полиции. Сейчас он представился мне как герр фон Шульц, поцеловал руку и приказал сопровождавшему его сержанту отнести на кухню большую плетеную корзинку.
