Наталья Калинина - Любимые и покинутые
— Но ведь ты сама напьешься с ним и неизвестно что отмочишь. Юстина, ты моя жена и я ревную тебя к этому фрицу, слышишь?
Он вдруг впился мне в губы, разжал их языком. Мне казалось, я вот-вот потеряю сознание от сильнейшего желания. Похоже, то же самое испытывал и Анджей.
— У меня почти три года не было женщины, — шептал он мне в ухо. — Юстина, я сейчас сорву с тебя одежду и изнасилую как последнюю шлюху, если ты не отдашься мне добровольно. К черту этого фрица. Можно не открывать ему дверь.
И он встал передо мной на колени, засунул голову мне под юбку и прижался щекой к моему животу.
Я уже готова была отдаться Анджею, но тут нетерпеливо звякнул дверной колокольчик. Анджей крепко стиснул меня.
— Юстина, Юстина… — шептал он.
Я с силой оттолкнула его от себя, одернула юбку, поправила прическу.
— Приведи себя в порядок, — велела я. — Это не игра. Вспомни, что случилось с Ясем.
Он простонал и медленно встал с пола, а я поспешила в прихожую.
Рихард ввалился с большим букетом красных гвоздик, тортом и шампанским.
— Немецкий офицер — самый галантный кавалер в мире, Юстина, — сказал он, вручая мне букет. — В каждом немецком офицере живет дух средневекового рыцаря.
Мы быстро распили бутылку шампанского. У Рихарда уже слегка заплетался язык, и он то и дело подносил к губам мои руки и слюнявил их Потом явился сержант, и он заявил, что отпускает его до самого вечера, если, конечно, не возражает прекрасная пани. Он говорил с сержантом по-немецки и тут же переводил мне на польский. Сержант удалился. Улучив момент, я выскочила на кухню и велела Анджею поставить чай.
Я слышала из столовой, как он яростно гремит посудой и все время роняет на пол приборы. Потом он что-то разбил и громко выругался по-русски.
— О, твоя служанка знает русский мат! — изумился Рихард.
— У нас все знают русские ругательства, — поспешила пояснить я. — Ведь раньше мы были русской колонией.
— И ты, Юстина, их знаешь? — поинтересовался Рихард. — Ну-ка, пошли меня по-русски подальше?
— Зачем? Ты мне нравишься, Рихард Матом посылают только тех, кто не нравится.
— Я правда нравлюсь тебе, Юстина?
На кухне снова загрохотало, и я поспешила к буфету, где у меня была припрятана бутылка водки.
— Хочу чего-нибудь крепенького, — пояснила я, разливая водку по бокалам. — Сегодня у меня большой праздник.
Рихард захохотал и захлопал в ладони. Он выпил залпом полный бокал, налил себе еще и сказал, тщетно пытаясь сосредоточить на мне свой взгляд:
— Мы сейчас пойдем к тебе в спальню, Юстина. Ты не возражаешь?
Он поднялся, громко отодвинул стул, встал передо мной на одно колено, протянул руки, завалился носом мне в подол и громко засопел.
Меня била дрожь, и я хватила из своего бокала большой глоток анисовки. Потом осторожно встала, переложив голову Рихарда на сиденье стула. Он что-то прохрипел, в горле у него странно булькнуло. Соскользнув на пол, он затих в неестественно скрюченной позе.
Я взяла его за запястье и в испуге отдернула руку. У Рихарда остановилось сердце. Я перевернула его на спину и услышала характерный свист — так выходят остатки воздуха из легких мертвеца.
Я дико вскрикнула. На пороге появился Анджей.
— Он умер! Умер! Что нам делать?!
Анджей с презрением смотрел на мертвого немца.
— Сволочь гнилая, а еще хвост перед тобой распушил. Вот какая мразь служит в доблестнейшей армии Третьего Рейха. — Он стал шарить по карманам герра фон Шульца, вытащил бумажник, документы, браунинг. — Мне это пригодится, а его можно выкинуть на корм крысам. — Он пошарил в бумажнике. — Богатый, как Крез, этот фон-барон. Юстина, давай спрячем его в подвале, а когда стемнеет, вытащим на свалку. Я слышал, он отпустил денщика до вечера, надеясь уломать тебя на шуры-амуры. Интересно, если бы он не испустил дух, как бы ты себя с ним повела, а? Отвечай, Юстина!
Он схватил меня за плечи.
— Сейчас не время выяснять отношения, — сказала я, обливаясь потом от страха перед грядущими бедами. — Положи на место все его вещи. Судя по всему, он очень важная шишка в гестапо, и нам с тобой теперь не сдобровать. — Мой мозг работал лихорадочно, быстро просчитывая всевозможные ходы к спасению. — Быстро собирайся и, как только стемнеет, беги из города. Постой, постой, а что если…
Поначалу Анджей был категорически против женского платья, но мне в конце концов удалось его убедить. На улице было холодно, и я отыскала в сундуке свой старый кроличий жакет, пуховый капор, варежки деревенской вязки. Сложнее оказалось с обувью, но я вспомнила, что в чулане валяются мои старые валашки, подшитые толстой резиновой подошвой. Валашки пришлись Анджею впору. Мы взяли из бумажника герра фон Шульца немного денег мелкими купюрами — немецких марок, польских злотых и русских рублей, браунинг и все остальное положили на место. Я за пять минут собрала Анджею кошелку с сдой, сунула недопитую бутылку анисовой водки.
— А как же ты? И Ян? — спросил он, надевая перед зеркалом капор. — Может, уйдем вместе?
Я безошибочно поняла по его тону, что он не хочет, чтобы мы ушли вместе, хоть и искренне обеспокоен нашей судьбой. Он всегда был большим эгоистом и никогда этого не скрывал.
— Нет, это исключено, — тут же успокоила его я. — У Яна слабое здоровье, а на дворе зима. Я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю.
— Да? — почти облегченно сказал он, взял в ладони мое лицо и нежно поцеловал меня в губы. — Юстина, мы с тобой так и не успели… — Он внезапно оттолкнул меня и сказал: — Прощай. Хотя, может быть, и до свидания, кто знает? У судьбы свои неведомые тропинки. Ты — моя законная жена, и я буду помнить об этом всегда. Храни тебя твой Бог, Юстина.
Я сама открыла заднюю дверь и подтолкнула его в спину. За ним сомкнулись густые темно-синие сумерки, прочерченные пунктирными нитями дождя со снегом. Он, как и два года назад, уходил от меня в снег и неизвестность.
Я вернулась в столовую, перетащила уже почти остывший труп герра фон Шульца на диван, положила ему под голову подушку, расстегнула на груди рубашку. Потом набрала в несколько грелок кипятка, обложила ими труп и накрыла его с головой одеялом. Через полчаса я позвонила в отделение неотложной помощи больницы, в которой когда-то работала, и сказала, что в моем доме только что умер от сердечного приступа человек. Следующий звонок я сделала в полицию.
Я точно рассчитала, когда они могут приехать, и за пять минут до их прибытия унесла на кухню грелки, вылила из них воду и повесила их на прежнее место в чулане. Потом растрепала себе волосы, завернула рукава блузки. И тут зазвенел дверной колокольчик.
Первыми прибыли врачи. Тело еще было теплым. Я сказала, что делала искусственное дыхание и массаж сердца, но, судя по всему, смерть наступила мгновенно. Я видела, как фельдшерица-полька окинула недобрым взглядом заставленный бутылками и закусками стол, а потом спросила с едва скрытым презрением:
— Чем занимался покойный в момент наступления смерти?
— Он встал передо мной на одно колено, хотел обнять меня и, наверное, поцеловать, но завалился, — с достоинством отвечала я. — Сперва я подумала, что он попросту выпил лишнего, и стала хлопать его по щекам, но тут же поняла, что он мертв.
— А чем вы занимались до этого? — допытывалась фельдшерица, ехидно кривя свои вишневые губы.
— Пили вино, обедали. Я захотела шампанского, и герр фон Шульц сходил за ним в лавку. Кроме шампанского, принес гвоздики и торт. Если вы думаете, пани, что мы с герром фон Шульцем совершили половой акт, я вынуждена буду вас разочаровать. Я уже более двух лет не была близка ни с мужем, ни тем более с герром фон Шульцем. Понимаю, вам в это трудно поверить, ибо каждый человек судит со своей колокольни.
Фельдшерица вспыхнула, что-то пробормотала себе под нос и отвернулась. Прибывшая полиция перевернула вверх дном весь дом то ли в наивной надежде найти партизан, то ли просто порядка ради. Потом нас с Яном повезли на допрос в гестапо. Сержант, сопровождавший герра фон Шульца, показал, что в доме находилась еще и служанка и даже описал ее внешность. Я сказала, что служанка сбежала неизвестно куда, узнав, что герр фон Шульц умер, хоть я и умоляла ее мне помочь. Еще я сказала, что она проработала у меня всего три дня, что я познакомилась с ней случайно на рынке, где она меняла на спички кусок домашнего сала. Нас с Яном продержали в кабинете шефа гестапо до утра — герр фон Шульц оказался на самом деле очень важной шишкой, — потом отвезли на автомобиле домой.
Через три недели меня отправили на работы в Германию. Я не связываю это со смертью герра фон Шульца — к тому времени немцы потерпели крупное поражение на восточном фронте, проиграв битву за Сталинград, да и партизаны на оккупированных территориях им крепко досаждали. Яна взяла к себе моя знакомая по службе в больнице — русская медсестра по имени Жанна. Впоследствии я узнала, что они заживо сгорели вдвоем весной сорок четвертого — в дом, где жила Жанна, попала русская бомба. К счастью для себя, я не знала об этом до моего возвращения из Германии летом сорок пятого, иначе бы наверняка не выдержала невзгод, выпавших на мою долю на чужбине. Вернувшись в родной город, я поселилась в том самом доме, где пережила столько радостей и бед.
