Наталья Калинина - Любимые и покинутые
Он снова поцеловал меня в лоб, соскочил с постели, сказал, уже стоя в дверях:
— Если я погибну, считай, одним эгоистом на свете стало меньше. Смерть эгоиста оплакивать не стоит. Если честно, Юстина, то я не стою даже самой крохотной твоей слезинки. Яну скажи, когда он вырастет, что его отец был неплохим человеком. Может, правда, я его еще увижу… Юстина, думай обо мне в настоящем времени, ладно? Мне очень не хочется умирать…
Я лежала, не в силах шевельнуться. По моим щекам текли слезы обиды. Оказывается, Анджей мной брезгует, Потом, когда я выплакала всю обиду, до меня дошло, что Анджей собрался куда-то, причем, судя по всему, надолго, если не навсегда. Я выскочила в прихожую босая и в одной ночной рубашке, забыв, что она насквозь пропиталась молоком из моих грудей.
Анджей надевал плащ. Возле двери стояли чемоданчик и пишущая машинка. Он удивленно глянул на меня.
— Только без слез, прошу тебя, — довольно резко сказал он.
— Анджей, ты меня… больше не любишь?
— Нашла время говорить о любви. Ты — моя жена и этим сказано все.
— Но ведь ты… ты бросаешь нас на произвол судьбы.
— Юстина, судьба бывает милостива к мудрым и смиренным. Произвол она творит лишь с глупцами. У тебя не глупая голова на плечах, а покорности и смирению тебя научила наша совместная жизнь. С женщинами и детьми коммунисты и те не воюют. Да и они, слава Богу, пока еще не чувствуют себя здесь хозяевами. А немцы, как ты говорила, нас не тронут, если мы не будем трогать их. Словом, поживем — увидим. Юстина, ты вся мокрая, а здесь очень холодно. Мы уже простились.
Он слишком поспешно вышел за дверь и, закрывая ее за собой, прищемил край плаща. Я выскочила на крыльцо.
— Постой…
На улице шел крупный снег. Близилось Рождество.
— Муж уходит ночью к другой. Настоящий любовный треугольник. Будь благоразумна, Юстина, не делай из себя посмешище. Кстати, соседям лучше на самом деле сказать, будто я сбежал неизвестно куда с какой-то шлюхой. Юстина, от тебя за версту разит детской. Я помню этот запах… Прощай, мое детство.
Он исчез во мраке. Я еще долго слышала скрип его подошв по свежевыпавшему снег. Холода я не ощущала, хоть и была совсем раздета. Следы подошв Анджея на нашем крыльце быстро занесло снегом. Я вернулась в дом.
Отец Юлиан, надо отдать ему должное, не задал ни единого вопроса по поводу исчезновения Анджея. Мы продолжали жить нашей с ним прежней жизнью, если не считать того обстоятельства, что в доме появился маленький Ян, а я больше не ходила на работу в больницу. Впрочем, у меня, как у пани Ковальски, был теперь довольно солидный счет в банке.
Немцы появились в нашем городе, кажется, в конце июня. Их никто особенно не испугался, хотя немецкие мотоциклисты и морские пехотинцы на улицах нашего города вряд ли у кого из жителей вызвали особенный восторг. Они заходили и к нам со своим традиционным вопросом: «Есть ли евреи и коммунисты?» Увидев отца Юлиана в сутане, кое-кто из них крестился, а один сержант даже поцеловал ему руку.
У нас в подвале были запасы продуктов — отец Юлиан оказался весьма предусмотрительным человеком и весной пополнил наши закрома. Выходила я только в булочную на углу. Молоко нам по-прежнему доставлял все тот же молочник. Ян уже начал ходить, и у меня в связи с этим прибавилось забот, ибо в коляске его уже было не удержать. От Анджея я не получала никаких вестей. Соседям я сказала, что он меня бросил и уехал в Америку — так посоветовал отец Юлиан. Комендант города пригласил его отслужить мессу по случаю Дня Преображения Господа нашего Иисуса Христа, однако он отказался, сославшись на немощь. Я как-то само собой перестала ходить в церковь — не хотелось бросать Яна, да и среди прихожан появились чужие лица, звучала чужая речь.
Как-то уже глубокой осенью отец Юлиан сказал, войдя к нам с Яном:
— Немцы стоят возле Москвы. Если русские отдадут свою столицу, нам, славянам, придется туго. Как ты знаешь, у моего отца была странная фамилия — Веракс, хотя он и был стопроцентным славянином. Я бы хотел, чтобы и маленький Ян стал Вераксом. Тем более, что я собираюсь сделать его своим наследником. Когда закончится война, он сможет снова взять фамилию отца.
И добрый старик тяжело вздохнул.
На следующий день у нас в доме появился молодой белобрысый парень в форме морского пехотинца армии Третьего рейха и потребовал у меня шампанского «Вдова Клико и ее любовники». На радостях я поставила ему бутылку сливянки и накормила обедом. Я все пыталась подробно расспросить его об Анджее, но он словно не слышал моих вопросов. Он попросил у меня денег — сказал, что ему нужно купить велосипед. За чаем он смеялся и говорил, что знает по-немецки всего с десяток слов.
— Но у нашего фюрера теперь интернациональная армия, — добавил он и усмехнулся. — Особенно много в ней славян. Он правильно поступил, что сделал ставку на славян — они воевать умеют. Москва показала ему бо-ольшую фигу. Но столица русских всегда слыла негостеприимным городом настоящих дикарей. То ли дело Париж. Французы — невероятно цивилизованные люди.
— А как Варшава? — осторожно спросил отец Юлиан.
— Ее тоже замело снегом по самые крыши. Но я знаю это по рассказам — я сам никогда там не был. Я вообще редко выезжаю из нашего славного города.
— Так значит Анджей тоже здесь?.. — вдруг осенило меня. — Что же вы молчали? Я должна повидаться с ним.
— Милая пани, я не знаю никакого Анджея. Я передал вам то, что вы, судя по всему, ждали услышать. Больше я ничего не знаю.
Я, признаться, разозлилась на Анджея, но уже через полчаса поняла, что он был абсолютно прав. Нашего гостя остановил на улице патруль, едва он свернул за угол. Оказывается, он был одет не по форме. Его увезли в люльке мотоцикла. Куда — можно только догадываться.
Анджей был где-то рядом, но у меня не было никакого права разыскивать его. Я поделилась своими соображениями с отцом Юлианом, и он сказал:
— Юстина, война не может длиться вечно. Одна нация, даже самая могущественная, никогда не сможет поработить все остальные. Тем более, что идеи христианства, проповедующего равенство и братство всех без исключения людей во Христе, давно и прочно укоренились в сознании большинства европейцев. Уверен, даже в коммунистической России жив христианский дух. Потерпи. В Германию тебя угнать не посмеют — я лично знаком с комендантом города. Пока я жив, вам с Яном ничего не грозит.
Но отцу Юлиану, увы, оставалось жить совсем недолго, о чем, разумеется, было известно Господу Богу, но не известно нам, грешным. Он поскользнулся, гуляя с маленьким Яном в саду, и, чтобы не придавить собой мальчика, изловчился упасть в сторону, прямо виском на водопроводный кран. Судя по всему, умер он мгновенно. Я услышала из кухни, как громко заплакал Ян и выскочила в одном платье на крыльцо. Мальчик посыпал снегом лицо отца Юлиана и топал ногой, требуя, чтобы он встал.
Мы остались одни в большом доме, если не считать двух десятков расплодившихся к тому времени кошек. Они с утра налетали на меня голодной орущей стаей, и я, опасаясь, как бы они не выцарапали глаза Яну, ставила с вечера несколько плошек с молоком и супом. Зато мы могли не бояться крыс, которых в нашем городе теперь было невероятное количество.
Весной заболел Ян, и мне пришлось прибегнуть к помощи все того же коменданта города, он и помог достать для мальчика столь редкий по тем временам пенициллин.
Но поскольку мы жили в районе, обитателями которого главным образом были поляки, к нам приглядывались пристальней, чем к остальным — польские партизаны орудовали на всей территории Польши, не давая немцам ни минуты расслабиться. Ко мне пришли двое из гестапо и стали расспрашивать о муже. Я сказала, что он меня бросил еще до войны, и я потеряла его след.
— Если хотите, мы можем помочь вам его найти, — услужливо предложил старший офицер, свободно говоривший по-польски. — Он поляк?
Я сказала, что толком ничего о нем не знаю: мы прожили вместе меньше года, когда-то он учился в университете, а его отец был богатым человеком и оставил ему приличное состояние. Сказав все это, я тут же поняла, что сболтнула лишнее и поспешила добавить:
— Боюсь, вы его не найдете, потому что он собирался уехать в Америку.
Слово «Америка» к тому времени у немцев стало вроде красной тряпки для быка — американцы здорово досаждали немцам на море и с воздуха.
— Может, пани тоже хотела бы туда уехать? — поинтересовался офицер.
— Нет, — решительно ответила я. — Мне пока и здесь хорошо. К тому же у меня на руках маленький ребенок.
— Почему у вас с сыном разные фамилии?
— Я не хочу, чтобы мой ребенок вырос похожим на своего отца, — солгала я, не моргнув глазом. — Покойный отец Юлиан моего Яна усыновил. Правда, он не успел оформить необходимые документы. У меня есть его завещание, в котором он называет Яна своим сыном и оставляет ему все, им нажитое, в том числе и этот дом.
