Николай Семченко - Что движет солнце и светила
- Из "ментовки", конечно. Ты же вроде как основной подозреваемый, а Лариса - твоя подельница...
- Что так поздно похмеляешься? Обед уже! - сказал Александр. - Так долго терпеть нельзя: не только меня в "ментовке" увидишь, но и взвод зелёных чёртиков на марше...
- Ну чё ты, чё ты? - забормотал Олег. - Все пацаны говорят: повязали, мол, Санька, - и всё тут!
- Было дело. Вызывали нас с Ларисой к следователю. Но, как видишь, отпустили...
- Ну и хорошо, ну и ладно, - заискивающе засуетился Олег. - Я пацанам конкретно объясню. Пойдём выпьем.
Александр отказался. Что вообще-то на него было не похоже: он с удовольствием поддерживал любое предложение насчёт "выпить", особенно в конце рабочего дня. Иногда он накачивался спиртным так, что двигался по направлению к дому исключительно на "автопилоте", причём - по кратчайшей прямой. Видимо, он как-то по-особенному ощущал притяжение родного гнёздышка. Птицы без всякого компаса летят на юг, сивучи ни за что не заблудятся в морях-океанах, да и неразумная рыба кета отлично чувствует то место, где из оранжевой икринки проклюнулась на свет, и чтобы снова попасть в нерестилище, отважно преодолевает все преграды и ничего не боится, - вот и Александр, как бы ни был пьян, стремился хотя бы приблизиться к крылечку, возле которого росла раскидистая черёмуха. Её он посадил лет пятнадцать назад, и очень любил вечерами курить под ней. Тут Люба довольно часто обнаруживала обессиленного Александра.
Лариса в отличии от Любы не пыталась в таких случаях немедленно разобраться с бесчувственным "золотцем" - что толку ругаться, кричать, выяснять, где и с кем он наклюкался, если человек всё равно мало что соображает и больше всего на свете хочет, чтобы его оставили в покое.
Лариса действовала по-другому. Она дожидалась того редкого вечера, когда Александр приходил домой трезвый как стёклышко. На столе появлялся вкусный ужин. Новоявленный трезвенник самозабвенно вкушал салаты, жареную картошечку, свою любимую навагу под маринадом и не видел, как Лариса в большой комнате не менее азартно опорожняла бутылку вина.
Пустую "чебурашку" она ставила на столик и, покачиваясь, шла на кухню:
- Миленький, посмотри на меня: хороша ли твоя душечка?
В первый раз Александр, хоть и потерял дар речи, стерпел эту проделку. На второй раз Ларисе попало, и, как говорится, не в бровь, а в глаз. Но она мужественно повторила спектакль с вином и в третий раз:
- А что? Мужчине, значит, можно напиваться, как свинья, а женщина, выходит, не человек, ей нельзя, да?
Она не знала, что отец внушал маленькому Александру, что курица - не птица, а баба - не человек, а его мать, боясь кулаков благоверного, согласно кивала головой: " Муж - иголка, а жена - нитка. Куда иголка, туда и нитка..." В их семье и мысли не допускали о каком-либо равенстве полов. Мужик - всегда глава, и чтобы он ни делал, это обсуждению не подлежит.
Задумка Ларисы клин клином вышибить потерпела полное фиаско. И даже хуже! Она любила повеселиться, посидеть в хорошей компании и от рюмки никогда не отказывалась, но когда стала жить с Александром, то мало-помалу пристрастилась к ежедневной выпивке.
Перевоспитать Александра ей не удалось, и вскоре она стала привычно покупать то к обеду, то к ужину бутылочку-другую вина или чего покрепче.
Но Александр отказался от предложения Олега Баринова не потому, что перестал уважать свободу винопития. Ему просто не хотелось продолжать разговор о покойном Викторе. Он вообще предпочёл бы навсегда забыть о том случае.
И вот слушая щебетанье Ларисы, он вдруг сказал:
- Нет, я не мачо. У них нервы, наверное, железные. А я встретил сегодня Олега Баринова, он мне такое сказал, что места теперь себе не нахожу...
- Что случилось?
- А то, что нас с тобой убийцами считают...
Александр передал свой разговор с Олегом, и Лариса растерянно прошептала:
- Этого нам только не хватало!
Александр молча закурил, пустил одно колечко дыма, другое. Казалось, его ничто не интересовало, кроме этого занятия. Но Лариса уже изучила его достаточно хорошо, чтобы понять: он пытается найти ответ на сложный вопрос.
Очередное кольцо, стремительно взвившееся к потолку, расползлось жирной кляксой. Александр сморщил нос и выдохнул другое - тонкое, как штрих остро заточенного карандаша, это колечко разломилось на две половинки.
- Вообще-то, ничего страшного, - наконец сказал Александр. - Пусть болтают, что хотят! Если мы с тобой что и сделали не так, так это единственное: не надо было выставлять Виктора за дверь...
- Никто не знал, что так получится, - покачала головой Лариса. - Ещё хорошо, что он так и не отдал тебе те документы...
- Это из-за них такая суматоха, - Александр снова закурил и выпустил колечко дыма к потолку. - Даже интересно, где Виктор их держал. Так ведь и не могут найти...
- А наш следователь, между прочим, сказал, что мы с ним ещё обязательно увидимся, - напомнила Лариса. - И про эти бумаги всё время спрашивал. Он считает, что Витьку из-за них прикончили...
- Замолчи!
Лариса вздрогнула: не ожидала, что он закричит так громко.
Александр потянулся к пачке сигарет и локтем нечаянно спихнул на пол чашку с недопитым чаем. Она аккуратно раскололась на две половинки.
- Посуда бьётся - жди удач! - преувеличенно жизнерадостно воскликнула Лариса. - Сиди. Я замету...
Александр, скривившись, пнул в угол то, что осталось от чашки.
- Не строй из себя дурочку, - сказал он. - Соседи видели: вечером Виктор пришёл к нам, а когда ушёл - этому свидетелей нет.
Она уронила веник и, не поворачиваясь к нему, чётко, почти по слогам произнесла:
- Я ничего не знаю. И ты ничего не знаешь. Он ушёл от нас в десять часов вечера. Больше мы его не видели. Я и ты ничего не знаем...
- Нет, знаем! - Александр стукнул по столу кулаком. - Знаем, что он был сильно пьян. Знаем, что боялся каких-то разборок, но ничего конкретного нам не сказал.
- И больше мы ничего не знаем! - как заклинание, повторила Лариса. - И знать ничего не хотим!
- А знаем мы другое, - Александр наигранно потянулся и преувеличенно громко зевнул. - Время-то позднее, приличные мужчины и женщины сейчас не разговоры разговаривают, а занимаются кое-чем поинтересней...
Ларису удивила внезапная смена темы разговора, но она на удивление быстро поддержала игру:
- Даже и не представляю, чем это таким интересным можно заниматься ночью. Все приличные люди, кажется, уже смотрят сны...
- Хватит разговоры разговаривать! - сказал Александр. - Иди сюда, раздень меня...
Лариса, таинственно улыбаясь, медленно расстегнула верхнюю пуговицу рубашки, кончиками пальцев коснулась его шеи, потянулась губами к щетинистой щеке, но он отклонился вбок и нетерпеливо вернул её ладонь к следующей пуговице:
- Ну, давай! Без нежностей...
Она сняла с него рубашку и, не глядя, бросила её на пол.
Александру нравилась эта готовность Ларисы на всё, что угодно, лишь бы доставить ему удовольствие.
До встречи с Ларисой он не знал женщины. Нет, конечно, они у него были и до Любаши, и сама Любаша никогда ему не отказывала, и за двадцать лет жизни с ней Александр зачем-то заводил скоропалительные и даже пикантные романы, было у него и то, что именуется как "случайные связи". Например, одна девица, которую он подвозил до соседнего села, сказала, не стесняясь: " Денег нет. Плачу натурой. Но и времени нет. Давай я быстро всё сама сделаю". И то, на что никак не могла решиться его законная супруга, эта городская пигалица запросто выполнила за две минуты, да ещё, поднимаясь с колен, лениво попеняла: " Что так быстро? Первый раз, что ли?"
Люба не признавала никаких фантазий, а когда он попытался показать ей "Кама-сутру" с картинками, то даже обругала его и назвала извращенцем. Ему всё чаще казалось, что в постели жена вообще ничего не испытывает и лишь стоически отбывает обязанности добропорядочной супруги.
По-настоящему её волновала, кажется, лишь чистота. Она готова была день и ночь драить полы, чистить кастрюли, протирать стёкла в серванте и во всех шкафах, доставать пылинки специальной щеточкой из самых укромных уголков, и не дай Бог, если он за обедом ронял крошку хлеба на пол, - Любаша моментально вскакивала, хватала тряпочку и, убрав мусоринку, тщательно протирала линолеум: по её понятиям, если пол не сверкает, как зеркало значит, хозяйка явно неряха, стыд и срам !
Летая с веником по дому, она обычно напевала свой любимый романс:
-Придёшь ли ты, души блаженство:
С волшебной прелестью своей,
Дыханьем уст, огнём очей
Отдать мне жизни совершенство
И воскресить мои мечты?
Придёшь ли ты? Придёшь ли ты?
Она пять лет училась в музыкальной школе, и, как любила вспоминать, подавала некоторые надежды, дальше которых, однако, учёба не двинулась. Некоторые девчонки, с которыми Люба учила сольфеджио и другие музыкальные премудрости, потом сумели куда-то поступить - кто в культпросветучилище, кто в институт культуры, а одна, Маринка Морозова, добралась даже до Петербурга, который тогда именовался Ленинградом, и, провалив экзамены в консерваторию, попала-таки в какое-то музыкальное училище. А Люба решила звёзд с неба не хватать, и без неё желающих более чем достаточно.
