Николай Семченко - Что движет солнце и светила
- Брысь, прилипала несчастный! - прикрикнула на него Люба. -Чего ластишься? Проголодался, да? А я вот для начала погляжу, не напакостил ли ты где...
Мейсон, изучивший характер своей хозяйки и, видимо, понимавший кое-какие слова, например, "напакостить", недовольно мяукнул.
- Ах ты, поганец, опять коврик обмочил! - воскликнула Люба. - Ну, Мейсон, погоди!
Коврик, прикрывавший дверцу в подполье, лежал комком. Люба даже не сомневалась, что кот, сделав на нём лужу, по своему обыкновению попытался скрыть следы "преступления": в таких случаях он старательно комкал углы коврика, будто землю загребал. Сколько потом ни стирай и ни проветривай тряпку, она всё равно будет источать резкий запах кошачьей мочи.
Люба ухватила упирающегося Мейсона и уже хотела натыкать его носом в коврик, как вдруг обнаружила: он был абсолютно сухой. Вокруг дверцы-крышки лежал тонкий слой пыли, будто тут нечаянно встряхнули мешок с цементом.
- Ничего не пойму, - растерялась Люба. - Что это ты, Мейсон, тут без меня делал?
Кот, растопырив лапы, пытался вырваться из крепких рук.
- Может, это муженёк приходил татарить мои запасы, а? - размышляла Люба вслух. - Ларочка-то, говорят, ни помидоры мариновать не умеет, ни огурцов на зиму не солит, да и картошку свою, наверное, подъели: много ли эта барыня накопала со своих двух грядок! А Санька - едок отменный...
Люба отпустила кота, и тот стремглав взвился на подоконник. А его хозяйка нагнулась, провела пальцем по пыли - на полу остался четкий след. Недоумевая, она пристально оглядела кухню: всё вроде бы стояло на своих местах, ничего не изменилось. Если бы тут побывал Александр, то обязательно накрошил бы пепла от сигареты, бросил бы обгорелую спичку на половик и, конечно, отхлебнул бы брусничного морса из трёхлитровой банки. Но всё было чистым, нетронутым. Интересно, откуда взялась эта пыль?
Размышляя над этим вопросом, Люба машинально взяла тряпку, вытерла половицы и открыла холодильник, чтобы взять кастрюльку с гороховым пюре.
Кастрюлька стояла на другой полке, а из-под её крышки торчала ложка. Аккуратная Люба ни в жизнь не оставила бы ложку в еде, предназначенной на хранение, пусть и недолгое. Во всём она любила порядок: кастрюля должна быть закрыта, ложка вымыта и положена на сушилку, иначе - позор хозяйке-распустёхе!
- Мейсон, - сказала Люба, - ты был дома и всё видел. Это кто тут набезобразничал? Хозяин приходил, да?
Кот преданно таращился в глаза хозяйке, но даже не мяукнул. Обычно он откликался на своё имя, чем чрезвычайно занимал гостей. Можно даже сказать: он умел поддерживать разговор. Спросит Люба: "Мейсон, хочешь рыбки?" Кот в ответ умильно протянет: " Мя-я-у!" Спросит Люба: " Мейсон, купаться будем?" Он в ответ коротко и резко: "Мяв!"
А тут - молчок!
Люба подумала, что если соседка Людмила не соврала насчёт того, что Александр сидит в "ментовке", то, может, он и вправду приходил сюда утром: поел, набрал картошки из подполья, а может, и ещё чего прихватил, а? Она решила немедленно обследовать подполье.
Луч фонарика выхватывал ящики с сухим песком, где хранилась морковка, натыкался на кочаны капусты, подвешенные за корни под перекладинами - так они, считай, до весны сохранялись свежими. И на горку картошки, засыпанную в углу, луч света тоже наткнулся: ничего необычного, всё в целости и сохранности. Но за стеклянными бутылями и банками с соленьями-вареньями что-то вдруг мелькнуло. Люба страсть как боялась крыс и мышей. Неужто там притаилась одна из этих серых тварей?
- Кис-кис! - позвала она. - Мейсон, лапочка, прыгай сюда! - и осеклась, потому что вспомнила: перед уходом садила кота в подполье. Сам он отсюда выбраться не мог. Значит, точно: кто-то сюда лазил и нечаянно выпустил Мейсона обратно.
Люба направила луч фонарика в глубь баночной батареи и услышала, как кто-то глубоко вздохнул.
- Кто тут есть? - спросила Люба.
Ответа никакого не последовало, но послышалось легкое, быстрое движение, и в ноги Любе выкатился серый мяч. Она удивилась: откуда тут ему взяться?
Мяч подкатился к ногам Любы, несколько секунд был неподвижен и вдруг, будто чего-то испугавшись, отпрянул в сторону и моментально взлетел на картофельную кучу.
Люба, как зачарованная, следила за этими кульбитами. Обычный мяч так вести себя никак не может. Скорее всего, это было какое-то живое существо.
Шар стоял неподвижно и, как показалось Любе, настороженно наблюдал за ней. Решив всё-таки выяснить, что это за штуковина такая скачет у неё в подполье, Люба тихонечко сделала один шаг, второй. Но не тут-то было! Шар вдруг подскочил, а из его середины высунулось что-то вроде длинного клюва.
Присмотревшись, Люба увидела: никакой это не клюв, а ехидный, острый нос, точь в точь, как у мультяшной старухи Шапокляк. Обнаружились и блестящие, с живыми искорками глаза. Они с любопытством сверлили Любу.
- Ты кто? - спросила Люба.
Неведомое существо не показалось ей злым или коварным. Более того, где-то в глубинах памяти шевельнулось смутное ощущение: давным-давно, когда была совсем маленькой девочкой, она уже встречала этот пушистый шар со старушечьим лицом.
- Кто ты? - повторила Люба.
- Суседка, - прошамкал шар. - Старые люди так меня назвали...
И вот тут Люба испугалась. До неё вдруг дошло: мало того, что в её собственном подполье завелось чёрт знает что, так она ещё и разговаривает с этим чудом-юдом. А что если этот шарик только с виду такой добродушный, вот изготовится да как хватит за ногу или в горло вцепится! И потом, говорящих шариков не бывает, разве что - в сказках и всякой фантастической муре, которую Люба откровенно не уважала. Это Саня любил книжки о далёких мирах, гуманоидах, НЛО и даже верил, что человек - не единственное мыслящее существо.
- Ой! Надо же! - сказала Люба и приложила ладонь к сердцу, которое норовило вырваться из грудной клетки. - Ты давно тут сидишь? Ой, что-то мне нехорошо...
- Я тут живу, - отозвался шарик. - Не надо меня бояться. Если б я чего плохого тебе хотела, то уже бы сделала. У меня, девонька, не заржавеет!
Люба, прижимая ладонь к груди, мало-помалу допятилась до лестницы и, как только коснулась её спиной, резво развернулась и стремглав взлетела наверх.
Сердце, казалось, подкатило к горлу и готово было вырваться на свет божий через рот. Задыхаясь, Люба закрыла подполье и дрожащей рукой перекрестила его.
- Боженька, миленький, спаси и помоги!
Это вырвалось само собой, откуда-то из глубин души. Она несколько раз повторила эту фразу, и цепкие коготки страха мало-помалу разжались и дали вздохнуть полной грудью.
Не привыкшая, как она говорила, "даром жечь свет", Люба во всех комнатах включила электрические лампочки и светильники. Если бы не ночь, то она, наверное, вообще выбежала бы на улицу и кинулась к соседям. Но темень её пугала, и, вообразив, что шар, назвавший себя Суседкой, подстерегает возле крыльца, она решила: будь что будет, дома и стены помогают.
В подполье было тихо. Мейсон, выгибая спинку, терся о Любины ноги и умильно заглядывал ей в глаза. Она нагнулась, погладила его короткую, густую шёрстку и совсем успокоилась: хоть не одна в доме, слава Тебе, Господи. И уж если кот ничего не чует и вроде как никого не боится, то, может, это чудо-юдо укатилось, растворилось, исчезло. Да и было ли оно? Возможно, почудилось, а?
Впрочем, Люба не верила в причудливые игры психики. Она воспринимала мир просто, ясно и без всяких усложнений, свойственных умничающим интеллигентам. А то, что на свете случаются порой чудеса, - это она принимала за правило. Его внушила ей бабка. И хотя Люба никогда в жизни не видела, допустим, лешего или домового, но тем не менее была готова к встрече с ними. Мария Степановна, царствие ей небесное, утверждала, что и её бабка, и мать, и сама она не раз соприкасались с чем-то таинственным, неведомым. Старые люди вообще считали, что нет ничего страшного в том, что в доме живёт суседко - домовой.
Вспомнив об этом, Люба подумала, что у неё в подполье, наверное, завелась домовиха. Вон как себя назвала: Суседка!
Бабка рассказывала, что домовиха, как и домовой, заведует избой, людьми, в нёй живущими, а также домашними животными и комнатными растениями. Тем женщинам, которых она привечает, домовиха заплетает косы, и расплетать их нельзя - рассердится, а тех, кого невзлюбит, трясёт до поту, спать не даёт, болезни насылает. А живёт она обычно у кедринки, которую плотники специально помещают в подполье под передним углом избы. Причём, обязательно произносится приговорка: "Вот тебе, мать-суседка, тёплый дом и мохнатый кедр".
Наверное, суседка - это совсем не жена домового, а какое-то особенное существо. Она почему-то нуждалась в кедринке - знать, не желала расстаться с этим деревом и, наверное, даже была когда-то вольным лесным духом, но что-то потянуло эту некошиху к людским жилищам. Как и всякая другая нежить, суседка стояла на грани между добром и злом, одинаково равнодушная и к тому, и к другому, что, однако, давало ей право быть как бы моральным воспитателем подопечных человеков: она наказывала за совершенное зло и поощряла добро.
