Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет
— Вот видишь, Амелия! — сказал Пьер. — Все оказалось не столь серьезно.
— Теперь же, — продолжал шеф, — я выздоровел душой и телом.
— До того дня, когда не представится новый случай, — ядовито сказала Амелия.
Балаганов стукнул себя в грудь тяжелым как камень кулаком.
— Нового случай не будет, мадам. Я казак. А казак дает слово только один раз. И я даю его вам.
Амелия пребывала в растерянности. Можно ли было верить раскаянию этого человека, который дал себе столь суровый обет и обещал не повторять ошибки? Она вспомнила испанца Вилларубиа, который когда-то в Париже отнесся к ней неуважительно и с таким же красноречием извинялся перед ней за свой поступок. Право, этих иностранцев невозможно было понять!
Пьер тихо спросил:
— Ну так что мы решим?
Погруженная в воспоминания, Амелия вздрогнула. Шеф-повар стоял перед ней плотной белой массой, словно большой ком снега. Он ждал приговора.
— Хорошо, — сказала Амелия. — Я оставлю Леонтину. Но если я замечу что-нибудь в ваших отношениях…
— Будьте спокойны, мадам, — ответил шеф-повар. — Да благословит вас Бог! Леонтина придет поблагодарить вас.
— Это ни к чему.
— Это необходимо, мадам. Я могу идти?
— Идите, — сказала Амелия.
Он вышел, а Пьер рухнул на стул:
— Уф! Ну и история!
Амелия была недовольна тем, что уступила, и в то же время успокоена тем, что все так мирно разрешилось.
— Надеюсь, нам не придется раскаиваться в том, что мы проявили себя слишком сговорчивыми, — сказала она.
— Конечно, — ответил Пьер. — Он хороший малый, да и Леонтина не так уж плоха, хотя характер у нее не слишком приятный.
В полдень Леонтина предстала перед хозяевами и сказала, что была ни в чем не повинна, прокляла этот злосчастный ультиматум и заявила со слезами на глазах, что была привязана к дому, где с ней всегда так хорошо обходились. Амелия успокоилась. Порядок в гостинице был восстановлен, и никто из клиентов ни о чем не догадался.
На другой день Паскаль Жапи, верный воинскому долгу, был вынужден выехать на восток, где стояла его часть. Пьер предложил подвезти его до Салланша. Глория и Сесиль отправились его провожать. По возвращении с вокзала Глория была грустна и молчалива, но держалась стойко. Сесиль увела Элизабет в маленький салон и, убедившись, что их никто не слышит, прошептала с таинственным видом:
— Вы знаете, кого я видела на перроне?
— Нет.
— Этого парня, Кристиана Вальтера. Он провожал друзей на поезд. Да вы же их знаете! Они однажды обедали в гостинице: господин с седыми волосами и элегантная дама…
— Ну конечно, — сказала Элизабет и быстро сменила тему разговора.
Встретившись во второй половине дня с Кристианом в его комнате, она, однако, спросила:
— Ты сегодня утром был в Салланше?
— Кто тебе сказал?
— Никто. Я ясновидящая.
Он рассмеялся:
— Ты угадала. Я провожал друзей Жоржа и Франсуазу Ренар…
— У них закончился отпуск?
— Не совсем так. Жоржу необходимо вернуться к своим делам. А Франсуаза пробудет еще месяц в Межеве, в своем швейцарском домике.
— Значит он уехал один?
— Да.
— И ты вернулся с этой дамой в Межев?
— Конечно!
— Автобусом?
— Нет. В их машине.
— Кто был за рулем?
— Я. Но почему ты задаешь мне столько вопросов?
— Просто мне хочется знать, что ты делаешь, когда ты не со мной. Я так мало вижу тебя. Три четверти своего времени ты отдаешь другим. Это несправедливо!
Теплая и обнаженная, она сжалась в объятиях Кристиана. В перерыве между ласками они говорили о всякой всячине. Помолчав, он сказал:
— Я хочу сообщить тебе последнюю новость, Элизабет.
— Какую?
— Я переезжаю.
Она села, охваченная внезапной тревогой. Все рушилось. Она жалобно спросила:
— Ты переезжаешь? Куда?
— Помнишь, я говорил тебе об одной комнате?
— Какой комнате?
— Ну вспомни. Комната на старой савойской ферме, рядом с дорогой на Лади.
— Ах, да!
— Так вот, все в порядке. Я снял ее.
Успокоившись, Элизабет приложила руки к груди и воскликнула:
— Это чудесно!
— Еще бы! Я так давно мечтал о ней! Эти крестьяне слишком долго раздумывали. Сегодня утром, возвращаясь с вокзала, я заехал к ним. Мы поговорили. Я сделал первый взнос. Все улажено. Теперь у меня будут маленькие узкие окошки, балки на потолке, камин с вытяжкой! Я уверен, что тебе там понравится. Ты поможешь мне обставить ее?
— Да, — сказала она. — Это будет наш дом, Кристиан! Кристиан, дорогой мой! Я так счастлива!
Она бросилась ему на шею и страстно поцеловала, как будто он делал ей подарок. Наконец-то она сможет создать что-нибудь вместе с ним, интерьер, очаг, жизнь…
— Тебе будет удобнее приходить ко мне туда, — продолжил он, — без риска быть замеченной. Спустившись с Рошебрюна, ты сойдешь с лыжной тропы и через сто метров сможешь снять лыжи перед дверью моего дома. Там есть отдельный вход. Мы будем любить друг друга вдали от всех, в пустыне…
Пока они говорили, знакомая грусть охватывала ее, смешиваясь с самыми ясными и смелыми мыслями. Ее полуоткрытые губы уже искали губ Кристиана. «Он еще не понял, — думала Элизабет. — Но однажды мне удастся убедить его».
— Что с тобой? — спросил Кристиан.
Она попыталась стряхнуть с себя оцепенение, стать опять веселой и прошептала, приблизившись к нему:
— Ничего. Все прекрасно… Когда ты туда переберешься?
— На неделе. Надо только вымыть комнату и обставить ее. Я даже купил кое-что из мебели у этих славных людей просто за бесценок. Великолепная савойская мебель, цену которой они просто не знают: шкаф, ларь для хранения хлеба, стол, настенные часы, разные безделушки. Сама увидишь. Если хочешь, то завтра мы сходим на ферму во второй половине дня.
— И во все последующие дни. У нас будет столько работы! — энергично воскликнула Элизабет.
Облокотившись, Кристиан смотрел на нее сверху, потом наклонил голову и она затерялась в его глазах. Ей уже не хотелось думать о доме, о мебели, о будущем. Ее тело расслабилось, как земля перед дождем. Он принялся снова ласкать ее, Элизабет лежала, полуприкрыв глаза, а первые волны наслаждения были такими нежными, что она ощутила на губах вкус своих слез.
ГЛАВА VII
Элизабет слезла со стремянки, чтобы полюбоваться кретоновыми занавесками, которые она только что повесила на окна. Окопные простенки были такими широкими, что дневной свет проникал в комнату, как через бойницы крепости. Сундук, ларь для хлеба, резной шкаф, длинный стол с двумя скамейками выделялись вдоль стен темной массой. В камине плясал огонь, и его отблески, достающие до самого потолка, лизали бревенчатые шероховатые балки. Стоя на стуле, Кристиан собирался вбить гвоздь.
— Посмотри, — попросил он. — Нормально по высоте?
— Нет, — ответила Элизабет. — Немного пониже. Вот так! А теперь вбивай.
Он стукнул молотком по шляпке гвоздя.
— Ты действительно хочешь повесить эти гравюры над кроватью? — спросила она.
— Конечно! А что, они тебе не правятся?
— Нравятся, но мне кажется странным, что у тебя в комнате будут висеть церковные картинки. Это на тебя не похоже. Я даже не знаю, как это тебе объяснить.
Кристиан рассмеялся:
— Необязательно быть верующим, чтобы любить эти миниатюры. Передай мне самую большую. Мы повесим ее посередине.
Это было изображение Девы Марии, вставленное под стекло с двумя прядями светлых натуральных волос, на ее белом лбу выделялись пятнышки плесени. Кристиан взял рамку обеими руками, отодвинул подальше от глаз, потом снова приблизил к себе и сказал:
— Она очаровательна! Страшно некрасивая и в то же время очаровательная! Подумай, Элизабет, об этом добром незнакомце, посвятившем столько зимних вечеров, сидя у огня, чтобы сотворить этот наивный и кустарный шедевр. И теперь Богоматерь будет добродушно улыбаться надо мной, сонным, немного скосив глаза.
Он повесил рамку, поправил ее и вбил еще два гвоздя для маленьких картинок, на одной из которых был изображен святой Иосиф, а на другой Иисус на ослике.
— Постараюсь раздобыть еще несколько, — сказал Кристиан. — Если поискать на здешних фермах, можно обнаружить чудесные вещи.
Элизабет помогла Кристиану придвинуть кровать к стене. Три лица с застывшими взглядами и нимбами из позолоченной бумаги склонялись над изголовьем. Кристиан повернулся к ним спиной, прошелся по комнате, с удовлетворением глядя по сторонам:
— Занавески восхитительные! То что надо! На сундук я поставлю большой медный чан, который папаша Рубильо все же продал мне, хотя и не хотел с ним расставаться.
Мимоходом он дотрагивался кончиками пальцев до мебели. Когда он ласково поглаживал какой-нибудь предмет, Элизабет казалось, что он больше не думал о ней. Вдруг ей пришла мысль, что она была для него поводом для радости так же, как этот сундук, этот шкаф…
